Вход   Регистрация   Забыли пароль?
НЕИЗВЕСТНАЯ
ЖЕНСКАЯ
БИБЛИОТЕКА


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


Назад
Соседи. Глава 10. Валерик

© Уварова Людмила

Он ждал ее на лестнице, возле квартиры, вглядывался во всех поднимавшихся по лестнице женщин, не стесняясь, спрашивал:

Вы Надежда Ивановна?

Ему коротко бросали: «Нет» — и проходили мимо. И только одна, высокая, костистая, мужеподобная, из-под полей панамы выбивались седеющие пряди, в руках кошелка с продуктами, остановилась рядом с ним.

Тебе какую Надежду Ивановну? Бобрышеву?

Да,— ответил он.— Это вы и есть Надежда Ивановна?

Нет, я ее соседка, меня, зовут Эрна Генриховна. Зачем она тебе?

Смуглые щеки его порозовели.

Ну, не надо,— сказала Эрна Генриховна.— Не хочешь — не говори, я тебя не неволю.

Я приехал днем и прямо к Надежде Ивановне,— сказал он,— а ее нет. Теперь вот жду ее здесь...

Идем ко мне,— решительно сказала Эрна Генриховна.— У меня тебе удобнее будет ждать...

Он послушно пошел вслед за ней. Она открыла свою комнату, положила на стул кошелку с продуктами.

Чаю небось хочешь?

Он осмелел, сказал:

Я бы и съел что-нибудь, если можно.

Можно,— сказала она и добавила: — Молодец! Вот так и следует поступать, всегда говори то, что думаешь! Сейчас поставлю чайник...

Она вышла на кухню, а он огляделся вокруг. Какая чистая, ухоженная комната! Нигде ни пылинки, все блестит, а на паркете можно свободно играть в шахматы.

Эрна Генриховна снова вошла в комнату, неся на подносе тарелки с закусками — сыром, колбасой, рубленой селедкой и баночкой майонеза.

Вынула из серванта чашки, расставила их на столе, в середине поставила вазочку с вареньем. Потом принесла чайник, налила в чашки кипяток и заварку.

Приступим? — спросила.

Приступим,— откликнулся он, положил себе на тарелку рубленой селедки, полил ее майонезом, а Эрна Генриховна между тем сделала ему два бутерброда с сыром и с колбасой.

Мне нравится у вас,— сказал он.

Кстати, как тебя зовут? — спросила она.

Валерик. Я бы еще выпил чашку...

Пожалуйста. А что конкретно тебе нравится у меня?

Прежде всего то, что чувствуется, здесь хозяйничают руки, которые все умеют. Вот хотя бы этот абажур и рамки для картин и подоконники...

Верно,— воскликнула Эрна Генриховна.— А ты, Валерик, наблюдательный!

Над абажуром летали на невидимых лесках легкие деревянные птички. Это сделал Илюша, сам выпилил птичек, повесил их, и они летали безостановочно от малейшего дуновения воздуха. И рамки для картин он тоже покрасил, покрыл лаком. И подоконник украсил как-то, когда Эрна Генриховна была на дежурстве в больнице, взял и уложил синие и малиновые плитки на подоконник и сказал: «Очень хотелось сделать тебе этот маленький сюрприз...»

Илюша умел решительно все. Сева говорил о нем: «У него руки вставлены так, как полагается...»

В устах Севы подобные слова означали наивысшую похвалу.

Это не я,— сказала она.— Это мой муж. У него получается все, за что бы он ни брался.

Он кто, инженер?

Да, инженер.

А вы тоже?

Нет, я врач. Хирург.

Хирург,— повторил он.— Работаете в больнице?

Да, в больнице.

Приподняв брови, он вдумчиво оглядел ее.

Если бы я заболел, я бы вам поверил.

Вот как,— сказала Эрна Генриховна.— А ты, видать, льстец.

Нет, я люблю говорить то, что думаю. По-моему, вам можно верить.

Спасибо в таком случае,— сказала она.
Ему было ч
етырнадцать лет. Он был чересчур высокий для своих лет, тонкой кости, светловолосый, с карими глазами. Кого-то напоминал Эрне Генриховне, а кого, никак не могла припомнить.

Она пристально вглядывалась в него, потом отводила глаза в сторону, снова принималась глядеть, вдруг ее осенит. Но нет, никак не могла вспомнить, а между тем с первого же взгляда показалось, что они уже не раз встречались, или так казалось потому, что он напоминал кого-то, хорошо ей известного.

Ей очень хотелось знать, почему он добивался встречи с Надеждой, но она скорее умерла бы, чем разрешила бы себе донимать вопросами кого бы то ни было, пусть даже подростка. Захочет — сам скажет, а она его ни о чем не станет расспрашивать. Господи, да он на Надежду и похож!

В коридоре хлопнула дверь. Эрна Генриховна прислушалась.

Может быть, это Надежда? Подожди, пойду гляну...

Вернулась в комнату вместе с Надеждой.

Кто меня спрашивает? — спросила Надежда.

Я,— ответил Валерик.

Надежда вроде бы нисколько не удивилась.

В таком случае идем ко мне.

Идем,— согласился Валерик. Вежливо поблагодарил Эрну Генриховну.— Спасибо вам за то, что приютили меня.

Если ты останешься до вечера, познакомлю тебя с мужем,— сказала Эрна Генриховна.

Я останусь,— пообещал он.

Вслед за Надеждой вошел в ее комнату.

А вот у вас совсем другое дело,— сказал.

Что ты имеешь в виду? — спросила она.

Там очень порядково, очень прибрано.

А у меня, ты хотел сказать, беспорядок?

Зато у вас много книг,— уклончиво сказал он. Надежда села на диван.

Тебя как зовут?

Валерик.

Садись, Валерик.

Он сел возле нее.

Я приехал из Миасса, с Урала.

Прекрасно,— сказала Надежда.— Ты мог приехать из Клондайка или Типперэри, а при чем здесь, прости меня, я? Какое я имею отношение к Миассу?

Вы имеете отношение ко мне,— ответил он.— Вы — моя тетя.

И она опять нисколько не удивилась. Тетя так тетя, мало ли сколько у нас у всех родственников, о которых порой даже и не подозреваешь... Сказала невозмутимо, улыбаясь глазами:

Стало быть, здравствуй, племянник!

А вы не смейтесь,— сказал Валерик.— Я ведь в самом деле ваш племянник. Сейчас выложу все наши родственные связи.

Давай выкладывай,— сказала Надежда.
Отец Надежды, который некогда разошелся с ее матерью, тому уже лет тридцать пять, уехал в Миасс, там на окраине города жил его старший брат.

И он остался жить в рабочем поселке, поступил на механический завод начальником цеха, женился на местной жительнице из старинной семьи потомственных уральских рабочих, и она родила ему сына.

Вот этот самый сын — мой отец,— сказал Валерик.— А вам он брат.

Ну и как он там, мой брат?

  У папы другая семья,— не сразу ответил Валерик,— у мамы тоже. Папа давно на Север уехал.

Понятно. И другие дети?

У папы дочь, а у мамы две. Близнецы.

А ты, мне думается, не ладишь с отчимом?

Ненавижу его! — вырвалось у Валерика.— Ненавижу! — Взглянул на Надежду, сказал уже спокойнее: — В общем, я не мог больше жить дома.

А бабушка осталась с мамой?

Бабушка в инвалидном доме,— сказал Валерик.— Отчим заставил ее отдать, и мама согласилась, она ни в чем не может отказать мужу, и бабушку отправили под Челябинск, в инвалидный дом.

Ясно,— сказала Надежда.— Сейчас ты поужинаешь и ляжешь спать, а завтра обо всем подробно потолкуем.

Ужинать я не буду,— меня накормила ваша соседка, а спать хочу ужасно!

И у меня глаза слипаются,— сказала Надежда.— Давай ляжем спать, завтра мне надо позднее в институт, можно поспать подольше.

Она постелила ему на раскладушке. Спросила:

Тебе удобно?

Великолепно,— сказал он.

Тогда я потушу свет, или, может быть, ты желаешь почитать перед сном?

Я желаю только спать,— ответил он.

Тогда я почитаю,— сказала Надежда.— Я привыкла читать перед сном.

Он не ответил ей. Мгновенно заснул, полуоткрыв рот, лицо безмятежное, умиротворенное.

«А на самом деле, наверно, бесенок»,— подумала Надежда. Он понравился ей, но все-таки, как бы там ни было, что прикажете с ним делать? Как поступить?

Кто-то тихонько постучал в дверь.

Да,— сказала Надежда.

Вошла Эрна Генриховна. Стала на пороге.

Спит? — кивнула на Валерика.— А я хотела его с Илюшей познакомить. Илюше будет интересно узнать его, он очень занятный и такой развитой для своих лет.

Спасибо,— сказала Надежда.— Приятно слышать, когда такие вот комплименты говорят пусть не тебе, но все же родне, как-никак племянник.

Он что, в самом деле родной племянник?

В самом деле.

Когда я увидела его, то сразу подумала, кого же он мне напоминает? — сказала Эрна Генриховна.— Никак не могла решить, гляжу на него, определенно на кого-то похож, а на кого? А потом наконец-то вспомнила, он похож на вас, дорогая!

На меня? — удивилась Надежда.— Хотя саму себя все-таки трудно представить...

Просто одно лицо, если бы я не знала, что у вас нет детей, я бы подумала, что это ваш сын...

Да,— помедлив, сказала Надежда.— У меня бы мог быть такой сын. Мог бы быть и постарше.

Конечно же мог быть,— согласилась Эрна Генриховна. Глянула на Валерика: — Спит без задних ног...

Устал, должно быть, за день...

Наверно. Я, как только увидела его, сразу подумала, кого же он мне напоминает? Так и Илюше сказала, как же этот мальчик походит на кого-то, кого я знаю...

Теперь сразу стало спокойнее и легче на душе? — спросила Надежда.

Эрна Генрнховна с серьезным видом кивнула:

Верно. Теперь стало спокойнее и легче...

Отец Валерика уехал на Север, на новостройку. Мама уезжать не захотела: какой смысл, говорила, за тыщу верст киселя хлебать, поди знай, что там ждет. Первое время отец слал пространные письма, потом письма были все короче и короче, пока не сократились до открыток к праздникам и маленьким припискам к денежным переводам.

Так в одной из приписок к переводу он и сообщил в один прекрасный день, что женился и ожидает ребенка.


Мама почему-то отнеслась к этой новости спокойно.

У нас давно все усохло,— сказала она бабушке.— Мне бы даже трудно стало, если б он вернулся, так привыкла без него обходиться.

Валерик тоже отвык от отца, уже давно не тосковал по нему, лишь изредка подступала недолгая грусть, легко, впрочем, проходившая...

А однажды появился тот, кого Валерик с первого же дня назвал хиляком. Вадим Лукич Колбасюк.


Колбасюк работал инспектором райфо, был холост, обладал необычной для мужчины особенностью — умел превосходно готовить.

В рабочем поселке, где почти все знали друг друга, из дома в дом передавались легенды о его несравненном уменье стряпать всевозможные вкусные блюда.

Он прилежно изучил кухни различных народов, у него отменно получались русские пироги на поду, сибирские пельмени, кавказский шашлык и армянская долма, правда, вместо цициматы и тархуна приправленная среднерусской петрушкой, укропом и зеленым луком. Кроме того, он также готовил латышские клопсы — рубленое мясо с яйцом внутри, селедку «под шубой» по-эстонски и французское кисло-сладкое мясо с черносливом и пряностями.


Валерик с первого же дня невзлюбил его. Почему? Он и сам бы не мог ответить. Тут было все — и обида за отца, который теперь уже никогда не вернется обратно, и ревность к матери, и просто еще антипатия к  этому худосочному, невзрачному на вид человеку с беспощадными глазами на костистом лице...

Бабушка тоже, когда появился Вадим Лукич, поняла: это серьезно. Все, что было до него, было преходящим, непостоянным. А этот ходил изо дня в день, разогнав всех остальных поклонников, целеустремленный, сосредоточенный и с каждым днем все больше вживался, все сильнее вбивал себя в еще недавно чужую для него семью. Он уже держал себя как добрый и давний друг. Приходя, первым делом отправлялся на кухню, надевал на себя бабушкин передник и с удовольствием отдавался любимому занятию — начинал стряпать.

Мама поначалу подшучивала над ним, порой шутки ее казались колючими, и потому Валерику думалось: нет, никогда хиляку не суждено перебраться к ним в дом. И бабушка тоже считала, что он чересчур неинтересен, некрасив для мамы.

Но хиляк не обижался ни на какие мамины шутки и продолжал терпеливо и методично являться по вечерам, и мама стала постепенно привыкать к нему. Она уже не подсмеивалась над ним, а, напротив, вместе с ним шла на кухню, подавала ему все, что он просил — муку, соль, перец, лавровый лист, чистила картошку, мыла мясо, шинковала лук и морковь. И с удовольствием ела все, что готовил хиляк, а Валерику кусок в горло не шел.

Славка Большуков, сосед и друг детства, сказал Валерику:

Вот увидишь, грядет твой новый папа!

Это мы еще поглядим,— ответил Валерик.

И глядеть нечего,— уверил Славка.— Оглянуться не успеешь, как он твою мамашу окрутит.


Так и вышло. Однажды днем Валерик только что вернулся домой из школы, мать раньше обычного пришла вместе с хиляком, нарядная, волосы затейливо причесаны, одета в лучшее свое крепдешиновое, с бантом на шее платье.

Поздравь нас, сынок...

И Валерик сказал:

Поздравляю...

Потом побежал во двор, дождался бабушку, когда она вернулась из магазина, сразу же выпалил:

Все-таки она вышла за него!

Кто, мама? — спросила бабушка.

Да, за хиляка,— сказал Валерик. Кошелка, доверху полная картошки, выпала из бабушкиных рук, картофелины раскатились по земле. Валерик поднимал их одну за другой, складывал обратно в кошелку, а бабушка молча стояла возле, обреченно и грустно глядя на его стриженый затылок.

Через неделю была свадьба, самая что ни на есть современная: в городском ресторане, с оркестром.

Хиляк, одетый в черный костюм, казался еще более тощим и костлявым. Мама же выглядела очень мило в новом платье, кримпленовом, белом в красный горох, с красным поясом и красной розой в темно-золотистых волосах.


Бабушка не пошла на свадьбу, сказалась больной. Валерик тоже хотел было не пойти, но мама спросила:

Неужели ты хочешь испортить мне весь мой праздник?

Нет, не хочу,— ответил Валерик. Подумал про себя: «Какой это праздник! Горе одно, а никакой не праздник!» Но вслух не сказал ничего, и в самом деле, к чему отравлять маме настроение?

Он явился в ресторан на свадьбу, исправно ел, изредка поглядывал на маму, она была веселая, выглядела счастливой, довольной, и он дивился, неужели ей нравится хиляк? Неужели не тошнит от его холодных губ, когда гости кричат «горько» и он целует ее?

Почему-то Валерику казалось, что губы у хиляка непременно должны быть холодными...

Потом мама стала танцевать с хиляком, они были почти одного роста, он выше ее, может быть, всего лишь сантиметра на полтора.

Кто-то сказал:

Пусть теперь мать станцует с сыном...
Мама подошла к нему, розовая, растрепавшиеся локоны упали на влажный лоб, веселая. Пригласила, улыбаясь:

Идем, сын, потанцуем...

  У меня нога болит,— сказал Валерик, и мама сразу погасла, отошла от него.

А ему стало жаль ее, но уже ничего нельзя было поправить, он просто не мог пересилить себя...

Дома бабушка не спала, забралась к нему в светелку — у него была крохотная комнатка под самой крышей, которую все называли светелкой,— спросила:

Как было, расскажи...

Чего там рассказывать,— ответил Валерик.


И бабушка не стала больше ни о чем расспрашивать, посидела у него немного, подперев руками голову с редкими седыми волосами, стянутыми на затылке в жиденький пучок.

И он тоже молчал.

А Колбасюк с первого же дня повел себя как хозяин.

С Валериком оставался сух, немногословен, сразу же заявил ему:

  Если тебе не по душе, что твоя мать вышла за меня замуж, я тебя ни держать в доме, ни уговаривать не буду, и не жди! Делай что хочешь, пальцем не шевельну...

Бабушке сказал:

Имейте в виду, я не люблю кислые лица. У себя в комнате можете кукситься и брюзжать сколько угодно, а на людях, будьте любезны, глядите веселей.

И бабушка перестала сидеть вместе со всеми за столом. Сходит в магазин, приберет в доме, приготовит обед и уйдет к себе. Носа не покажет за весь вечер.

Иногда к ней заходил Валерик, они вместе пили чай, играли в подкидного.

О хиляке и о маме предпочитали не говорить, будто не было их совсем.

Валерик видел, бабушка сильно изменилась, вся как бы истаяла, словно снег под солнышком...

А хиляк с мамой жили припеваючи, ни на что и ни на кого не обращая внимания.

По воскресеньям хиляк надевал фартук и принимался колдовать за кухонным столом — пек пироги и печенье, стряпал затейливые соусы для мяса. На весь дом разливались соблазнительные запахи пряностей и трав, которые он использовал для своей стряпни.

Мама не ходила на работу, она родила двух близнецов, двух девочек — Таню и Наташу — и по целым дням возилась с ними.

Бабушка и Валерик жили словно бы на льдине в этой веселой шумной семье, в которой хиляк с каждым днем забирал все больше власти.


Девочкам исполнилось полтора года, когда хиляк сказал:

По-моему, надо бы вот что предпринять...— так обычно он начинал все свои предложения.— Надо предпринять вот что — перестроить все в доме, переселить Валерика и бабушку в одну комнату, в его светелку, а за счет бабушкиной спальни значительно расширить детскую.

Бабушка не стала с ним спорить:

Мне все равно недолго осталось...
Но Валерик возмутился:

У меня светелка чуть больше скворечника, и тебе, бабушка, трудно будет взбираться по лестнице наверх...

Ладно, осилю как-нибудь,— сказала бабушка и снова повторила: — Недолго осталось, чего там...

Две кровати не помещались в светелке, Валерик уступил бабушке свой диванчик, сам стелил себе на полу, бабушка не жаловалась, а, напротив, уговаривала Валерика:

У людей еще хуже бывает, ничего, мы же с тобой свои, вдвоем нам не тесно...


Если бы не бабушка, Валерик перестал бы ходить в школу, порой до того неохота стало сидеть за партой, раскрывать учебники, писать классные сочинения, решать задачи. «К чему? — думал Валерик. — Кому я нужен? Кому какое до меня дело?»

Плевать ему на хиляка, на то, что хиляк не любит его, он и сам терпеть не может хиляка, но мама, мама...

Кажется, еще совсем недавно они вместе ходили по грибы, и она, румяная, повязав темно-золотистые свои волосы косынкой, смеющаяся, обняла его, прижалась горячей щекой к его щеке:

Сыночек,— сказала.— Ты у меня один-разъединый остался, мы с тобой никогда не расстанемся.

От мамы пахло свежими грибами, пудрой, немного одеколоном, он потерся носом о ее нос, сказал насмешливо:

Ладно, никогда так никогда.
Не хотелось признаться, что тронули его мамины слова и вся она, выглядевшая очень молодой, чуть ли не намного старше его самого...

Слова рвались с его губ, самые нежные, самые добрые, хотелось сказать: «Да, мы с тобой никогда не расстанемся, мы всегда будем вместе, ты да я, конечно же, как же иначе?»

Они ходили с мамой в кино, и Валерик гордился, когда видел, что на его красивую, молодую маму смотрят прохожие.

Иногда они возвращались из кинотеатра домой, мама вместе с Валериком обсуждала фильм и подчас казалась совершенной ровесницей его, словно бы училась в одном с ним классе.


И вот прошло не так уж много времени, а мама вдруг переменилась. Не обращает на него внимания, не интересуется, как он учится, как проводит время.

Бабушка уговаривала его:

Пусть. Не огорчайся, в жизни и не такое бывает.

Я знаю,— говорил Валерик.— Ясное дело, в жизни и не такое бывает.

Ничего-то ты не знаешь,— вздыхала бабушка.
На лето Валерик отправился в пионерский лагерь. За эти месяцы получил два письма от бабушки и одно от мамы. «Все хорошо,— писала бабушка.— За меня не беспокойся». А мама писала, что сестренки уже
ходят вовсю, за ними все время нужен глаз, и она не успевает уследить, и потому пусть он не обижается, что она ему пишет нечасто.


Почерк у мамы был неожиданно детский — неровный, с круглыми буквами. Валерику не приходилось раньше получать от мамы писем, и он по нескольку раз перечитывал немногие строчки.

Вдруг осознал, что любит маму. Любил и будет любить, несмотря ни на что. И в самом деле, плевать ему на хиляка, ни один хиляк в мире не сможет встать между ними и поссорить их друг с другом...

Вечером, когда в комнате все спали, он спросил Славку Большукова, лежавшего на соседней кровати:

Ты свою мать любишь?

А как же,— сказал Славка.

Я тоже свою люблю,— сказал Валерик.

Зато она тебя не очень-то,— вымолвил Славка.

Неправда! — воскликнул Валерик, но Славка настойчиво повторил:

Не очень-то она тебя, нет, не очень...
Славкино лицо смутно белело на подушке.

Твоя мать бесхарактерна, как мать Давида Копперфильда,— продолжал он, щеголяя своей начитанностью,— а хиляк,— с легкой руки Валерика Славка тоже звал его отчима хиляком,— а хиляк нечто среднее между Урией Гиппом, Мордстоном и Смердяковым.


Валерик хотел спросить, кто такой Мордстон, но злость до такой степени захлестнула его, что он уже не помнил себя и со всего размаху ударил Славку по голове.

Потом спрыгнул с кровати, убежал. Битый час ходил вокруг по опушке ближнего леса и все думал о Славке, который, должно быть, сильно недолюбливал его мать, о хиляке и Мордстоне, на которого он похож. К слову, кто же он такой, этот самый Мордстон?

Само собой, утром Славка и Валерик помирились. Славка был незлобив, быстро вспыхивал, но так же быстро отходил, забывал обиду, которую ему нанесли. Впрочем, Валерик также не отличался злопамятностью, в сущности, он был добрый мальчик, и не его вина, что жизнь сложилась у него совсем не так, как бы ему хотелось.


Однако где-то в душе остались жить Славкины слова.

Особенно ясно и отчетливо вспоминались они в дни родительских посещений, когда ко всем ребятам приезжали отцы и матери. К Валерику не приезжал никто.

А к Славке с раннего утра являлась мать, добродушная тетя Поля. Валерика она считала почти родственником, вся его жизнь перед глазами. Тетя Поля привозила конфеты, пироги, ягоды и делила все гостинцы на две равные части — Славке и Валерику.


Она расспрашивала его и Славку, каково им живется в лагере, ее все интересовало, даже самые, казалось бы, незначительные мелочи, может быть, потому, что у себя на трикотажной фабрике она была бессменным членом фабкома.

Славка говорил:

Тут дело не в фабрике, это у нее такой дотошный характер...


Валерик радовался, когда тетя Поля приезжала навестить их со Славкой, и в то же время его не оставляло чувство горечи: вот тетя Поля нашла время, приехала навестить Славку, а мама не может приехать. Или, может быть, не хочет?..

Славка пробыл в пионерском лагере одну смену и уехал: у родителей был отпуск, и они все трое отправились на Украину к родственникам, а Валерик остался на второй срок.


Без Славки, верного друга, жизнь в лагере потеряла для него всю свою прелесть. Не радовали ни солнечная, теплая погода — стоял погожий, безоблачный август,— ни лес, ни игры. Хотелось поскорее домой, увидеть маму, бабушку, сестренок.


Он вернулся домой рано утром, и первым, кого увидел, был Славка, стоявший возле дома.

Ты уже здесь? — спросил Валерик.— Когда приехал?

Вчера,— ответил Славка.

Что ты здесь делаешь?

Тебя дожидаюсь.

Меня? — удивился Валерик.— А что случилось?

Ничего особенного,— сказал Славка.— Я знал, что ты сегодня должен приехать, вот решил подождать тебя.


Славка сильно загорел, даже как будто бы вырос за те двадцать дней, что они не виделись. Серые Славкины глаза глядели на Валерика серьезно и, как показалось Валерику, настороженно.


Но Валерик не успел ни о чем спросить, потому что Славка решил, что уже достаточно подготовил его и теперь можно говорить решительно все:

Твою бабушку хиляк с матерью определили в инвалидный дом

Куда? — переспросил Валерик.— В инвалидный дом?

Да,— ответил Славка.— Она им стала мешать.

Откуда ты знаешь? — спросил Валерик.

Все знают. Хиляк тут же тетку выписал, она приехала из Свердловска, похожа на него, такая же страшная, и теперь живет вместе с твоими сестренками...


Валерик не дослушал его, бросился в дом. В столовой, большой, обставленной красивой мебелью комнате с портьерами на окнах, сидела за столом светловолосая костлявая женщина, удивительно схожая с хиляком. Узкие губы, впалые глаза, тощая шея в белом воротничке блузки.


«Тетка»,— понял Валерик.

Ты Валерик? — спросила тетка, глядя на Валерика своими впалыми глазами.

Где мама? — не отвечая, спросил он.

Они еще спят,— ответила тетка.
Валерик рванулся в коридор, и в этот самый момент из спальни вышел отчим. Землистое костлявое лицо его слегка пополнело, округлилось, впалые глаза вглядывались в Валерика, как бы не узнавая его.

Мама дома? — не здороваясь, спросил Валерик.

По-моему, не мешало бы пожелать доброго утра,— укоризненно промолвил отчим. Как бы в такт своим словам негромко прищелкнул пальцами.— Так что, доброе утро, слышишь?

Слышу,— сказал Валерик.— Где мама?

Колбасюк не успел ответить, дверь спальни открылась, Валерик увидел маму. Она стояла перед зеркалом, причесывала свои темно-золотистые волосы. Увидела Валерика в зеркале, улыбнулась ему:

Мальчик, привет, милый...


Он подбежал к ней, она обняла его, и он прижался щекой к ее горячей щеке, на миг ощутив на своем лице нежное прикосновение ее густых, вьющихся по плечам и по спине волос.


Откинув голову, она глянула на него из-под полуопущенных ресниц, потом перевела взгляд на мужа. Валерик поймал ее взгляд, мысленно поежился: почудилось, что мама боится обнять его, как бы ожидая от Колбасюка разрешения обнять и поцеловать родного сына.

А может быть, ему это все только почудилось?

Но нет, так оно и было на самом деле.


Колбасюк стал в дверях, сказал:

Воспитания нам не хватает начисто. Можешь себе представить, почти два месяца не был дома, а приехал и даже не поздоровался!

Неужели? — испуганно спросила мама, как подумалось Валерику, несколько излишне испуганно, словно бы не так уж это ее испугало, просто хотела показать мужу свое возмущение.— Как же так можно? Валерик, неужели ты не поздоровался?

Я никогда не лгу, тебе это известно,— с достоинством произнес Колбасюк.


Мама вздохнула, снова повернулась к зеркалу, быстро заплела волосы в длинную тугую косу, обернула косу вокруг головы, обеими ладонями провела по голове, и этот жест, такой знакомый, принадлежащий только ей одной, болью отозвался в Валерике. Это была его мама, и все-таки она больше принадлежала Колбасюку, девочкам, рожденным от Колбасюка, даже его тетке, а не ему...

Почти спокойно он спросил:

Это правда, что бабушку отправили в инвалидный дом?

Мама ничего не ответила, Колбасюк сказал:

Да, это правда.
Мама сказала:

Поверь, ей там хорошо. Ей лучше, чем здесь, у нас шумно, ей беспокойно.

Она сильно одряхлела,— добавил Колбасюк. Глянул на часы.— Однако пора девочкам в ясли.

Сейчас, сию минуту,— заторопилась мама. Бросила беглый взгляд на Колбасюка, спросила Валерика:

Ты, наверно, кушать хочешь?

Он не ответил, повернулся, прошел в свою светелку. Хорошо хоть в светелке осталось все, как было: пыль густо осела на столе, на подоконнике, пол неметеный. И пускай, и не надо, и пусть сюда никто не заходит. Здесь он хозяин, и больше никто!


Он посмотрел на свой диванчик — деревянный топчан, покрытый клетчатой дерюжкой. Здесь спала бабушка. Топчан казался сиротливым, одна деревянная подставка, на которой он стоял, покосилась.

Валерик молча глядел на эту подставку.

Здесь спала бабушка, вот до сих пор еще видна крохотная вмятина посередине топчана от ее легкого тела, или ему это кажется?

А теперь она в инвалидном доме, среди чужих.

Инвалидный дом представлялся Валерику почему-то мрачным каменным казематом с маленькими окошками, кругом ни травы, ни единого деревца. Все голо, пустынно, угрюмо...


Валерик встал, вышел из светелки, закрыл за собой дверь и побежал к Славке, единственному другу, самому верному человеку на свете.

Ты мне нужен,— сказал Валерик.

Славка выбежал, на ходу застегивая пуговицы рубашки.

Валерик спросил:

У тебя есть деньги?

Есть,— не задумываясь, ответил Славка.— Пять рублей тридцать две копейки.

Мало,— сказал Валерик.

Я попрошу у папы, сколько тебе надо?

А зачем папе знать, что я прошу у тебя денег?

А это что, секрет? — спросил Славка.
Валерик замялся:

Ну, как тебе сказать... Не так, чтобы очень. В общем, хочу поехать к бабушке, в инвалидный дом...

Дело,— одобрил Славка.— А ты знаешь, где он находится?

Примерно где-то под Челябинском. Я после у мамы все выясню.

Пять рублей на билет хватит,— сказал Славка.

На билет и туда и обратно должно хватить,— согласился Валерик.— А я хочу еще что-нибудь бабушке купить и не хочу просить у мамы...

И не надо, и не проси,— одобрительно промолвил Славка. — Что я, друга своего выручить не в силах, что ли?


Он ринулся домой и через несколько минут принес еще пятерку.

Все. Больше у отца нет. Подожди до вечера, когда мать придет.

Хватит,— сказал Валерик.— Обойдусь...


Дом для престарелых располагался неподалеку от озера Тургояк.

В вековых соснах притаился старинный, крепкой кладки дом с неширокими окнами. Под соснами стояли скамейки, на скамейках сидели люди. Еще издали Валерик определил, что это все сплошь старики и старухи. Иные ходили, опираясь на палки, другие вязали или читали, сидя на скамейках.

Он медленно прошел по дорожке к дому и вдруг увидел бабушку. Она была все в том же знакомом Валерику ситцевом коричневом в тонкую полоску платье, на голове черный, с широкой белой каймой по краям платок.

Бабушка! — крикнул Валерик.

Она подняла голову, сощурясь, посмотрела вокруг себя, потом увидела его, протянула руки:

Валерка, ты...

Он плюхнулся на скамейку рядом с нею. Несколько мгновений они молчали, и она и Валерик. Только смотрели друг на друга.

Потом Валерик обнял бабушку, прижался щекой к ее щеке.


Бабушка казалась совсем не постаревшей; он ожидал, что она, по словам Колбасюка, одряхлела, что все может статься, с трудом узнает его, а она, как ему подумалось, выглядела даже много лучше, чем дома.

А ты загорела,— сказал он.

Вот уж чего не было, того не было,— возразила бабушка.— На солнце не валяюсь, солнечные ванны не принимаю.


Валерик мысленно представил себе бабушку, которая лежит, подставив лицо солнцу, как это делала мама, выходя на балкон их дома, и невольно засмеялся:

Да уж думаю, что не принимаешь...— Потом снова стал серьезным.— Как тебе здесь? Привыкла?

Бабушка кивнула:

Ко всему, милый, можно привыкнуть. И к хорошему, и к дурному.

Он и не ждал иного ответа от бабушки.

Ну а все-таки, как тебе здесь?

Жить можно,— ответила бабушка.

Глаза ее на миг затуманились, может быть, она подумала в этот миг о невестке, о том, что невестка вместе с Колбасюком сумели по-своему распорядиться ее судьбой?

Ничего,— сказала бабушка, всегдашняя оптимистка, во всем предпочитавшая видеть хорошую, светлую сторону.— Все пройдет. Перемелется — мука будет. Ты вырастешь, начнешь работать, тогда возьмешь меня к себе, верно?

На все сто,— горячо ответил Валерик.— Непременно возьму тебя к себе, и заживем мы с тобой всем врагам на зло!


Под врагами он подразумевал одного лишь Колбасюка, на него ушел весь пыл души Валерика, вся его неизрасходованная злость.

На зло всем врагам,— с жаром повторил он еще раз. Потом полез в кошелку, которую привез с собой.— Я тут тебе кое-что купил... Вот, смотри...

Валерик стал выгружать из кошелки все, что, по его мнению, могло бы быть бабушке по вкусу: две банки с тахинной халвой, зефир в шоколаде, яблоки, лимоны, банку маринованных огурчиков.

Бабушка глядела, только головой качала:

Неужто все это мне? Куда это, милый, на маланьину свадьбу, не иначе.

Это тебе,— сказал Валерик.— Ешь, поправляйся...

Тут мне на целый год, наверно.

Ну и пусть на целый год, только ешь, пожалуйста...


Бабушкина легкая ладонь легла на плечо Валерика:

Спасибо тебе, милый, только зачем ты так беспокоился?

Ладно, все,— отрезал Валерик.

Мама как? — спрашивала бабушка.— Девочки?

Ничего, все нормально.

Он подумал немного, стоит ли говорить бабушке? Потом решил сказать:

Не хочу я больше с ними жить...
К его удивлению, бабушка восприняла его слова
сравнительно спокойно.

Не хочешь? Ни в какую?

Ни в какую! — повторил Валерик. Решительно резанул себя ладонью по горлу.— Не могу его видеть! Не могу и не хочу!

Что же думаешь делать? — спросила бабушка.

Не знаю,— откровенно признался Валерик.— Только с хиляком я больше жить не буду, так и знай.— Он нагнулся, сорвал травинку, перекусил ее крепкими зубами.— Может быть, к отцу поехать, как думаешь?

Нет,— сказала бабушка решительно,— чего к отцу ехать? Какая ему жена попалась, разве мы знаем? Может, еще хуже, чем этот самый Колбасюк...

Может быть, и так,— задумчиво произнес Валерик.— Только вот что, бабушка, как хочешь, а дома я жить больше не хочу. Не хочу и не буду!


Он почти выкрикнул эти слова; проходивший мимо старик в светлом плаще, накинутом на плечи, удивленно воззрился на него.

Тише, Валерик, успокойся,— сказала бабушка.—А то всех тут перепугаешь...

В общем, ты поняла меня,— сказал Валерик.
Бабушка молчала, перебирая худыми пальцами кончик своего платка. Потом повернулась к Валерику:

Тогда, знаешь, что я тебе скажу? Поезжай в Москву.

В Москву? — переспросил Валерик.

Да, в Москву. У тебя там родная тетка живет, дочь твоего деда, сестра отца. Дед твой говорил, что она хороший, отзызчивый человек...

А ты ее знаешь?
Бабушка покачала головой:

Нет, только от деда наслышана. Но я ей письмо написала, когда он умер, и она мне тогда ответила.

Кто она такая?

Вроде учительница, а где точно работает, не знаю.

И у тебя адрес ее есть?

Конечно, есть.

А если она переехала? — спросил Валерик.

Поедешь в Москву, узнаешь, где она. Там и найдешь...


Валерик с удивлением смотрел на бабушку. Вот уж никогда не ожидал от нее такой решимости, вдруг советует, не глядя ни на что: поезжай, найди...

Внезапно мысль о том, что вот он возьмет да рванет далеко от Миасса, в Москву, к родной тетке, показалась ему привлекательной. А что, в самом деле? Вот бы хорошо...

Денег на дорогу я тебе дам,— продолжала бабушка.— У меня припасено немного, ты не беспокойся...

Отдам потом,— сказал Валерик.

Бабушка улыбнулась:

Да ты что, милый? Какие у нас с тобой счеты?

Валерик нагнулся, сорвал новую травинку.

Что ж, может быть, в самом деле?..

Поезжай,— сказала бабушка.— Хуже не будет, я чувствую. У тебя покамест каникулы, жить тебе с Колбасюком тяжко, отцу ты тоже сейчас не нужен, а Надя, она, может, и вправду пригреет тебя, кто знает...

Какая Надя? — спросил Валерик.

Дочка деда, ее Надей зовут.— Бабушка порылась в кармане, вынула измятый конверт.— Вот ее адрес...

Валерик прочитал на конверте обратный адрес: «Москва, Скатертный переулок, дом пять, квартира двенадцать...»

Поезжай,— еще раз сказала бабушка. — Я ей покамест письмо насчет тебя напишу, а ты поезжай. Бог с тобой...

Она сунула ему в руку хрустящую бумажку. Двадцать пять рублей.

На дорогу хватит и туда и обратно...

Если ее нет или она меня не так встретит, я тут же обратно,— сказал Валерик.

Бабушка кивнула:

Само собой. Тогда что-нибудь еще придумаем...
Валерик обнял бабушку, прижался щекой к ее виску.

Спасибо тебе...

За что? — спросила бабушка.

За то, что ты такая...


Она проводила его до самых ворот, он быстро пошел, почти побежал к станции. Потом обернулся, поглядел: бабушка по-прежнему стояла, смотрела ему вслед.

Вот так и случилось, что Валерик отправился в Москву, в Скатертный переулок к своей тетке  Надежде, сестре отца.


© Уварова Людмила
Оставьте свой отзыв
Имя
Сообщение
Введите текст с картинки

рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:




Благотворительная организация «СИЯНИЕ НАДЕЖДЫ»
© Неизвестная Женская Библиотека, 2010-2024 г.
Библиотека предназначена для чтения текста on-line, при любом копировании ссылка на сайт обязательна

info@avtorsha.com