Вход   Регистрация   Забыли пароль?
НЕИЗВЕСТНАЯ
ЖЕНСКАЯ
БИБЛИОТЕКА


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


Назад
Сто процентов

© Котовщикова Аделаида 1974

1

Молоденькая учительница Антипкинской начальной школы Мария Васильевна Стержнева сидела на своей половине избы, отделенной от хозяйской половины занавеской, и, уронив голову на стол, горько плакала.

Но почему, почему так случилось? Значит, она плохой педагог? Не за свое дело взялась? Ужасно это ощущение неуверенности! Ты ничего не знаешь, ничего не умеешь! Ты — педагогическая бездарность! Ты хочешь уметь! Но хотеть — еще не значит мочь! Что же — переменить специальность? На первом же году работы убедилась, что ты не педагог? Уйти и... бросить третьеклассников? Нет, нет! И с какой стати, собственно? Третьеклассники же у нее успевают. Из восьми учеников трое — круглые отличники. У Пети Веселова тройка по чтению, но он известный увалень, говорит, будто кашей рот забил. Да у Кати Задыкиной тройка по арифметике. Больше и отметок плохих нет. А разве она снижает требования? Нисколько!

Милые третьеклассники! Особенно девочки. Таня и Нюра. Как они слушают ее объяснения! Ей становится легко и даже весело, когда она видит перед собой их чистые, внимательные, разумные лица. Мальчики слушают иначе... Но и они не хуже девочек.

А несчастный первый класс... Первый класс по чтению и письму не успевает совсем. По арифметике еле-еле. Хорошо успевает по рисованию, ну да это что — значения не имеет. По физкультуре — на тройку с минусом из-за дурного поведения. По пению — что-то пищит... В сущности, за первую четверть первый класс не научился почти ничему.

И вот вчера на учительском совещании в районном центре заведующий роно отметил в докладе стопроцентную неуспеваемость по русскому языку в первом классе начальной школы деревни Антипкино. Фамилию учительницы Стержневой, ее, Машину, фамилию, он произнес очень четко. При одном воспоминании у Марии Васильевны от стыда пылали щеки.

С тяжелым вздохом она откинула занавеску и выглянула в окно.

Синели снега. Глубокие, чистые, покойные. Снеговые шапки на крышах изб горели на солнце. Все Антипкино раскинулось по косогорам, по обе стороны полузамерзшей речонки.

Прямо против окна горбатилась горушка. Мальчонка в ушанке с болтающимися завязками, лежа на животе, скатывался с горушки на салазках.

Салазки катились ровно, набирая скорость, но вдруг криво крутнулись вбок и опрокинулись. Мальчишка ухнул головой в сугроб. Тотчас же выбрался из сугроба, весь облепленный снегом, лихо сдвинул на затылок ушанку, схватился за веревку и, не отряхиваясь, полез наверх. Маленький, краснощекий, неунывающий, он загребал мягкий снег большими, не по росту, валенками.

Мария Васильевна вгляделась и горько подумала:

«Процент сопливый! И прокатиться-то путем не умеешь!»

Даже в сумерках она узнала бы его. И как могла она не узнать свое горе-злосчастье, свои «сто процентов первоклассников», опозорившие ее на весь район?

Ночью, во сне, Мария Васильевна засмеялась от радости. Ей приснилось, что в колхоз приехал новый зоотехник и поселился в Антипкине. У зоотехника пять детей: два мальчика и три девочки. Все пятеро — отличники. Все пятеро — первоклассники.

Наутро, вспомнив свой сон, Мария Васильевна поразилась его нелепости. Разве могут у одного человека все дети быть первоклассниками? Да и не поселился бы зоотехник в маленьком Антипкине, за семь километров от правления колхоза, а скорее в Миликтине, где молочная ферма и семилетка, которая теперь будет восьмилеткой, а то и в самом Сущеве. Там и правление, и большая школа с двумя первыми классами по тридцати пяти человек в каждом.

2

Действительность была гораздо суровее сна. В Антипкинской школе училось двадцать пять учеников: девять во втором классе, восемь в третьем классе, семь в четвертом классе и только один первоклассник.

Фамилия его была Коноплев, имя — Александр. Разумеется, все звали его просто Шуркой, и только одна бабушка величала Александром. Да и то лишь когда выступала в роли защитницы сорванца-внука.

Как-то Мария Васильевна вызвала старуху Коноплеву в школу.

Шурик не выполняет домашних заданий, — пожаловалась она. — Я ему задала написать три строчки палочек, а он наставил пять строчек каких-то... катышков. И вообще не слушается. И... скажите, пожалуйста, есть ли ему семь лет? Не рано вы его записали в школу? Он какой-то глупый.

Матрена Ивановна Коноплева, грузная, высокая старуха, слушала молча, как-то сбоку, с хитрецой, впрочем, ласковой, поглядывая на учительницу. Но тут она внезапно взъярилась. Рывком поправила платок на голове, подперла кулаками бока и закричала:

Да ты што? Это мой-то Александр глупый? Парню осьмой годок пошел, а он всякую работу сообразит. Топорище насадил этак справно. Скворечню изладил. «Глупый»! Скажет тоже. Удумает!

Она смерила оторопевшую Марию Васильевну грозным взглядом, повернула широченную сутулую спину и выплыла за дверь, величественная и непреклонная.

Позднее Мария Васильевна поняла, что «глупым» или «дураком», сказанным с особой интонацией (а именно эта интонация, очевидно, послышалась Шуркиной бабушке), в деревне называют недоразвитых, дефективных. Тогда, ошеломленная внезапным бурным натиском, она даже не обиделась, только пришла в недоумение: «Что я такого сказала? Почему такой взрыв возмущения?»

Но все это было давно, еще в начале учебного года. Вторично Мария Васильевна бабушку не вызывала, считая это бесполезным. Шуркины отец с матерью работали и жили в городе. Они исправно присылали посылки и деньги, и этим ограничивались их заботы о сыне. Не зная родителей Коноплева, Мария Васильевна их ненавидела.

Вернувшись с совещания, она выразила эту ненависть вслух. В понедельник утром сказала в учительской:

Возмутительные люди родители Коноплева! Подкинули мальчишку бабке, и горя мало, что из него получится.

Подкидывание бабкам — явление нередкое и не всегда возмутительное, — отозвался директор школы Степан Трофимович, учивший второй и четвертый классы. — У них, я имею в виду Коноплевых, кажется, там с жильем не налажено. Да и воздух в деревне гораздо лучше. А Шурку, конечно, не надо было брать в школу. Помните, я вам еще осенью говорил? Один ученик в классе — это не ученик. А вы сразу на дыбы: «Как можно! У нас всеобуч!» Пусть бы нас лучше за несоблюдение всеобуча поругали. К будущему году их для первого класса с десяток подрастает. А так что ж... Трудно его учить, и вы, простите, дорогая Мария Васильевна, вы же его и не учите.

Степан Трофимович говорил мягко, наставительно, но без осуждения. Это был мягкий, спокойный, хороший человек, лет на тридцать пять старше Марии Васильевны, и лет на тридцать с лишним было у него больше стажа. Он не упрекал Марию Васильевну после казуса на районном совещании, хотя ему не могло было приятно, что в школе, где он директор, случилось подобное. Лишь на обратном пути, когда они слезли с машины на краю Антипкина и пошли по заснеженной дороге, он сказал негромко:

Что ж... Не так уж это и удивительно: я имею в виду, что Коноплев устроил нам стопроцентную неуспеваемость.

Да, отличный человек был Степан Трофимович, и несчетное число раз Маша обращалась к нему за советом, рассказывала о своих третьеклассниках. В письмах домой и подругам она без конца расхваливала и Степана Трофимовича и его жену: «Повезло мне! Такой опытный, славный, я бы сказала «уютный», у меня старший товарищ и начальник. И жена у него добрая-предобрая».

Услышав фразу «Вы же его и не учите», — Мария Васильевна ни малейшей «уютности» не ощутила. Губы у нее дрогнули от обиды.

Как это так не учу?! Учу без конца! Он не слушает ничего. И озорник невозможный. На улице коноводит ребятами не только младше себя, а и второклассниками. Сама видела!

Раз коноводит, уже, значит, голова работает.

Степан Трофимович встал, сунул под мышку журналы, и в ту же минуту прозвенел звонок. Уже в дверях старый учитель проговорил всегдашним своим мягким и неторопливым тоном:

Жалеете вы для Коноплева время, Мария Васильевна. Я имею в виду — невольно жалеете. Да оно, собственно, и не удивительно.

«Что он мелет — не учу, время жалею! Он и прежде что-то такое говорил...» Но вдумываться, постараться понять было некогда. Мария Васильевна наспех остудила руками горячие щеки, сделала спокойное лицо и пошла в класс. На секунду она остановилась в дверях, окинула взглядом чинно стоявших у парт ребят, прошла к столу, сказала ровным голосом:

Садитесь, дети!

И успокоилась.

3

Нюра Шевцова — умное светлое личико, аккуратные косички — усердно отвечает:

Старик, старичок, старички. Дуб, дубок, дубочек, дубочки. Домик, домики. Когда суффикс «ек», то во множественном числе гласная «е» пропадает: дубочек — дубочки. А когда суффикс «ик», то во множественном числе гласная «и» остается: домик — домики.

Третий класс проходит суффиксы. Первый класс в это время пишет букву «г». Пишет, конечно, карандашом. Давать чернила первому классу бесполезно: он только вымажет себя и соседей.

Сегодня Мария Васильевна то и дело косится на третью парту. И всякий раз видит, что там сверкают карие лукавые глаза. У пишущего человека глаза бывают опущены. А тут они почему-то сверкают и зыркают по сторонам. Как, впрочем, всегда. Только на рисовании они не мелькают и не светятся над партой.

Потом третий класс пишет упражнение.

Коноплев, пойди сюда!

Шурка с перевальцей, в своих больших валенках, подходит к столу и кладет перед ней тетрадку. Валенки, наверно, старые материны — в бабкиных утонул бы: они колоссальны. Уж валенки-то могли бы как-нибудь втроем ему купить, если прошлогодние малы! Курносая физиономия Коноплева сияет. Он всегда подходит к столу с таким радужным, праздничным видом, будто приготовил занятный сюрприз или ждет каких-то чудес.

Мария Васильевна смотрит в тетрадку. Господи! Строчка немыслимых крючков. И это буква «г»? А на второй строчке...

Что это такое? — спрашивает она строгим шепотом и тычет пальцем в тетрадку. — Какие-то согнутые человечки?

Это суффиксы, — следует ликующий ответ. — Они ведь старички. Тетя Марья Васильевна, а почему...

Она сурово прерывает жаркий шепот (они всегда шепчутся, чтобы не мешать третьему классу):

Сколько раз я тебе говорила: не смей называть меня «тетя»!

Не тетя Мария Васильевна, —покорно и быстро шепчет Шурка, — а почему у ястребьев кривые носы?

Невольно Мария Васильевна пытается вспомнить, какой клюв у ястреба, и не может.

О ястребах поговорим потом. Смотри, как надо писать букву «г». Вот волосяная палочка, а тут нажим. — Она выводит в его тетради несколько букв. — Ты видишь? Дома напишешь три строчки таких «г».

Хорошо. Те... Марья Васильевна, а почему дым из трубы идет синий?

Вечная история: вопросы сыплются из Коноплева, как зерно из дырявого мешка. За те двадцать — двадцать пять минут, что он сидит молча на своей третьей парте, они накапливаются в неимоверном количестве. И он твердо уверен, что учительница знает все на свете.

Мария Васильевна старается быть терпеливой.

Ни о чем постороннем говорить мы сейчас не будем. Займемся устным счетом. Сколько будет, если к двум ты прибавишь три?

С хитрой улыбкой первый класс спрашивает:

А чего — два?

Ну, хотя бы... апельсина. К двум апельсинам ты прибавляешь три.

Несчастная мысль! Мария Васильевна спохватывается, но уже поздно. Карие глаза Коноплева широко открываются, теряют плутоватость, блещут ярче обычного.

А какие они, апельсины? Большие, желтые, да? Мне папа привозил раз, только давно.

Полностью, без отказа, он захвачен мыслью об апельсинах. Он видит их, вероятно, чувствует запах. И десятки вопросов, касающихся апельсинов, готовы слететь с его губ.

Спрашивать об апельсинах ты ничего не будешь! Я запрещаю, понятно? Прибавь к двум апельсинам три апельсина — и все! Живо!

Сейчас. А почему на апельсинной шкурке пупырышки?

Коноплев мал ростом, очень курнос, румян, лопоух и неизменно весел. Темно-русые волосы слегка вихрятся на макушке. Когда она сильно его бранит, веселость слегка тускнеет. Ровно на столько времени, сколько длится нотация, и ни секундой больше. Мария Васильевна смотрит на Коноплева и думает, что побить его нельзя, хоть и очень хочется. Не из педагогических соображений — с таким не до педагогики. Если бы была хоть слабая надежда, что это отучит его от бесконечных вопросов, она бы оставила Шурку после уроков и отшлепала бы с наслаждением. И пусть ей потом роно закатит выговор.

Подавив вздох, Мария Васильевна поднимает глаза и видит поднятую руку Нюры Шевцовой. У Нюры терпеливое выражение на лице, значит, уже давно она сидит с поднятой рукой. И сейчас же еще две девочки и один мальчик поднимают руки. Все они кончили писать упражнение. Вполне можно было бы успеть проверить классную работу, разобрать ее, если бы...

Коноплев, немедленно прибавь к двум три! — Она уже не скрывает раздражения. (Шурка швыркает носом: это у него признак огорчения.) — Ну, быстро! К двум прибавить три, будет... Считай по пальцам! — Она берет в свою руку маленькую руку с короткими растопыренными, изрядно грязными пальцами. На ладони твердая мозолька — рубанком, что ли, работал? — Вот два твоих пальца, прибавь к ним три. Сколько будет?

Пять.

Раздается звонок.

Ступай на место! — говорит она сурово и начинает записывать на доске домашнее задание для третьего класса.

4

Стоял мороз. Синие, да, именно синие дымы из труб застыли в неподвижном воздухе. А во вторую половину дня все затянуло туманом, повалил снег. И он уже не скрипел под валенками, как с утра, а густо прилипал к подошвам.

В сенцах у Коноплевых Мария Васильевна нашла веничек и на крыльце тщательно обмела, обколотила валенки. С бабушкой Шуркиной она ни ругаться, ни особенно разговаривать не станет. «Александр»! Какой там Александр, просто Михрютка. Она только посмотрит, учит ли Шурка уроки, где учит, за каким столом, в каких условиях. Это ее обязанность. Пусть он при ней выучит, что задано.

На стук никто не отозвался. Она потянула на себя плотную дверь, и тут же до нее донеслось:

Во-первых, я не отвечаю на твои вопросы! А в-четвертых, не смей меня называть тетей! Учительниц тетями не называют.

Мария Васильевна перешагнула через высокий порог, осторожно приперла позади себя дверь, чтобы не напустить в избу мороза, и замерла, прислушиваясь.

А звонкий голос Шурки продолжал:

Посмотрите друг другу в глаза! Что вы видите? Черный зрачок. Это не пятнышко, а круглое отверстие. Глаз — орган зрения.

Сразу вспомнилось, как они читали с третьеклассниками про органы чувств. Когда дошли до зрения, она сказала: «Посмотрите друг другу в глаза!» Тогда мельком она заметила: прежде всех заглянул в лицо соседу первоклассник Коноплев, которого эта тема урока совершенно не должна касаться.

Сейчас он сидел на полу у печки, спиной к двери. Вокруг него, прислоненные к поленьям, были размещены сковородка, ухват, веник, чугунок. На полу перед чугунком лежал раскрытый букварь.

Суффикс «ик» и суффикс «ек»! — провозгласил Шурка. — Отвечай, Петя, как суффиксы изменяются! А ты, Лена Сковородка, прочти стихотворение. — Тоненьким голоском он зачастил:

Кроет уж лист золотой

Влажную землю в лесу...

Смело топчу я ногой...

Березовую красоту.

«Вешнюю леса красу!» — мысленно поправила Мария Васильевна. Это стихотворение осенью учили третьеклассники. Но вслух она его не поправила, наоборот, задержала дыхание.

Гена Чугун! — строго приказал Шурка. — Читай! — Другим голосом: — «Вот гуси и индюки. И рыжий петух». — Сердито, но явно сдерживая раздражение: — Не гуси и индюки, а куры и утки. А петуха тут и близко нет.

Мария Васильевна чуть не фыркнула. Негодный мальчишка, мучитель, изверг! Именно так он вел себя при инспекторе, приехавшем к ним в школу и пожелавшем послушать, как читает первоклассник. В букваре напечатано: «Вот куры и утки». А Шурка прочел: «Вот гуси и индюки. И рыжий петух». Вместо «Кошка ловит мышку» он прочел: «Мы играем в кошки-мышки». Это было что-то ужасное! Буквы Шурка знал, но складывать их в слова не умел. «Читал» он что в голову взбредет, близкое по смыслу: ведь сперва она ему прочитывала фразу, и он помнил, о чем там написано. Инспектор убедился, что читать первоклассник Коноплев не умеет, и сообщил об этом в роно, и это попало в доклад на совещании.

Теперь расскажите прочитанный рассказ! Расскажи ты, Степа Веник! — Шурка взял в руки веник и поставил его навытяжку. — Серая шейка осталась на реке. Все утки улетели, а у нее сломалось крылышко...

Изумленная, взволнованная Мария Васильевна кусала губы, чтобы не рассмеяться. Все, все из курса третьего класса! Почему же он не расскажет что-нибудь для первого класса? Она покраснела: а много ли рассказов читалось вслух первому классу? Один непутевый ученик, а тут восемь жаждущих знаний, внимательных, прилежных ребят — так хотелось дать им возможно больше. Досада разбирала, что приходится отнимать у них время. «Вы жалеете для него время!» Степан Трофимович прав, в конце концов... Но... Все это пронеслось в голове, пока Шурка путано, с прибавлениями подробностей, которых там никогда не было, рассказывал про Серую шейку. Однако дольше таиться нельзя: каждую минуту он может повернуться и увидеть ее.

Мария Васильевна кашлянула, сказала ласково и почему-то немного заискивающе:

Здравствуй, Шурик! А я стучала, ты не слышал, я и вошла. Бабушки нет дома? Ты играешь в школу?

Шурка вскочил на ноги. Слегка удивленная улыбка расплылась по его лицу.

Мария Васильевна говорила оживленно и торопливо, под торопливостью скрывая смущение:

Так ты, значит, играешь в школу? Очень хорошо. Познакомь меня, пожалуйста, с твоими учениками. Как их зовут?

Шурка с готовностью поднес к самому носу учительницы ухват:

Это Петя, он отличник.

Слегка отшатнувшись от длинного ученика, который едва не заехал ей по физиономии, Мария Васильевна спросила:

В каком же он классе учится?

В третьем. Все в третьем. Только этот озорник скаженный, — показал он на чугунок, — в первом.

«Я его, во всяком случае, скаженным не называла!» — мелькнула растерянная мысль.

И... и как твой первоклассник учится?

Генка-то Чугунок? Он отлет, остолопина, вот как он учится!

Нет, это надо было выяснить.

И кто же называет его... отлетом? — осторожно, безразличным тоном спросила она.

Бабушка. Когда он из школы приходит. Как примется ругать: «Скаженная орясинка, сладкий ты мой, что ж ты свою училку расстраиваешь, ленивый свиненок!»

«Видно, наедине она его не очень-то Александром величает».

Знаешь что, Шурик? Давай мы вместе в школу поиграем. Я, бывало, девочкой очень любила в школу играть. Хочешь?

Шуркины глаза заблестели.

Ага! Хочу!

Ну вот. Я буду учительница. Они все, — рукой она обвела разбросанную по полу утварь, — будут наши ученики, как и у тебя было. Я их буду вызывать, а ты за них отвечай. Хорошо? Ну, начинаем. Петя Ухват, скажи нам какой-нибудь стишок! Какой знаешь, все равно.

Шурка вытянулся, выпятил грудь и отчеканил:

Не ветер бушует над бором,

Не с гор побежали ручьи,

Мороз-воевода дозором

Обходит владенья свои.

А что это — воевода? — спросил он с привычной быстротой.

Это такой начальник. Отлично ты прочел стихотворение, Петя Ухват. («Учили совсем недавно, уже во второй четверти», — ответила она про себя.) Садись, Петя. Теперь пусть третий класс займется письмом, а первый класс будет читать. Только, знаешь, пусть у нас в первом классе будет не один Чугун, а еще... да вот пусть Катя Тряпка. И Саша Бутылка, и...

И еще бабин башмак! — с увлечением закричал Шурка и кинулся в угол, извлек откуда-то старый, разношенный башмак. — Сколько много первоклассников — страсть!

5

Если бы через несколько дней под вечер кто-нибудь заглянул в первый-третий класс Антипкинской начальной школы, то пришел бы в полное недоумение.

В ярко освещенном классе сидел за партой один маленький мальчик. Но на партах были разложены полено, старый, затрепанный плюшевый мишка, шапка-ушанка и колченогая игрушечная лошадка. А на одной парте «сидело» детское пальто.

Учительница Стержнева ходила по классу с раскрытым букварем в руке и четко, спокойно, полным голосом говорила:

Вася Пальто, найди страницу четыре и девять. Все дети, найдите страницу четыре и девять. Нашли? Хорошо. Читай, Вася. — И сама читала: — «У куста зайка. А за сосной Полкан». Довольно. Садись, Вася. Шура Коноплев, читай дальше. Не торопись. Дети, слушайте внимательно, как читает Шура Коноплев!

Она остановилась возле вставшего, как только его вызвали, Шурки.

Ну? «Пол...»

«Пол-кан уви-дал зай-ку», — медленно прочел Шурка.

Наконец-то! Точно гора с плеч свалилась: уже второй день он кое-как, по слогам, но правильно прочитывает слова.

Хорошо. Шура Коноплев понял, как буквы складываются в слога, а слога в слова. Не все еще это поняли. Вот Миша Плюшевый никак не может. Миша, читай дальше! — И запинаясь: — «З... з... заноза в кусты!»

Шурка хохочет.

Видишь, Миша, дети над тобой смеются. И правильно смеются. Разве тут написано «заноза»? Шурик Коноплев, прочти, что написано, поправь Мишу.

«За-й... зай-ка», — старательно разбирается в буквах Шурка. — Тут не «заноза», а «зайка»! — Вид у него счастливый.

Не кричи так громко, Коноплев! Ты мешаешь заниматься другим классам. Теперь сложим в кассе слово «чулок». Дети, все найдите в кассе буквы для слова «чулок».

А сама думала:

«Сейчас я вызову Маню Лошадку. Она у меня ошибется. Кто ее поправит? Если Шурка не поднимет руку, поправит Полено. Костя Полено у нас отличник, вывозит во всех затруднительных случаях...»

Так длилось с неделю. Однажды Степан Трофимович промолвил как бы между прочим:

Великая сила — коллектив. Да ведь и вся методика нашей школы основана на занятиях именно с коллективом.

А вы это к чему? — Мария Васильевна взглянула на него подозрительно. — Ведь это всем известно!

Известно, конечно. Чего ж тут неизвестного? — Степан Трофимович задумчиво смотрел в окно, сидя за столом в учительской.

Из зальца доносился смех ребят. Они там играли — шла большая перемена.

Коноплев читает! — неожиданно для себя самой, звонко сказала Мария Васильевна.

Голос у нее задрожал от радости и торжества, которые она тщательно пыталась скрыть. Она смутилась и покраснела: «Будто в любви признаюсь, честное слово».

Степан Трофимович молча кивнул головой.

Украдкой Мария Васильевна посмотрела на старого учителя. Она была благодарна ему за то, что он словно и не заметил ее волнения.

© Котовщикова Аделаида 1974
Оставьте свой отзыв
Имя
Сообщение
Введите текст с картинки

рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:




Благотворительная организация «СИЯНИЕ НАДЕЖДЫ»
© Неизвестная Женская Библиотека, 2010-2024 г.
Библиотека предназначена для чтения текста on-line, при любом копировании ссылка на сайт обязательна

info@avtorsha.com