Вход   Регистрация   Забыли пароль?
НЕИЗВЕСТНАЯ
ЖЕНСКАЯ
БИБЛИОТЕКА


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


Назад
Соседи. Глава 5. Леля

© Уварова Людмила

Леля училась в первом классе, когда мама взяла ее с собой в деревню.

Поедем-ка к бабушке,— сказала мама.— Поглядим, как она живет, что такое настоящая русская деревня.

Обычно летом Леля ездила на дачу вместе с детским садом.

Дачу детский сад снимал по Савеловской дороге, в зеленом поселке, который назывался Прозрачный Ручей. Сперва Леле нравилось уезжать на эту дачу, было весело всем вместе бегать по лугу, заросшему густой, высокой травой и разноцветным клевером, играть в прятки и в салки.

А потом она начинала скучать по маме. Папы Леле тоже недоставало, но по маме она тосковала сильнее, особенно в последний месяц. Считала дни, когда уедет домой, капризничала, ссорилась с другими девочками.

Когда мама приезжала навестить ее, плакала, просила:

Забери меня, хочу домой...

Мама пыталась уговорить Лелю, но Леля твердо стояла на своем, и в конце концов мама сдавалась, забирала Лелю в Москву.

Леля ликовала, а мама сокрушалась, особенно, если выпадал жаркий и пыльный август:

Девочка будет мучиться от жары...

Но Леля была очень довольна прежде всего тем, что сумела добиться того, чего хотела.

Когда Леле исполнилось семь лет, папа с мамой вдвоем привели Лелю в первый класс. Леля шагала посередине между ними, в руках большой букет гладиолусов, косы по плечам, на коричневом форменном платье белый передник.

Мама растроганно шептала папе:

Лучше нашей нет никого...

Разве? — насмешливо возражал папа.— Уж так уж нет никого? Кто-нибудь, может быть, и найдется...

Он был ироничней мамы, к тому же стеснялся открыто восхищаться дочкой. В конце концов, пусть женщины откровенно демонстрируют свои чувства, мужчинам это вовсе не к лицу.

Но когда Леля приблизилась к школьным дверям, где ее встретил плечистый десятиклассник и по установившейся в школе традиции взял Лелю за руку, повел за собой, у Лелиного папы глаза вдруг налились слезами, и он отвернулся от мамы, чтобы она ничего не заметила, а мама, само собой, все заметила, но решила не подавать вида, чтобы не смущать папу.

В мае Леля окончила первый класс.

Папа спросил:

Устала учиться?

Вот уж ни капельки,— ответила Леля.

Отдохнешь в деревне,— сказал папа, а мама добавила:

У нас в деревне.

Леле деревня почему-то представлялась большим лесом с огромными деревьями, под деревьями растут вперемежку ягоды и грибы; бабушка, приезжая к ним в Москву, всегда привозила банки варенья, маринованных грибов, соленых огурчиков, говорила:

Что ягод, что грибов, всего в нашем лесу полным-полно...

Мама не походила на бабушку, бабушка была выше ростом, чем мама, глаза у нее были яркие, не то, что мамины, совсем небольшие, и волосы у мамы были коричневые, коротко стриженные, а у бабушки белые, длинные. Утром, когда она начинала расчесывать их пластмассовой расческой, волосы ее, словно полотенце, окутывали плечи, Леля окунала лицо в прохладные густые пряди, говорила:

Бабушка, ты у нас красивая...

Тоже мне нашла красавицу! — смеялась бабушка.

Каждый раз, уезжая домой, бабушка приглашала Лелю:

Приезжай погостить к нам в деревню...

Но мама все никак не могла поехать вместе с Лелей, а одну ее отпустить не решалась. И только лишь тогда, когда Леля стала школьницей, мама согласилась наконец отправиться вместе с нею к бабушке в деревню...

Сперва они ехали поездом. Леля стояла у окна вагона, смотрела, как мелькают мимо поля, перелески, леса, поминутно спрашивала маму:

Скоро деревня?

Скоро,— отвечала мама.— Еще немножко проедем и доберемся...

Но «скоро» все не наступало, и Леле уже наскучило спрашивать маму, когда доберемся, а мама по-прежнему терпеливо поясняла:

Еще немножко... Вот теперь самую капельку осталось...

Наконец и в самом деле добрались до станции Огородское.

Поезд постоял минуту и помчался дальше, а Леля с мамой вышли из вагона.

Был прекрасный летний день, светило солнце, цвели яблони за свежепокрашенным забором, окружавшим зеленый одноэтажный домик, на котором крупными буквами было написано: «Почта. Телеграф. Телефон».

Мама,— спросила Леля.— Здесь живет бабушка? В этом самом домике?

Нет, нам до бабушки еще километров двадцать,— сказала мама. Приложила ладонь к глазам козырьком и вдруг стала махать рукой. И тогда к ним приблизился коренастый парень, на голове твердый оранжевого цвета шлем, какой обычно носят гонщики, в руках большие кожаные перчатки с крагами.

А я уже заждался вас, тетя Маша,— сказал он.

Да ты что, Слава,— удивилась мама.— Поезд же пришел минута в минуту...

Обняла Славу за шею, поцеловала в щеки, сперва в одну, потом в другую.

Он нагнулся, поднял с земли чемодан и рюкзак.

Гостинцы тете Луше везете? — спросил.

А как же,— ответила мама.

Леля тихо спросила маму:

Что такое гостинцы? Это маленькие гости?

Это подарки,— так же тихо ответила мама.

Леля знала, и в чемодане, и в рюкзаке полно подарков. И не только для бабушки, но и для всех родичей, их у мамы видимо-невидимо, какие-то неведомые Леле двоюродные тетки, внучатые племянницы, третьеюродные братья, одним словом, как говорил папа, десятая вода на киселе. И оказывается, все эти подарки называются гостинцами, интересное слово. Надо бы его запомнить...

В тени под старым дуплистым деревом — Леля подумала, что там, в дупле, наверно, живет белка или какая-нибудь большая лесная птица вроде филина — стоял мотоцикл с широкой коляской.

Прошу,— сказал Слава, привязал чемодан и рюкзак к багажнику, а сам уселся на седло, мама с Лелей сели в коляску.

Леля спросила:

Откуда ты этого Славу знаешь?

Как же не знать,— сказала мама.— Он же наш,  деревенский, его бабушка с твоей бабушкой вместе на ферме работают...

Мотоцикл мчался все вперед и вперед, встречные поля и леса сменяли друг друга. Ветер гудел в ушах, время от времени мотоцикл подпрыгивал, попадая на ухабы, и каждый раз Леля смеялась: очень смешно было глядеть на Славу, казалось, его что-то подбрасывает вверх и обратно, в седло.

Потом мотоцикл круто развернулся и разом стал на месте, как бы замер.

Приехали,— сказала мама, вылезая из коляски.

За ней вылезла Леля, оглядываясь кругом. Неширокая улица, поросшая травкой, по обе стороны деревья; в ряд, один возле другого стоят дома, окруженные заборами. В пыли прямо на дороге роются куры, одна стала напротив Лели, уставилась на нее и вдруг раскудахталась что есть сил. Леля засмеялась:

Что за смешная курица! Погляди, мама!

Но курица мгновенно, как бы услышав и поняв Лелины слова, повернулась, побежала прочь.

Вот это и есть Олсуфьево, деревня, в которой живет бабушка,— сказала мама.

Из дома наискосок навстречу к ним бежала бабушка. Позади бабушки переваливалась с боку на бок толстая белая собака, махала пушистым, загнутым в колечко хвостом.

Леля кинулась бабушке навстречу.

Наконец-то,— воскликнула бабушка.— А я все глаза проглядела, когда, думаю, дорогие наши гости прибудут?

Крепко обняла Лелю.

Какая же ты большая стала, не узнать...

Мотоциклист Слава донес чемодан и рюкзак до бабушкиного дома, поставил на крыльцо.

Ну, я пошел,— сказал.

Приходи ужо,— сказала бабушка, а мама повторила:

Приходи непременно...

Я, бабушка, с зимы на целый сантиметр выросла,— сказала Леля.— Мама отмечает на дверях красным карандашом, вот приедешь к нам — увидишь, как я выросла...

Белая собака терпеливо стояла, глядя на Лелю выпуклыми темными, похожими на сливы глазами.

Какая замечательная собака,— сказала Леля.— Как ее зовут?

Альма,— ответила бабушка.— Мы с ней вроде бы две подруги, живем вместе...

Леля знала, что бабушка живет одна, что, кроме мамы и ее, Лели, у бабушки никого нет. Значит, ей с Альмой веселее.

Она нагнулась, погладила Альму по голове, и Альма стала быстро-быстро махать хвостом, как бы приветствуя Лелю.

Весь день до самого вечера не закрывалась дверь в бабушкином доме. Приходили бабушкины соседи поглядеть на Лелю и на ее маму, ведь мама давно уже уехала из деревни и за эти годы ни разу не приезжала сюда.

Каждый, входя в горницу, первым делом кланялся бабушке:

С радостью тебя, Лукинична...

А бабушка в ответ приглашала:

Прошу, заходите, садитесь за стол...

На столе, у Лели разбегались глаза, чего-чего только не было: кипел самовар, огромный, бокастый, золотого цвета, Леле еще ни разу не приходилось видеть такой большой самовар, в тарелках лежали розовые толстенькие кубики сала, соленые огурцы, помидоры, квашеная капуста, румяные пышки, на противне разлеглись упоительно пахнущие пироги с капустой и грибами.

И еще бабушка выложила на стол московские гостинцы (теперь Леля уже хорошо запомнила это слово): сыр, копченую колбасу, шоколадные конфеты.

Гости пили чай, ели пироги, хвалили московские гостинцы, и все наперебой расспрашивали Лелину маму о московском житье-бытье. Леля слушала и думала о том, что, наверно, они все любят ее маму и жалеют, что она уехала из деревни.

Больше всех Леле понравилась красивая, светловолосая, улыбчивая женщина. Она долго целовала Лелину маму, потом погладила Лелю по голове.

До чего ж ты у нас раскрасавица,— певучим, протяжным голосом пропела она.— Глаз от тебя не оторвешь...

Будет тебе, Настя, как бы девчонку не испортила,— недовольно заметила бабушка.— Ничего в ней такого особенного нет, девочка как девочка...

Вот уж нет,— возразила Настя.— Уж никак про нее такого не скажешь, что девочка как девочка...

Нагнулась к Леле, поцеловала ее в щеку.

Что, верно говорю? Как думаешь?

Не знаю,— сказала Леля.

Но Настя уже глядела на Лелину маму.

А ты, Маша, вроде бы с лица спала.— Голос Насти казался словно бы озабоченным, но Леле подумалось, что, наверно, она притворяется, а на самом деле вовсе ей не грустно.— Не болеешь, часом?

Нет,— ответила мама,— не болею.

А дочка вся как есть не в тебя,— продолжала Настя, губы ее тронула чуть заметная усмешка.— Должно, в мужа твоего, не иначе?

Угадала,— согласилась мама.— В него.
«Должно быть, мама не очень любит эту самую Настю,— подумала Леля.— И Настя, наверно, тоже не очень хорошо относится к маме. А почему так, интересно? Надо бы после спросить у мамы».

Все молчали, бабушка сказала первая:

Чего ты, Настя, Машу пытаешь! Садись-ка лучше, я тебе чаю налью...

Чай не водка, сколько его выпьешь? — спросила Настя, села против Лели, подмигнула ей веселым карим, в густых ресницах глазом.— Чай пить — не дрова рубить, верно, дочка?

Верно,— ответила Леля.

Хотя Леле казалось, что Настя не нравится маме, она ей все равно нравилась, потому что Леле нравилось все красивое, а Настя была красивая, к тому же веселая, веселее всех.

Она первая затянула песню (Леле еще не приходилось ни разу слышать такие слова):

Ой, родимая ты моя матушка.

Да родимый ты мой батюшка,

Вы почто со мной расстаетеся?

На чужую сторону провожаете?

В чужую семью да в немилую.

Вы дитя свое отдаете кровное...

Мотив был протяжный, грустный, слова тоже были печальные, не только Настя, но и бабушка тоже тянула слабым, тонким голосом:

На чужую сторонку провожаете?

В чужую семью да в немилую...

Вдруг Настя оборвала песню, вскочила из-за стола.

Да что же это! — воскликнула.— Что же мы, бабоньки, про печаль-горе к чему поем? Лучше давайте повеселее что вспомним...

И пошла притопывать ногами, поводя плечами, выкрикивая задорно чуть хрипловатым голосом:

Возьму ножик, возьму вилку

Да зарежу свою милку.

Пусть тогда ее ревет.

Никто замуж не возьмет!

Все заулыбались, оживились. Мама до того сидела скучная, ни с кем не разговаривала. Леле еще не приходилось видеть маму такой скучной. Бабушка, любуясь, глядела на Настю:

Ну, девка! Огонь...

А Настя все плясала, все сыпала частушками, одна другой хлеще и смешней. И мама смеялась вместе со всеми.

Леля не помнила, когда в тот день ее положили спать. Мамин голос произнес над самым ее ухом:

Она у нас привыкла рано ложиться...
И Леля словно бы мигом нырнула в теплую тем
ную пустоту.

А рано утром бабушка разбудила ее:

  Давай, Леля, вставай, грех спать в такую погоду...

Леля приподнялась на постели. В раскрытое окно виднелось голубое, чистое небо, на яблоне, которая росла возле самого окна, сидела большая черная птица, смотрела на Лелю в упор немигающим черным глазом; Леля подбежала к окну, хлопнула в ладоши, птица сорвалась и улетела.

Вошла со двора мама, держа в руке глиняный горшочек с молоком.

Иди, Леля, умойся, я тебе парного молочка налью...

Молоко было необыкновенно вкусное. Леле казалось, она никогда еще не пила такого густого, вкусного молока.

Солнце обливало все вокруг ласковым, сияющим светом, листья дерева, чуть колеблемые легким ветром, были ярко-зеленые, словно бы омытые дождем, в палисаднике стояла Альма, белая шерсть ее как бы светилась. Леля позвала ее:

Альма, иди сюда...

Альма замахала пушистым хвостом и подбежала к окну.

Она у нас умная,— сказала бабушка, кинула в окно Альме кусочек московской колбасы.— Она меня каждый день на ферму провожает...

Возьми меня с собой на ферму, бабушка,— попросила Леля.

Ну что ж,— сказала бабушка,— изволь...
Ферма находилась на краю села. Леля увидела два длинных, с узкими окнами дома, стоявших друг против друга. В одном доме находились взрослые коровы, в другом — телята.

Бабушка привела Лелю в хлев для взрослых коров, подвела к стойлу в самой середине, показала на толстую, с раздутыми боками черно-белую корову:

Это наша рекордсменка, Отрада...

Почему рекордсменка? — спросила Леля.

Больше всех молока дает и самый высокий процент жирности,— ответила бабушка.

Похлопала корову по жирной, в складках шее.

Как, Отрадушка, поедем с тобой на Выставку?
Пояснила Леле:

Мы с Отрадой три года подряд в Москву на Выставку ездили, мне за нее Большую золотую медаль присудили.

Отрада посмотрела на бабушку, глаза у нее были овальные, темно-шоколадного цвета. Красивые, задумчивые глаза.

Мне кажется, что она все понимает,— сказала Леля.

Как есть все,— убежденно сказала бабушка.
Бабушка и вообще-то считала, что все животные понимают наши слова. Она не только с Отрадой, но и с Альмой, даже с бестолковыми курами разговаривала на равных.

Ты, Альма, никуда не годная девчонка,— укоряла бабушка собаку, если видела, что Альма не выпила налитого в мисочку молока.—Такое молоко хорошее, а ты нос воротишь. Заелась?

Альма ложилась на брюхо, подползала к бабушке, норовя лизнуть ее руку.

Леля слышала, как бабушка уговаривала кур:

Что же это вы, милые, ленитесь? Давайте неситесь как водится, хоть по яичку в день, слышите?

И Леле казалось, что куры понимающе переглядываются друг с дружкой.

В ту пору у Лели появилось много новых друзей, все они жили по соседству — и Вера, и Катя, и братья-близнецы Сережка с Костей, и Аля, дочка красивой Насти.

Ближе всех Леля сошлась с Алей. Аля была всего на год старше Лели, но выглядела чуть ли не на все двенадцать лет, сильно вытянувшаяся в длину, с большими руками и ногами. Бледное, трудно загоравшее лицо ее было миловидно, она походила на мать красивыми, крупно вырезанными глазами, розовым пышно-губым ртом. И волосы у нее были такие же, как у Насти, светлые, слегка кудрявившиеся на висках и на затылке.

Аля научила Лелю многим интересным вещам: отличать съедобные грибы от ядовитых, искать лечебные травы, угадывать с вечера, какая будет погода на следующий день.

Братья-близнецы Сережка с Костей научили ее плавать, правда, на речку ее мама одну не пускала, шла вместе с ней, садилась на берегу, смотрела, как Леля бьет по воде руками и ногами, а Сережка и Костя плавали возле Лели, готовые каждую минуту прийти на помощь.

Вера Бахрушина, ее дом находился напротив бабушкиного, научила Лелю вышивать гладью, и Леля грозилась, что, приехав домой, вышьет все полотенца и салфетки, сделает на них кайму — васильки, анютины глазки, розочки и ромашки.

Все они говорили немного иначе, чем Леля: «вёдро» — значит «хорошая погода», вместо слова «вечер» говорили «ужотко», теленка называли «сосун», мочалку — «вихотка».

Леля сперва смеялась, разве можно так говорить, а потом и сама незаметно научилась разговаривать по-деревенски.

Она выросла, стала смуглой, волосы ее выгорели от солнца. Мама говорила:

Приедем в Москву, папа тебя не узнает...

А я еще не хочу в Москву,— отвечала Леля.— Подожди, мама, мы еще успеем домой...

Мама соглашалась:

Разумеется, успеем...

Однажды Леля отправилась с Алей по землянику.

Хочешь, пойдем в самый дальний лес? — спросила Аля.— Там, говорят, земляники — сила, все кругом как обсыпано...

Мама не велела далеко уходить.

Это еще почему? — насмешливо спросила Аля.— Чего она боится?

Она боится, что я заблужусь,— ответила Леля.

Со мной не заблудишься,— сказала Аля.— Я тут все как есть леса кругом обошла, каждую тропинку наизусть знаю...

Нет,— сказала Леля.— Я обещала маме, что пойду только в этот лес, а далеко никуда не пойду, она волноваться будет.

Аля засмеялась.  

Обещала,— протянула она.— Кому обещала-то?

Маме, ты же знаешь,— ответила Леля.

Маме? — повторила Аля.— Да какая она тебе мама? Она же неродная, понимаешь?

Да ты что? — возразила Леля.— Как это, неродная?

Точно тебе говорю,— уже серьезно произнесла Аля.— Это все у нас в деревне знают, кого ни спроси, твоя мать, родная, умерла, тогда твой отец женился на Марии, моя мама ее сызмальства знает, у нее испокон веку детей не было, она за вдовца на ребенка пошла...

Аля вытянула вперед розовые губы, и Леля мгновенно представила себе красивую Настю, которая, должно быть, именно так и сказала: «За вдовца на ребенка пошла...»

Аля между тем продолжала:

Да ты погляди на нее и на себя, ничего в вас схожего нет, ни единой-разъединой черточки. Ты красивая, лицо у тебя круглое, белое, глаза — во какие,— Аля пальцами показала, какие у Лели большие глаза.— Волосы густые-прегустые, а у Марии глазки, как жуки лесные, махонькие, и волос на голове считай что не осталось...

Леля вдруг закричала на нее:

Не смей! Перестань, слышишь, перестань немедленно!

Аля замолчала, удивленно расширила глаза:

Да ты что? Что это с тобой?
А Леля внезапно повернулась, не говоря ни слова, побежала от нее прочь. Аля закричала ей что-то вслед, она не слушала, бежала изо всех сил, не замечая, что потеряла косынку с плеч, что куры, мирно сидевшие на обочине дороги, разбежались в разные стороны.

Бабушки не было дома, мама сидела у окна, чинила Лелино платье. Увидев Лелю, мама удивилась:

Ты откуда, дочка? Неужели уже из леса вернулась?

Леля не ответила ей, молча глядела на нее, мама перекусила нитку, наперстком разгладила аккуратно положенную заплатку.

Кушать будешь? Бабушка тебе творожка свеженького принесла...

Леля молчала, не спуская глаз с мамы.

Аля тоже с тобой вернулась? — спросила мама.— Так зови ее, я ее тоже угощу творожком....

Я больше с Алей не вожусь,— сказала Леля.

Вот как,— сказала мама, нисколько не удивившись. Лелю отличало некоторое непостоянство в дружбе, она умела быстро сходиться с подругами и так же быстро остывала к ним. И мама иной раз говорила папе:

«Наверно, как вырастет наша Леля, будет вот так же своих поклонников щелкать, сегодня один нравится, завтра другой...»

«Ну и что? — спрашивал папа,— Пусть будущие поклонники переживают...»

«Да, пусть поклонники,— соглашалась мама.— Лишь бы не она...»

Леля подошла к ней, спросила, не сводя с мамы глаз:

Это правда, что ты мне неродная?

Что? — переспросила мама, щеки ее вспыхнули разом, стали малиновыми и даже на глаз горячими.— Что ты сказала? Что за глупости!

Аля говорит, что ты за вдовца на ребенка, значит, на меня, пошла, у тебя никогда своих детей не было, и это все знают, моя мама умерла, а ты неродная мама...

Ну и люди,— мама покачала головой, вздохнула, и Леле сразу же стало жаль ее, и она подумала про себя, может быть, не надо было передавать маме Алины слова...

Ну и люди,— повторила мама. Притянула Лелю к себе, прижалась щекой к Лелиной щеке.— Надо же такое придумать!

Это неправда? — спросила Леля.
Мама засмеялась:

Конечно, неправда! Ты у меня самая-пресамая родная дочка! Неужели не видишь?

А почему же Аля так сказала? — не сдавалась Леля.— Откуда она взяла, что ты у меня неродная?

Не знаю,— ответила мама.— Просто взяла и ляпнула, а чего, наверное, и сама не поняла.

Она говорит, что ты за вдовца с ребенком пошла...

Ну что за люди! — снова произнесла мама.— И как только не совестно такой ерундой детям мозги засорять?

Я сейчас пойду и скажу, чтобы она...— начала было Леля, но мама решительно оборвала ее:

Никуда ты не пойдешь, дочка, и вообще, о чем тут говорить. Мало ли какие люди глупости придумают, а ты что, со всеми спорить будешь?

Я с ней больше не буду водиться,— сказала Леля.

Мама пригладила ладонью Лелины растрепавшиеся на висках волосы.

Веришь мне, дочка?

Верю,— помедлив, ответила Леля.

Ты моя самая что ни на есть родная, поняла? И никогда не слушай всякие глупости и сплетни, слышишь? Не будешь слушать?

Не буду,— пообещала Леля.

Верь мне, я — твоя мама, самая настоящая, родная...

Вместо ответа Леля потерлась носом о мамино плечо.

У нее уже окончательно отлегло от сердца, она понимала, мама права, Аля вместе со своей мамой придумали ерунду и все это, само собой, враки, и сейчас она поест творожка, который принесла бабушка, потом побежит на берег, там наверняка сейчас купаются Катя с Верой и братья Сережка и Костя...

Но тут мама сказала озабоченно:

Вот что, доченька, я забыла тебе сказать, мы же сегодня уезжаем...

Сегодня? — удивилась Леля.— Ты же хотела, по-моему, дней через десять, сама же говорила бабушке, что еще дней десять побудешь...

Глаза Лели мгновенно наполнились слезами, день за окном, сияющий, лучезарный, полный солнечного тепла и блеска, как бы разом померк и потускнел.

Сколько же было планов на эти самые десять дней! Во-первых, бабушка обещала повести Лелю в телятник, показать новорожденных телят, потом Слава, тот самый, который встречал их в Огородском, обещал покатать Лелю на мотоцикле, и еще Леля задумала сделать бабушке сюрприз — вышить ей полотенце красными петушками, и вот неожиданно, в один миг мама решила — уезжать...

Леля заплакала, а мама, словно бы не замечая Лелиных слез, начала собирать вещи.

Леля поплакала немного и перестала. Странно все-таки, обычно мама мгновенно сдавалась на ее слезы, стоило Леле заплакать, как мама сразу же говорила:

«Ну хорошо, ну ладно, пусть будет по-твоему, только не плачь!»

А теперь мама словно бы не замечала Лелиных слез, собирала вещи, укладывая их в чемодан и рюкзак.

Потом пришла бабушка, удивилась.

Ты что, Маша? — спросила.— Никак, собираешься уехать?

Собираюсь,— ответила мама.— Дел в Москве много, и потом Семена надо пожалеть, каково ему там одному?

Бабушка кивнула:

Это так, конечно, только я думала, еще немного у нас побудете...

Хватит,— сказала мама. Слегка улыбнулась, как бы желая смягчить свои слова, но, несмотря на улыбку, сразу же можно было понять, что, как она решила, так и будет.

Леля вышла на крыльцо. Альма подошла к ней, бесконечно жмурясь и позевывая, должно быть, лежала в палисаднике под тенью яблони, дремала, укрывшись от всех.

Уезжаю, Альма,— сказала Леля, глаза ее вновь налились слезами. Она села, обняла собаку.

Альма, как бы сочувствуя ей, положила большую белую лапу на Лелино колено.

Леля встала, пошла обратно в горницу. Когда открыла дверь, услышала, как мама говорит бабушке:

Понимаешь, почему нам нельзя...

Мама увидела Лелю, разом оборвала себя. Улыбнулась Леле:

Завтра мы с тобой в Москву приедем и сразу же пойдем в парк культуры, будешь на «чертовом колесе» кататься.

На «чертовом колесе»? — повторила Леля.— Ты же раньше никогда не хотела, чтобы я на нем каталась...

Мы поедем вместе,— сказала мама.

Честное слово? — спросила Леля.

Хоть два,— ответила мама.

Бабушка накрыла на стол, поставила горшок с румяной гречневой кашей, кувшин молока.

Ешь, Леля,— сказала.— В Москве такого молока не найдешь...

И не надо,— сказала мама.
Бабушка нахмурила брови.

А все-таки не дело вот так вот уезжать, по-быстрому, надо бы людей позвать, проводить как полагается...

Дальние проводы — лишние слезы, ненужные разговоры,— мама выразительно глянула на бабушку, и бабушка не стала больше ни просить, ни уговаривать.

Все тот же румяный Слава посадил Лелю и маму в коляску своего мотоцикла, и они быстро домчались до станции Огородское. На прощание Слава крепко, словно взрослый, пожал Лелину руку.

—  Ну, бывай! Приезжай на будущий год...

Вместо Лели ответила мама:

Не будем загадывать. Поживем — увидим.
Помахала Славе рукой и вместе с Лелей вошла в вагон. Поезд тронулся, зажглись на перроне фонари, поплыли назад деревья, здание почты, клумба с ноготками перед почтой...

Довольна, что домой едешь? — спросила мама.
Леля не знала, что ответить. И довольна, и не довольна, вот, пожалуй, самый верный ответ. Она так и сказала маме:

И да, и нет...

Почему? — спросила мама.

Леля пожала плечами.

Аля, наверно, меня повсюду ищет, как думаешь?

Ну и что с того? — спросила мама.— Пусть себе  ищет.

Она думала, я еще долго проживу в деревне...

А разве ты не соскучилась по папе? — спросила мама.

Леля кивнула:

Соскучилась...

Папе скучно без нас,— продолжала мама.— Уходит на работу, приходит с работы, и все один да один. Надо его пожалеть.

Я жалею,— сказала Леля.

Леле всегда казалось, что мама жалеет папу. Почему? Леля не могла ответить, просто ей так казалось, что мама сильно жалеет папу. Мама говорила о нем: «Наш папа очень много работает... Наш папа сильно устает...»

Если утром он спал, мама чуть слышно двигалась по комнате, чтобы не разбудить его.

В простенке между окнами стоял письменный стол. Папа за этим столом работал. Мама говорила:

Папа работает, ему нельзя мешать...

Папа садился за стол, лицом к окну. Перед ним были разложены чистые листы бумаги. Иногда папа брал ручку, писал что-то на листке бумаги, отрывался и подолгу смотрел в окно, потом вставал, говорил маме:

Не могу, ничего не получается...

А ты старайся,— уговаривала его мама, совсем так, как уговаривала Лелю, чтобы не ленилась, аккуратно выводила буквы в тетради.— Постарайся, глядишь, и получится...

Нет, ты ничего не понимаешь,— с досадой отвечал папа и уходил куда-нибудь, а мама подходила к столу, смотрела на немногие строчки, которые папа написал на листке бумаги, вздыхала, задумывалась..,

Леля слышала, мама говорила однажды соседке Эрне Генриховне:

Уверяю вас, Семен Петрович еще станет писателем и очень даже хорошим писателем...

Что ж,— ответила Эрна Генриховна.— Все может быть...

Но по лицу Эрны Генриховны было видно, что она ни капельки не верит тому, что Семен Петрович может стать писателем, а вообще ей решительно все равно, станет он писателем или нет...

Иногда папа с мамой ссорились. Мама просила:

Бога ради, не надо, перестань, нас же Леля слушает...

Пусть слушает! — кричал папа.

Обычно он начинал первый, вдруг взрывался, кричал визгливым, немужским голосом:

Ты, только ты одна тянешь меня назад! Если бы не ты, я бы давно уже стал настоящим писателем...

Леля, иди, дочка, погуляй,— говорила мама, потом натянуто улыбалась папе.

Ну-ну,—говорила, словно внушала что-то маленькому неразумному мальчику.— Я все понимаю, милый, только не волнуйся, не надо...

Но папа кричал все громче, и мама в конце концов замолкала, а если Леля все еще оставалась в комнате, быстро одевалась и уходила вместе с Лелей. Леля спрашивала:

Почему папа кричит? Кто его обидел? Неужели ты, мама?

Став значительно старше, Леля сама себе признавалась, что с мамой ей повезло. Мало у кого из подруг была такая вот мама, волевая, с сильным характером, все понимающая, умеющая дать дельный, умный совет, не назойливая, не зануда...

Леля знала, что мама любит ее больше всех на свете, нет никого для мамы дороже Лели, но она старалась не потакать Леле и в то же время не давила ее своей властью, не вынуждала делать то, что почему-то было не по душе Леле.

Папа, напротив, разрешал Леле все, но не из-за любви, а потому, что так было удобнее и легче, не надо спорить, убеждать, настаивать. Папа был слабый, на него трудно было положиться, он казался переменчивым, неровным, словно был ненамного старше, чем Леля.

Леле никогда не приходило в голову, что мама у нее неродная.

Алины слова, сказанные некогда в деревне, давным-давно бесследно изгладились из Лелиной памяти; правда, с той поры они больше не ездили в деревню к бабушке, хотя Леля иной раз просила маму:

Поедем в деревню...

Но мама каждый раз находила новые причины, чтобы не ехать в деревню, то она с Лелей отправлялась в Крым, к морю, то они все вместе, отец, мама и Леля, ехали на Кавказ, то Леля, став пионеркой, начала ездить в пионерский лагерь.

Леля считала, что она всю свою жизнь живет в Скатертном переулке. Мама и папа не разуверяли ее, к чему было ей знать, что когда-то она жила совсем на другой улице, а потом ее папа сменял свою комнату на эту самую, в Скатертном переулке, и новые соседи полагали, как оно и положено, что Леля — родная дочь Марии Артемьевны.

Правда, как-то Ирина Петровна удивленно сказала:

Гляжу на Лелю и просто поражаюсь: она на вас, Мария Артемьевна, решительно не похожа!

Она в отца,— спокойно ответила Мария Артемьевна.— Семен Петрович в молодости был очень даже ничего.

Иногда из деревни приезжала бабушка, передавала приветы от всех деревенских, от Славы, от Али, от ее матери Насти и еще от всех бесчисленных родичей, обитавших по соседству.

Бабушка,— говорила Леля.— До чего хочется к тебе поехать!

Бабушка отвечала каждый раз одинаково:

Как-нибудь, детка, непременно, как-нибудь...
Должно быть, как бабушке, так и Лелиной маме были по сей день памятны Алины слова. Зато Леля забыла о них начисто, как не слыхала.

Детская память своенравна: что-то хранит долго, порой даже до старости, о чем-то вдруг позабудет и не вспомнит ни разу. И Леля была абсолютно искренна, когда сказала однажды какой-то подруге по телефону:

Я тоже люблю маму больше, чем папу.

Эти слова слышала Эрна Генриховна и постаралась передать их по назначению.

Вот что говорит ваша дочь,— сказала она Марии Артемьевне.

Мария Артемьевна залилась румянцем (Эрна Генриховна удивленно подумала: совсем как молоденькая), но постаралась ответить как можно спокойнее:

Все девочки обычно любят мать больше, чем отца.

Умные светлые глаза Эрны Генриховны пристально глядели на нее, но Эрна Генриховна ничего не сказала. Может быть, она о чем-то догадывалась? Ну и что же? Она в достаточной мере тактична, не будет лезть в душу с ненужными расспросами, не станет намекать на что-либо. И как бы там ни было, а Леля любит маму так, как полагается любить родную мать. Вот это и есть самое главное...


© Уварова Людмила
Оставьте свой отзыв
Имя
Сообщение
Введите текст с картинки

рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:




Благотворительная организация «СИЯНИЕ НАДЕЖДЫ»
© Неизвестная Женская Библиотека, 2010-2024 г.
Библиотека предназначена для чтения текста on-line, при любом копировании ссылка на сайт обязательна

info@avtorsha.com