Вход   Регистрация   Забыли пароль?
НЕИЗВЕСТНАЯ
ЖЕНСКАЯ
БИБЛИОТЕКА


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


Назад
Духота

© Хургина Ирина 1980


 Окно раскрыто. Я у окна. Сижу за столом, смотрю пустым взглядом вдаль и покусываю ручку. Бумага передо мной чиста, как совесть. О чем я думаю? Я думаю, что бы такое мне изобразить. Я думаю, как бы хорошо, если б природа дала мне дар рисовать. Все было бы куда веселее. Взял, набросал рожицу, рядом козу, прозрачную бабочку — и о’кей. Все довольны. И главное, самоудовлетворение. А тут — сидишь, роешь в голове. Все не так, все глупо, пусто, все было, и было лучше.

Я встаю и медленно спускаюсь по лестнице. О чем я думаю? Какое бы выражение бросить на лицо — удовлетворенность содеянным, углубленность в себя, нервную сосредоточенность, томную рассеянность, всепрощение?.. Я так напряженно думаю об этом, что лицо мое действительно выглядит сосредоточенным и углубленным. Но внизу, к счастью, никого. Тут тоже распахнуто окно. Я подхожу и смотрю в сад. Вот сейчас кто-нибудь зайдет, я повернусь и вся засвечусь фальшью. Больше всего мне хочется, чтобы время остановилось, чтобы ноги моего мужа замерли на крыльце, дочка осталась, не поднимаясь, в песочнице, а я буду стоять у окна и думать. О чем? Что бы на самом деле я сделала сейчас, не будь этой святой необходимости притворяться? Я бы села на подоконник, свесив ноги над клумбой, и стала бы плакать сколько душе угодно, и смотрела бы в сад, какой он зеленый, живой, вечный, свободный. Живет как хочет. Я бы не кусала губы, не утирала глаза кончиком платка, как пишут в романах. Я бы просто так плакала. Не знаю уж, что бы я там утирала или не утирала, но, во всяком случае, это было бы естественно.

...Почему все-таки время не останавливается? Я слышу шаги мужа, выпрямляюсь, голову назад, вбираю, забираю к себе, внутрь, все мысли, — лицо чистое, без морщин, складок и признаков раздумья и разочарований. В спешке я выбираю маску томной рассеянности и поворачиваюсь. Сад уходит, я остаюсь одна. Походкой сломанной вешалки я направляюсь к кухне.

Ты прервалась? — строго и участливо спрашивает муж.

— Да, надо заняться обедом.

Ничего, я бы все сделал, ты лучше бы поработала, нельзя прерываться, когда уже настроилась.

У меня золотой муж. Он все может, все умеет, а если не умеет, научится («Не беспокойся, я научусь».) Да, безусловно, он научится. И гораздо лучше меня сделает. Но я этого совсем не хочу. Не потому, что борюсь за пальму первенства на кухне. Просто я все время ищу, за что бы зацепиться, лишь бы не сидеть наверху, в кабинете, и не кусать ручку. Он этого не понимает, а скорее всего, понимает и именно поэтому все время сглаживает углы, за которые я могу зацепиться. И от этого мне еще хуже. «Суп я сварю сам, поглажу я не хуже тебя, с пылесосом справлюсь, Дашу выкупаю...» Идиотизм дошел до того, что я рвусь мыть посуду, а сначала ведь именно эта посуда была у нас предметом долгих разговоров.

Мне надо подумать, — говорю я неестественным голосом, — и готовка мне не помешает.

Как знаешь, Вика, но я бы на твоем месте...

Что бы ты на моем месте? — зловеще спрашиваю я и замираю с ножом и морковкой в руках.

Как знаешь, — повторяет он и уходит.

Я чищу овощи для супа и слышу, как он объясняет Даше, почему нельзя идти купаться. Он объясняет так убедительно, так спокойно, так рассудительно, что даже я бы поверила. Даша соглашается. Мясо для супа он купил превосходное, и петрушка сегодня пахнет петрушкой, а не клопами. Я зажигаю газ. Ставлю на огонь кастрюлю и начинаю отбивать антрекоты. Лучше не приводить те ассоциации, что возникают у меня, пока я колочу эти ни в чем не повинные розовые куски. Звонит телефон. Я вытираю руки о передник и беру трубку. Это движение — выпачканные руки о передник — доставляет мне неслыханное удовольствие, я вдруг чувствую равновесие, свою нужность, домовитость, занятость. Звонят мужу с работы — он химик, и когда он в отпуске, на даче, они все равно не дают покоя, — что-то с чем-то не смешивается, что-то не реагирует.

Кирилл! — кричу я, — к телефону! — И ухожу опять на кухню.

Слышно, как он негромко дает какие-то указания непонятными мне словами. Потом появляется в дверях.

Как дела? — он принюхивается. — Даша требовала купаться.

Я слышала. Можно накрывать на стол.

Появляется Даша. Сначала она долго и шумно моет руки в ванной, досуха, до красноты их вытирает и разговаривает с резиновым старым слоненком. Даше шесть лет, и осенью она идет в школу.

Что забирать? — басом спрашивает она.

Приборы, хлеб и салатницу... Не все сразу! — кричу я.

Но поздно — нож вываливается на пол.

Еще немного, и в ногу. Куда ты спешишь?

Мужчина придет, — глядя на нож, басит Даша и уходит.

Потом она появляется снова, тихо подкрадывается ко мне и шепчет:

Мамочка, что ты написала?..

Я очень люблю свою дочь. Она умненькая, забавная, уже умеет читать, не боится плавать, она добрая и раздает всем свои игрушки. Я очень люблю свою дочь, но сейчас мне хочется, чтобы она откатилась быстро-быстро из комнаты назад, в свою песочницу, туда, к нелепым формочкам и дурацким игрушечным существам, похожим друг на друга. Обратно, куда угодно, только без вопросов.

Даша, — говорю я и надеваю углубленность в себя, — мы попозже поговорим, ладно? Помоги лучше папе.

Даша уходит. О чем я думаю? Я думаю о том, что мне не хочется никакого совместного семейного обеда, никакого супа из замечательной телятины, никаких отбивных, никакого салата, заправленного по всем правилам кулинарной книги. Мне хочется стоять у раскрытого окна и смотреть в сад, смотреть и сравнивать. Думать, и ни о чем не думать. Смотреть пустым взглядом, хотя на самом деле для меня он не пустой, и не заботиться о том, что думают об этом взгляде окружающие. «Почему Вика так задумчива? Что с ней происходит? У нее совсем отрешенный взгляд. Она смотрит и не видит, в ней какая-то опустошенность. Она слишком много работает». Да, безусловно, Вика слишком много работает. И плохо ест.

Вика, ты совсем не взяла салата. Это ведь витамины, — озабоченно говорит муж. И после минутного молчания, как бы невзначай: — Ну как, намного сегодня продвинулась?

Что ты имеешь в виду?

Повесть, конечно, — вилка в руке мужа замерла вертикально.

Даша подняла глаза.

Я сижу. Я думаю.

А я не бралась за нее сегодня.

— То есть как? А что же ты тогда делала? Что-то другое?..

У меня ощущение, словно я сунула ногу в холодную речку, попробовала — брр! — и сразу отдернула. Нет, номер не пройдет! Они настроены только на эту волну.

Да, — говорю я и надеваю всепрощение, — попробовала... так, рассказик, что-то вроде этого.

А-а, — успокоено тянет муж, — ну, давай. Но только помни, сегодня, — он смотрит на часы, — семнадцатое июля.

Помню, — каким-то посторонним голосом произношу я и обращаюсь к компоту. Он холодный и очень вкусный. Если бы я сварила такой компот, я могла бы гордиться, думаю я. Его прислала нам мама мужа. Каждый год она посылает нам закрученные банки своих компотов. Вот это искусство!

Когда я домываю посуду, на террасе появляется знакомая фигура. Это Олег, друг моего мужа, а теперь уже и мой. Друг дома, как это принято говорить. С другого конца участка раздается душераздирающий визг: это Даша заметила своего любимца и мчится во весь опор, чтобы повиснуть у него на шее. Олег очень добрый, любит детей и прощает Даше все издевательства — таскание за бороду, ковыряние в волосах, подпрыгивание на голове и т. д. Освободившись от пут, он проходит на кухню.

Привет, Антон Палыч, — говорит он и заглядывает во все кастрюли, — как оно идет?

Исключительно, — отвечаю я и корчу самую противную мину — нарочитое, явное довольство.

Ну и чудненько, дай-ка чего-нибудь пожевать.

Только что обедать кончили, раньше не мог явиться? Здоров! — в дверях муж. Не трогай ее, пусть идет наверх работать, я тебя сам накормлю. Иди, Викуся.

Приговор подписан. Я вешаю полотенце и ухожу. В гостиной открыто окно в сад, можно сесть на подоконник и свесить ноги. Но я этого не сделаю, я поднимусь по лестнице, там стоит мой письменный стол. До четырех у меня рабочий день. Я заканчиваю книгу. Они — мой муж, Даша, наши друзья, любят ее, эту книгу, верят ей. Они ничего не знают ни про нее, ни про меня. Эта комната с каждым днем становится мне все более ненавистна. Почему у нее шестиугольный потолок? Почему обои в цветочек, зачем дверь выкрашена в белый цвет? Что это, больница? И сад отсюда, из этого окна, другой, не тот, которого я жду.

Четыре часа. Я встаю. Опять спускаюсь вниз. Маска полной творческой погруженности застыла, ее не отодрать, она занимает уже всю меня. На террасе муж с Олегом пьют кофе. Даша сидит в грядке — ищет клубнику для Олега.

Садись, Антон Палыч, отдохни от словотворчества. Ну, расскажи.

О чем?

Что это из себя представляет?

О, это обширное полотно, охватывающее практически все слои нашего общества, эдакий срез, в некотором роде монументальное произведение, по объему не уступающее детищу графа Толстого...

Я говорю и не слышу себя. Что я там несу... Слова эти привычны. Ими я пользуюсь довольно часто, когда уже обязательно надо что-то сказать. Я знаю их наизусть, это моя роль, и мои друзья тоже знают этот текстик. Поэтому сейчас я не слышу себя, а только вижу, как Олег корчит потешную гримасу, смеется, потом говорит:

Ладно, Вика, серьезно, что слышно?

Серьезно — еще рано, — ненавидя все, с легкой печалью говорю я и задумчиво смотрю вдаль. Как страшно, когда от тебя ждут чего-то выдающегося, а главное, не сомневаются, что ты это можешь. Я улыбаюсь Олегу и наливаю себе кофе. Мой золотой муж готовит превосходный кофе. И вообще, он все может. Но об этом, кажется, уже было.

Начинается обычный для нас треп. Олег сообщает светские новости, мы, оторванные от цивилизации, их поглощаем. В восемь ужинаем и провожаем Олега на станцию. И тут начинается ежедневное испытание — загоняние Даши в кровать. Наверное, нечестно так мучить ребенка, у нее от этого расстраивается психика, но ведь во всех умных книжках пишут, что у детей должен быть режим. А мой муж педантичен.

Мама, — в отчаянии говорит Даша и по-взрослому машет у меня перед носом рукой, — ну, скажи, ты хочешь спать, ты пойдешь сейчас спать?..

Хочу, — говорю я.

Если и хочешь, не пойдешь, — не теряется Даша.

Она права. Я не пойду сейчас спать, хотя очень хочу уйти и закрыть глаза. Но в умных книжках пишут, что режим должен быть у детей, а я уже выросла. Жаль.

Даша, без разговоров, — говорит муж. — Ну зачем эти ежевечерние пререкания? Сказано, спать.

Даша уходит. Она явно обижена. И обижена на меня. Потому что отец сказал твердо — спать, а я чего-то там мямлила, обнадежила, а ничем ей не помогла. Я чувствую себя чуть ли не предательницей, когда целую ее на ночь. Неуютно мне.

В гостиной включен телевизор. Что-то там мелькает. Я ставлю чайник. Сейчас будем пить вечерний чай.

Вика, — говорит муж, — в «Неделе» статья про это семейство Никитиных. Ну, про спартанское воспитание. На, посмотри.

Я беру газету, сажусь в кресло. Напротив меня — раскрытое окно. За окном сад. О чем я думаю? Что, если попробовать поговорить с ним? Ведь раньше мы были так откровенны, да и сейчас он такой же, это я изменилась. Нет, пожалуй, нет, и он стал другим, и он стал носить маску. Что, если взять и прекратить это? Маскарад окончен. Дамы узнали кавалеров, кавалеры узнали дам. Костюм венецианского дожа и аристократическая походка взяты напрокат, таинственная королева фей сложила крылья и в отчаянии сломала волшебную палочку. Прошли лакеи в шелковых чулках и задули свечи...

Ну, как? — потягиваясь, спрашивает муж.

Интересно, — задушевным голосом тяну я. — Чайник кипит.

Муж встает, шурует за стенкой, возвращается с двумя чашками. Он садится напротив, за низенький столик — наш интерьер продуман до мелочей — и отхлебывает чай.

Послушай, — говорю я, — как тебе живется?

Он не понимает, он глядит на меня удивленно, он даже чуть обжегся, но лишь чуть-чуть.

Ты что? — наконец спрашивает он и трогает губу.

Просто интересно, у тебя все ладится?

Вика, что это с тобой сегодня? Да, у меня все ладится, ты это прекрасно знаешь. К чему это ты? — Он насторожился. Он не любит таких разговоров. Он не может, совсем не умеет серьезно огорчаться, но это не поверхностность, нет, это просто незрелость души.

Я молчу, я не чувствую ниточки, не вижу, как сделать этот вечер откровенным. Мой муж — мой лучший друг, это установка нашего дома, но мне не удается это почувствовать. Почему он не поможет мне?

Ты чем-то озабочена? — он спрашивает это таким абстрактным голосом, что мне кажется вдруг — передо мной не он, родной, мой любимый муж, а картинка, фантомореска, в дырку которой вставлена его рука с чашкой. Я вдвигаюсь подальше в кресло, мне хочется кинуться на него с визгом, с кулаками, кричать, орать, захлебываться, только заставить вернуться и понимать. А через эту стенку мне не прыгнуть, эту высоту не взять.

Кажется, пора закрыть окно, — напряженно говорит муж, — комары налетят. — Он захлопывает ставни.

О чем я думаю? Я ловлю себя на непривычном, каком-то избитом, чисто женском ощущении. Такое чувство, словно его вырезали из книжки и приклеили ко мне, оно для меня неорганично, думаю я, нет, это для дамочек-кошек, но что же поделаешь, если вдруг взыграло такое, миллион раз читанное. Мне, но какой-то отвлеченной «мне», внутренней женской сущности, хочется сейчас одного: чтобы он обнял меня, и я засуну голову ему под мышку, где пахнет таким родным, таким своим и теплым, без всяких абстракций, горестей и моральных проблем, — все надежно и устойчиво, все навсегда. Только этого не будет, понимаю я, не разрешу себе этого я, и не может вообразить этого он. Маскарад продолжается.

Ладно, — выдавливаю я, — ты ложись, я еще немного поработаю.

Серьезно? — он быстро встает. — Вот умница! Пошло́, да? Ну, давай, я оставлю ночничок.

Обязательно оставь.

Но где же моя творческая углубленность, куда она подевалась? Я в панике нажимаю все свои рычаги и стоп-краны. Муж смотрит с недоверием на мое плывущее, растянутое, перекрученное лицо, он не находит себе в нем опоры, оно непривычное, какое-то рваное. Такая старая, кем-то выброшенная, подобранная старьевщиком маска. Он с опаской глядит, как я ползу вверх по лестнице. Что это за стихи я вчера прочитала?

Не знаю роли, которую играю,

Знаю, что моя и ничья больше.

Да, это относится ко мне, ко мне, преодолевающей эти двадцать ступенек спиной ко всем, лицом к той комнате.

Я за столом у раскрытого окна. Мне холодно, я кормлю собой комаров. Я смотрю в темноту. Внезапно я опускаю глаза на стол. Что это за тетрадочка? Сверху кривыми буквами-инвалидами выведено: «Мамина повесть». Я открываю тетрадку. На первой странице яркий, с лохмотьями от заехавшего не в ту сторону карандаша рисунок — три смешных человечка вокруг кривой, покосившейся избушки. Над человечками надписи: «Мама», «Папа», «Даша», а над избушкой «Наша дача». Я закрываю тетрадку. Оказывается, все очень просто.

Я ложусь щекой на тетрадку, на слова «Мамина повесть». О чем я думаю? Как хорошо, когда все определено. Никаких проблем...

Я чувствую, что засыпаю, хотя мне холодно и над ухом со свистом проносятся трехмоторные комары. Я думаю, как хорошо, что Даша уже умеет писать.

© Хургина Ирина 1980
Оставьте свой отзыв
Имя
Сообщение
Введите текст с картинки

рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:




Благотворительная организация «СИЯНИЕ НАДЕЖДЫ»
© Неизвестная Женская Библиотека, 2010-2024 г.
Библиотека предназначена для чтения текста on-line, при любом копировании ссылка на сайт обязательна

info@avtorsha.com