...Валя пришла в райком комсомола. Долго рассматривала самодельную надпись на дверях, исковыренных пулями: «Райком ВЛКСМ».

Хромой парнишка, одетый в гражданское, но с пилоткой на голове, сказал, рассматривая ее комсомольский билет:

— Я про тебя толковал. Хоть была ты два года под оккупацией, худого никто про тебя не скажет. Можешь уплатить членский взнос за июнь месяц.

Он не понял, почему у Вали дернулась рука. Она положила маленькую серебряную монетку — двадцать копеек — на стол, рядом с меткой от пули. Старый стол тоже был ранен: может, из окна в него угодило, может, через крышу, или стоял он под открытым небом — ветеран.

Валя переворачивает монету, пока паренек пишет в билете месяц и сумму. Она гладит пальцем маленький гербик. Разве Валя когда-нибудь понимала, что на монетке тоже есть свой серебряный серп и серебряный молот? И колосья. Парнишка возвращает билет:

— Вот так, Валя Елина.

Он сел, она стоит. В комнате только одна скамейка, и он ничего не может ей предложить.

— Покажи теперь комсомольскую чистую совесть, — неожиданно говорит он. — Нужны минеры, а парни все воюют. В городе пока жителей маловато, а войны в земле хватит на много лет. Начинка из мин больно густая. Сама знаешь: армейские минеры многое порасчистили тут, но в каждую развалку теперь надо лезть со щупом, миноискателем и по дорогам пройти, в горы. Свои кадры нужны. Поняла?

— Поняла еще несколько дней назад.

Паренек вдруг становится подозрительным. Он морщит лоб:

— Что-то быстро соглашаешься?! Туго будет.

— Ты не очень понимаешь, что тут было, — вырвалось у Вали. — А совесть мою проверять не надо, она вся тут на виду, как Севастополь.

— Ну, ты ж как-никак на оккупированной земле жила...

Валя резко перебивает:

— Я, может, солдатее солдата! — Это звучит чуть по-детски и горько.

Он выдвинул ящик стола, вынул бланк. Видно, предусмотрительный, все нужное привез с собой.

— Вот тебе направление. Завтра добирайся до Симферополя, найдешь по этому адресу курсы минеров Осоавиахима. Мы тут еще подобрали крепких... — Он осекся, посмотрев в упор на Валю.

На крепкую она не походила. Неожиданно Валя усмехнулась:

— Ты ж о совести говорил. Она у меня не худая, совесть, не беспокойся!

Через полтора месяца в раскаленный от жары Севастополь Валя вернулась в гимнастерке с голубыми петлицами. Она поселилась с сестрой и матерью в домишке, пристроенном к скале. В прежнюю хибарку вернулись жильцы.

Августа спросила, встретила ли Валя в Симферополе друзей по аэроклубу. Валя только руками развела:

— Что ты, мама. Ни своих товарищей, ни друзей Кости, никого не нашла. Всех раскидало.

Не сказала, что ходила на узенькую, зеленую когда-то улочку, на ту, где с Костей жила. Никого там не оказалось — домик стоял пустой и разоренный. Ей хотелось чуда, чтобы окликнул ее Костя. Еще в детстве, он прозвал ее Маленьким адмиралом за страсть к морю, за то, что величала его именем Корнилова, славного адмирала первой обороны Севастополя. По странному стечению обстоятельств Валя выросла в доме того знаменитого адмирала. И была у них такая игра — в него и Нахимова. И Костя служил на флоте, он и погиб на Севере. При каких обстоятельствах, Валя не знала. В ту пору она похоронила маленького сына, умершего от голода во время оккупации Севастополя.

Маленький адмирал учила девушек обезвреживать мины. Занимались этим близ Хрустальной бухты, в домике, оконцами глядящем на море. Девушки читали таблицы, осторожно касались рисунков, но вскоре они уже обращались с немецкими минами как со старыми, хотя и противными знакомыми — уверенно и стараясь побыстрее от них избавиться.

Противопехотные. Противотанковые. Круглые. Овальные. Ребристые. Гладенькие. У мин свои прозвища, свои секреты...

Шли вслед за Валей, вооруженные миноискателями, щупами. За городом Валя показывала, как обнаруживать мины. Пока добирались до опасного места, Валя говорила с девушками без умолку, хотела отвлечь их. Пела, смеялась, чуть запрокидывая голову, как воду пила.

По дороге шла быстро, легко, но резко менялась, осматривая развалины, подозрительные закоулки, бывшие укрепления, — движения ее становились размеренными. Ласково говорила девушкам:

— Внимание, комсомолочки-минеры, считаю комсомольское собрание по извлечению мин открытым.

Сейчас перед ней окраина города, уже оборвалась улица, но еще не начинается поле. Она все шутит, но требует осторожности. Руки Валины будто удлинились — берет камышовый шест, вооруженный металлическим кругом, плавно ведет его над землей.

Через шест бежит шнур, он уходит за плечи к аппарату. Умный аппарат притаился за Валиными плечами в мешке защитного цвета. От шеста, ручки миноискателя, телефонный провод поднимается к наушникам. Валя идет, ее руки ритмично двигаются влево, вправо. Маленький, зоркий шажок вперед. Руки двигаются непрерывно. За ней идут девушки со щупами.

В наушниках гудит. Длинные гудки — можно идти дальше, короткие — тревога. Тогда и шажка не сделаешь. Валя глазами ощупывает каждый миллиметр земли. Механизм ненавидит живое прикосновение, и нельзя совершить даже малую оплошность. Тогда взрыв произойдет мгновенно.

Однажды в три часа ночи ее направили на вокзал. Дорогу восстановили. Казалось, уже можно предать забвению то, что творилось здесь, когда немцы ворвались в город и когда бежали из Севастополя. Но, видимо, и тут оставался кто-то трусливо мстящий. Под эшелон, уходивший из Севастополя, он сунул мину. Валя торопилась, но ее не пропускали на вокзал. Солдат из охраны спросил:

— Ты куда, пацан?

Вышел дежурный. Валя громко протестовала. Дежурный пожал плечами и посоветовал ей:

— Иди спать, какой ты минер?! Девчонка ж совсем! Видишь, человек на посту стоял и то принял тебя за мальца.

Она показала снаряжение:

— А это что, по-вашему?

— Мало ли вас, оголтелых?! Может, с солдатами куда собралась.

Кое-как растолковала, сунула документы. Дежурный, чтоб скрыть свой конфуз, ворчал:

— Мелкоту на такое дело посылают. — Сам он, парень молодой, из приезжих, судя по вопросам, плохо знал Севастополь и обстановку в городе.

Валя прошла вдоль шпал к тому месту, где вытарчивала из щебня мина.

Двое солдат, подсвечивая ей фонариком, уважительно посмотрели на ее спокойные руки и отказались отойти, когда она извлекла мину.

А еще через несколько минут ребята из эшелона тащили ей свои пайки.

Она отнекивалась, отводила руки, угощавшие ее, а потом с благодарностью взяла шматок сала у скуластого украинца и предложила:

— Ну, так вместе его и умнем.

В городе она оказалась необходимым человеком. Звали ее жители, приходя на свои развалины: «Проверь, детям жить!»

Валя тщательно проверяла пепелища, полусохранившееся жилье, конурку.

Делали погреб — звали Валю. Налаживали производство — она шла со своими девушками. Хоронили — осматривала место, где рыли могилу.

И каждый день Валя и обученные ею девушки шли из улицы в улицу, проверяя подряд все: останки домов, площадки для новых.

Восстанавливалась жизнь цеха, столовой, больницы — опять появлялись посланцы: «Проверь, голубка, голубушка, голубчик...»

Но Валю ожидали и горы — Мекензиевы...

С вечера ее предупредили: «Рабочие Крымэнерго тянут электротрассу до Симферополя. На протяжении трассы надо сделать вырубку». Начало было тревожным: инженер наступил на противопехотную мину, ему оторвало ногу.

Валя выслушала напутствие инженеров, своих начальников. И вот они — Мекензиевы горы, километрах в восемнадцати от города. Валя бывала тут в оборону у своего брата. Он пропал без вести, кажется, уже на Балаклавских высотах, вместе с пограничниками Рубцова. Но она помнит его землянку.

Тут стояли, соседствуя: чапаевцы, бригада Потапова, девяносто пятая дивизия —свои люди. Она шла по окопам, пожимала руки друзей брата: воронежских, московских, смоленских ребят.

А еще в зиму сорок второго года Валя отчаивалась, узнав о смертельном ранении девушки с ласковыми глазами — пулеметчицы Нины Ониловой. Брат знал ее и водил Валю в землянку, где отдыхала Нина.

Отсюда приходили очень волнующие вести — люди стояли до последнего... Все они тут были. Прошли. Теперь тишина и мины... Вот окопчики, земля в занозах — осколки, гильзы. Деревья обугленные, срезанные ветви. Бедные карликовые дубки — лихо пришлось им!

Валя надела аппарат.

На расстоянии от нее шла Оля Калиниченко — она разведывала, расчищала до сих пор Северную сторону, теперь все они ведут поиск в горах. Еще дальше — тоненькая, белокурая Оля Музылева. Ее обычный район действия — Корабельная сторона.

Невдалеке от Вали лежала немецкая каска, мотки ниток, полусгнившие, они перепутались с травинками.

С открытого места Валя и девушки перешли в лесок. На расстоянии метров пятнадцати за ними двигались рабочие, вбивали колья. Потом пильщики.

Прошел день. Спали на машине рядком, поставив ее близ дороги. Рабочие перед тем долго жгли костер, балагурили, пели. Девушек быстро сморил сон, едва они съели свою кашу из концентратов.

Ночью небо представлялось Вале слишком звездастым, беспокойным.

По привычке глаза сторожко ощупывали небо, как землю. Она рылась в небе. Валя уставала, как пахарь, но ее сны не были безмятежны — земля непрерывно угрожала. И во сне рука двигалась, а глаза искали, хоть веки смежил сон, а рука лежала под головой.

Осень стояла сухая, теплая, но утром, только на минуту, девушки заметили: у выживших на войне деревьев зажглись на солнце листья — красным, лимонным. Глаз искал иные приметы, забота не отпускала.

В тот день набрели на минное поле. Усики мин торчали, как трава. Остренькие, тоненькие, вроде весенней, но ядовитой поросли. Валя крикнула:

— Девчата, осторожно! Стойте на своих местах!

Она обвела взглядом все поле: от ближнего пенька до дальних обгорелых кустиков, замученных войной. Перехватило горло. Посмотрела не под свои, под Олины ноги — крикнуть нельзя — Оля бросится в сторону.

А та смеется:

— Валька-то вдруг нерв показала. Гляди, белая. Я и не знала — ты такая впечатлительная. Ой, девоньки, машина на дороге, может, нам харчишки какие...

— Не смей двигаться! — резко прервала ее Валя.

Оля Музылева стояла на противопехотной мине, не чуя беды. Мгновение — и Валя очутилась у ее ног. Руки быстрые-быстрые. Она молчала. Молчали девушки. Где-то в обгорелых кустиках свистнула птица, удивленно и протяжно.

— Счастье твое, — глухо сказала Валя. — Под чеку попал камушек, потому мина и не сработала.

 А Оля, задышав тяжело, как после долгого бега, зло спросила:

— Что ж сразу не крикнула: «Олька, ты на мине!» Духу не хватило?

— Эх, ты! — только и ответила Валя.

Она, отстранив Олю, сама обезвредила мину.

Потом вышли на дорогу.

— Перерыв, что ли? — спросила Музылева.

Калиниченко, вытащив из сумки сладкий сухарь, разломила.

— Вместо перекура. А ты не понимаешь, — повернулась она к присевшей у дороги Музылевой, — никогда, слышишь, никогда не говори тому, кто стал на мину, где он опустил копыта. Он же дернется — и все!

— А мина крышкой наружу! — будто жалуясь, говорила Оля Музылева. — Длинненькая...

Она прилегла на ссохшуюся землю, хрупкая, бледная девушка, и, уже улыбаясь, отходя душой, сказала:

— Вот, Валечка, я увидела на дороге машину, ехали морячки и две девушки. Я и подумала: или накормят нас вкусненьким, или довезут до жилья. Поспим, горячего поедим.

— Поели горячего, куда уж больше! — отрывисто бросила Валя.

Она грызла сухарь, смотрела на мягкий очерк гор. Тихо. Тишину никто не нарушал. Даже тот механизм не сработал, не посмел... Ужасно все просто.

Оля стала на мину. Почва после дождей твердая, крышка мины прогнулась, надавила на плечики чеки. Если бы под чеку не попал маленький камушек, чека бы выскочила, дернулась проволочка с ушком и сработал бы ударник во взрывателе. Чего проще?! Жить вот сложновато, а погибнуть можно в одну секунду, если столько смерти осталось, вкопанной даже в горы.

Девушки перебрасывались ничего не значащими словами, потом вместе направились к палатке, где сидели, отужинав, рабочие.

— Нате, девчата, гостинчику. — Пожилой рабочий Юрий Бирюков вынул из котелка по две картошки, протянул каждой.

Валя заметила: Бирюков будто и стесняется их. Мол, выбрали они опасную долю, а он всего-навсего лес расчищает. Сам-то он был ранен под Севастополем в лицо.

Он по-солдатски жалел девушек и все порывался помочь им, но Валя отстраняла помощь больного, неопытного в их трудном деле человека.

Сидя на корточках, девушки медленно ели картошку, посыпая ее солью, и Валя ругала самую ехидную на этом минном поле — усиковую мину.

Бирюков потчевал ее и подруг пшенкой, накладывая им в котелки большие порции. Валя хотела забыть, хоть за ужином, про минную опасность, но все растолковывала, какая она:

— С этой дрянью надо обращаться точнехонько. Большой стакан сидит в земле. А в стакане еще стакан. Сверху торчат усики. Станешь, не приведи бог и черт, на усиковый взрыватель, и он щелкнет, как выстрел, — слышно за метров сто. Сразу тогда падай плашмя на землю. Прячь лицо.

Мина ка-ак выстрелит и подпрыгивает выше человеческого роста еще на полметра. Выскочит этот проклятый внутренний стакан и рвется в воздухе, веером разлетаются осколки шрапнели.

Бирюков и все, кто седели у костра рядом с девушками, молодые парнишки лет шестнадцати, мужчины-пильщики, слушали с любопытством. А Валя втолковывала им свою науку, понимая: каждый из них может один на один встретиться с такой бедой. Бирюков, закурив, предложил девушкам:

— Угощайтесь, — и протянул свою алюминиевую коробочку с махоркой.

— Не курим, — засмеялась Валя.

— Воюете, — сказал задумчиво Бирюков, он провел рукой по изуродованному лицу. — Уже мирное житье кругом заваривается, а вы все солдаты.

— Сами и выбрали себе такую работенку, — будто беспечно ответила Музылева.

Бирюков увидел: на ее тонкой шее бьется жилка. Костер, зажженный его опытной солдатской рукой, пылал жарко, и кругом было светло, как при закатном солнце.

— Ну, поспим минуток триста, — сказал басом, подражая Бирюкову, самый молоденький рабочий.

Он глядел на Музылеву и не мог от нее, светленькой, усталой, глаз оторвать. Все уже знали, что могло случиться с ней сегодня под вечер.

...Крутые повороты вдоль Сапун-горы. Раннее утро. В машине, крытой брезентом, девушки-минеры и знакомый еще по весне прошлого года майор-особист. Он сосредоточенно смотрит на Валю.

— Сойдем с дороги — по ней пройдут машины участников Ялтинской конференции. Прошу вас продолжать работу, не обращая на них внимания. Нам все необходимо закончить в один день.

Машина шла вперед по Ялтинскому шоссе. Валя отвернула край брезента, поглядела на небо. Слишком чистое, высокое, оно не задержало Валиного взгляда.

Справа смотрели на нее горы — только они понимали, что все-таки в глубине своего маленького существа она оставалась девчонкой, озабоченной, много принявшей на себя, но все равно Малышкой адмиралом. А деревья и прогалинки, мелькая все мимо и мимо, этого не понимали — у них были свои зеленые заботы.

Многое, конечно, помнило шоссе. По нему Валя гоняла еще в детстве. Куда только не вырывался в воскресный день ее отряд или Костино звено. Она с радостью увязывалась за Костей в горы — по кизил, по грибы. С рабочими Морзавода ездила на прогулки в Ялту, как лук, выгнувшуюся вокруг моря, в Ливадию, в Воронцовский дворец, где жил когда-то тот самый Воронцов, что самому Пушкину досаждал. А Вале до всего было дело.

— Стоп, — говорит майор.

Машина остановилась. Аппарат за спину, наушники припаялись к ушам. Уже не существует стремительного шума весеннего ветра, птичьего пересвиста, шороха поднимающихся трав. В наушниках гудит: «У-у-у», рука плавно ведет шест с коробкой миноискателя.

Вслед за ней идут девушки со щупами. Они движутся в шахматном порядке, прокалывая влажную землю.

Миноискатель проходит близко-близко над землей. Расстояние такое, что обогнавшая всех высокая травка только чуть колеблется, когда миноискатель проходит над ней.

Травку можно задеть, тонкую проволочку нельзя.

Мерные движения: издали покажется, будто у Вали в руках грабли, как в те редкие, свежие дни, когда выбирались на совхозное поле в сенокос. Но было это до войны.

В ушах ровное: «У-у-у». Вдруг — тонкий, тревожный звук: «Уйди, уйди, уйди!» Короткие сигналы. Они не прекращаются.

Валя отключает ручку миноискателя от аппарата, откладывает ее в сторону и наклоняется.

Ложная тревога — коричневый от ржавчины осколок мины. Теперь-то он не опасен. Валя берет его в руки: может, он и убил кого — своего или пришельца!

Валя бросает осколок на дорогу, его подберут девушки. Идет вперед. Останавливается, смотрит.

Толстушка Рая прокалывает слой земли щупом. Шест выше головы Раи, на конце шеста-щупа заостренная проволока. Лица у девушек сосредоточенные, напряженные.

Валя делает несколько шагов, она видит каждую травку, вялую прошлогоднюю и острозеленую, только что появившуюся. Камушек. Комок земли.

Передышка. Нельзя утомлять слух минера. Надо прослушать шоссе, разведать дорогу; Валя выходит на полотно и внезапно слышит: «Уйди, уйди, уйди!»

Она снова проводит миноискателем над тем же местом. Что за оказия? По шоссе прошли тысячи машин — своих и немецких. Уже год, как отсюда отхлынула война и столько грузов прокатилось по шоссе. И все же оно начинено.

Не может быть! Но отчетливо в наушниках слышен сигнал тревоги. Валя поднимает руку — все останавливаются. Потом продолжают поиск рядом.

Вдалеке стоит майор, он наклоняет голову: «Действуйте!»

Валя снимает аппарат, откладывает. Шоссе покалечено во многих местах. Асфальт продавлен, обнажилась под ним грунтовая дорога. Она делает инструментом надрез, как хирург надрезает верхний покров. Потом медленно счищает слой утрамбованного грунта. Жар бросается в голову. Дорога поддается нелегко.

— Всем отойти! — приказывает Валя.

Стоя на коленях, она движением руки подзывает Раю. Вместе чуть ли не зубами — они стиснуты, а ногти почти в кровь — высвобождают крышку мины. Фугасы: пять мин лежат как стопка книг. Быстро перекусывают кусачки проволоку, соединяющую одну мину с другой.

Валя осторожно выкручивает взрыватели. Фугас обезврежен. Когда все мины извлечены, Валя подает команду, девушки заполняют яму землей, выравнивают лопатами.

Короткий отдых. В вещевом мешке, принесенном шофером, оказались консервы — розовая, чуть пресная колбаса, добродушно прозванная «улыбкой Рузвельта», и свежий хлеб, обернутый в тряпку.

— Ну, живые, поснидаем! — предлагает шофер.

Он бросает на землю кусок брезента, быстро расставляет открытые банки с колбасой, кладет ломти хлеба. Валя видит на руках шрамы, на левой нет пальца. «Если мужчина в таком тылу, обязательно мечен пулей или осколком», — думает Валя.

— Что ж, тронулись, девочки!

Она первая поднимается. Снова аппарат за плечи, маленькие уши прикрыли круглые ларингофоны, волосы от волнения, утренней росы — влажные, они теперь лежат послушно.

Валины легкие руки держат ручку миноискателя, она идет по шоссе вперед на Ялту. Идет, удивленная страшной находкой. Опытного минера удивить нелегко. Но тут — как диву не даться, — почему фугасы столько времени не давали о себе знать на такой бойкой дороге?!

И снова: «Уйди, уйди, уйди!»

«Не уйду!» — почти вслух думает Валя. В Ялте конференция. Война, еще война, но она там, в Германии. Три главы трех государств определяют, как быть с Германией. Гости из Ялты, вероятно, захотят взглянуть на Севастополь. Он-то весь еще вздыблен войной, хоть многое и переменилось. Но это заметно только тому, кто слит с Севастополем.

Жители сами приводили в чувство каждый маленький домик. Подняли пошатнувшееся, укрепили. Пришла еще осенью эскадра, после тральщиков и эпроновцев. Приехали и новые люди: с Украины, Донбасса, Сибири. Кто выжил и добрался до Севастополя, теперь отстраивает свой город. Вот Костя не вернулся. Нет его на всем белом свете. Нет его для всех друзей, есть он для Вали. Пока она жива — жив и Костя.

Все помнит: как смеялся он и как бродили по довоенному Симферополю. Помнит мальчишку Костю, что бредил адмиралом Корниловым. И приучал ее свободно шагать из столетия в столетие, в прошедшее и будущее. Не научил бы — как смогла б она все одолеть, когда ушел Костя, Толик, брат. Это не выплачешь на чужом плече. И не выбросишь из души богатство свое, боль свою.

«Уйди, уйди!..» — «Не уйду!» Сколько раз может повезти минеру?

— Мне не то чтобы везло — внимательная я, — отвечала она шоферу за завтраком.

Было это с полчаса назад, а кажется — прошел день или два. Такое напряжение. И снова она откладывает миноискатель. Подзывает троих девушек, каждой говорит, что делать.

Вскрывают они дорогу. Стоят на коленях, выбирают точными движениями мину за миной. Потом все отходят. Валя отгоняет девушек приказом и обезвреживает мины.

На поворотах дороги, при спуске с Сапун-горы, в тот день они обнаружили шесть фугасов. Теперь миноискатель молчал, но щупы ударялись о деревянные крышки мин, как о гробы. Они уже прошли свой участок — два километра.

Было еще совсем светло, но посвежело, с Балаклавских высот поползли облака. Тускнели трава и кустарник, исчезли светящиеся краски, Валя ощущала приход сумерек.

Она шла теперь с миноискателем параллельно шоссе. И вдруг услышала издали шум подходящих машин. Этот шум перекрывал звуки в наушниках. Она сняла их и услышала приказ майора — он вновь появился на шоссе:

— Прошу продолжать работу!

Валя взяла щуп и снова в шахматном порядке, как и за несколько минут перед тем, она и вся группа двинулись вперед. Машины приближались. Валя поднимает щуп и сантиметр за сантиметром прокалывает верхний слой земли. Пахнет травами и землей. Промчалась первая машина, вторая. Все друзья Вали шли за ней. Они работали слаженно.

«Кто там, на шоссе, в машинах?» Но Валя приказала себе не отвлекаться. И громко отчеканила:

— Внимание! Внимание!

Лишь бы промашка не вышла. Запах машин перебивал запахи трав. И вдруг одна из машин затормозила, за ней вторая, третья. Валя услышала голос майора:

— Товарищ Елина, прошу сюда.

Валя направилась к длинной машине, темной и блестящей. Дверка в кабину распахнулась; рядом с шофером сидела женщина в сером костюме и белой блузке. Лицо удивленное, речь вовсе не понятна. Она спрашивала Валю, из машины ей вторил переводчик. Майор попросил:

— Пожалуйста, отвечайте нашей гостье откровенно. Мы рады познакомить союзников с тем, как мы воюем.

Валя вскидывает голову. Теперь она отдыхает, ее волосы ерошит ветер. Небольшие светлые глаза доброжелательно смотрят на женщину-англичанку. На утомленном лице Вали проступает румянец — неожиданно она чувствует волнение.

— Что вы тут делаете, девушка?

Валя только и разобрала слово «мисс».

— Ищем мины.

— Мины? — переспрашивает женщина, и на мгновение голос осекается на совсем коротком слове. — И вы, женщины, ищете?

— Мужчины тоже. Только они теперь на фронте — саперы. Они и тут проходили первыми, но, когда война откатилась от Крыма, армейские саперы поспешили дальше.

Валя слегка прикасается щупом к полотну дороги. Женщина смотрит на ее уверенную руку, переводит глаза на взволнованное лицо.

— Вас заставили?

— Нет, моя группа из добровольцев-комсомолок. Да-да, комсомолки, молодежь имени Ленина. — Валя говорит не совсем обычную для себя фразу, чтобы англичанка поняла ее лучше.

Но — жест недоумения.

И она снова подробнее отвечает женщине, приехавшей с далекого союзного острова:

— Очищаем землю от тола, тротила, мелинита, пироксилина, пороха — от мин.

Позабыв о волнении и переводчике, говорит быстро женщине, чьих глаз и не видит за дымчатыми очками:

— Нужно торопиться освободить землю. В ней мордастых гостинцев ужас! Вот и убираем их со своей земли.

Валя поглядела на ноги. Они испачканы влажной землей, ее грубые ботинки, а из машины высовывается элегантная туфля, немножко, правда, великоватая, но ладно сидящая на ноге английской дамы.

— Боитесь?

— Нет времени для этой музыки, — сорвалось у Вали.

Смешное слово «боитесь». Не то слово.

— Как работаете?

— Вот идем, вы видели как: сантиметр за сантиметром перебирая вкруг себя. Осторожно прокалываем щупом верхний слой, водим перед собой миноискателем. Работа тихая. — Валя улыбается.

От Балаклавы в это время накатила волна — ахнул взрыв. Шли там балаклавские ребята. Собрав все гостинцы, они, вероятно, их взорвали, запалив на расстоянии бикфордов шнур.

— Зачем же сейчас вы идете рядом с дорогой?

Валя взглянула на майора. Все ли до конца говорить гостье, живущей за много тысяч километров от Севастополя? Она еще может обидеться, что в Севастополе есть кладбище, где похоронены английские солдаты и офицеры, воевавшие против Севастополя еще сотню лет назад. Майор, проведя рукой по своей большой голове с пролысинами, кивнул.

— Мы только что, — сказала Валя, — сняли с дороги большие фугасы, обезвредили... Собой еще можно рисковать, но дорогими гостями...

Рот женщины дрогнул, она попросила шофера ехать вперед и кивком поблагодарила Валю. Верно, женщине с союзного острова уже не захотелось больше проявлять свою любознательность. Машины проехали; в последней вместе с охраной сидел майор. Валя показала девушкам на маленький участок близ дороги:

— Уже и конец нашей экскурсии.

Она почувствовала необыкновенную усталость и неприятный вкус во рту от разговора.

— Поздненько открыли второй фронт, а спрашивают обо всем по-господски, — сказала она подругам.

Раньше и не знала, что такое «господское», но в оккупацию родилось и такое понятие. Она видела стену, возникавшую между ней и людьми, что мнили себя избранниками. Сейчас это было б забавным, если бы не напряжение тяжкого поиска.

— Кто ж она, девочки? — спрашивала любопытная Рая, усаживаясь в грузовик.

— «Кто да кто»! — нахмурилась всегда озабоченная девушка Рита с Зеленой горки. — Не иначе дочь Черчилля, английского премьера! То-то ей все и надо: «велел», «заставил».

Лучше б спросила: «Как, мол, в своем Севастополе живете теперь, девчата? Спасибо за хлопоты сегодняшние! Век не забуду!..»

— Мамочка, у меня ж радость! — Валя ворвалась в комнату с охапкой цветов и кульком конфет. — Посылают, родная, в Москву, на пиротехника учиться...

— Правда, Валя? Оглядишься хоть вокруг. А то замаялась и вовсе уже на пятиклассницу похожа. Смотри, гимнастерка болтается будто на палочке.

Валя, усаживая мать за стол, расставляла на столе новые большущие чашки.

Когда вручали Красную Звезду за разминирование шоссе, устроили ей праздник. Из Симферополя привез начальник краевого Осоавиахима подарки, а подруги принесли самое необходимое — чашки. Все заводить надо было сначала. Если раньше и щербатое, жестяное шло в дело, теперь Валя старалась порадовать мать хоть мелочами.

Августа подперла голову рукой, робко поглядела на дочь:

— Может, в Москве встретишь друга, чтобы полюбился тебе.

— Нет, мама, — воскликнула Валя тревожно, — нет! Мало ли что с Костей! Если их транспорт потопили, кто знает, может, и подобрали кого и завезли на край света. Разве узнаешь быстро? Ждать надо.

Назавтра Валя проводила занятия около домика Осоавиахима, близ Хрустальной бухты. Взобралась на вышку и разряжала гранату последнего немецкого образца. Перед ней на расстоянии — она всегда строго соблюдала дистанцию — расположилась группа ее учеников-минеров с Морзавода. Люди серьезные, они сами восстанавливали свой завод, лечили его, метр за метром проверяя территорию. До отъезда Валя торопилась выпустить уже седьмую группу минеров, поэтому и билет на поезд обменяла.

— Уеду через три дня, душа будет спокойной, — говорила она матери. — Все с ними пройду, что положено. У нас ни одного плохого случая не было — рабочие всё в точности знать должны.

Валя стояла на вышке, волосы ее блестели, лицо загорело. На море хозяйничало весеннее солнце, празднуя вторую годовщину освобождения города. Оно освещало Валину фигурку, ее ловкие, точные движения.

И вдруг произошло что-то странное. В левой руке сработал взрыватель, ответила граната в правой руке. Раздался крик — кричали морзаводцы. Валя уже не слышала. Она мгновение стояла на вышке, а потом рухнула на руки паренька, который рванулся вперед и, взбежав вверх по лестнице, успел подхватить ее.

... Где-то запоздали отправить инструкцию. А в ней предупреждали минеров, что это взрывчатое вещество, вбирая влагу, срабатывает, насыщаясь ею. Валя не успела получить объяснение, и, хотя движения ее, как всегда, были точны, взрыв произошел. Взрыватели лежали на скале в Хрусталке, отсырели, и один из них, в котором дремал взрыв, доспел в Валиных ловких, даже тихих руках.

...Летом 1961 года я вернулась в Севастополь. Впервые я пришла сюда в мае 1944 года с морской пехотой и увидела город. Поразило в городе, где еще шла война, выглаженное платьице пожилой женщины — она дала мне умыться прямо на улице. На моем лице спеклась пыль и кровь — осколок снаряда оцарапал щеку.

Видела я девушку; притрагиваясь к плечу солдата, она спрашивала:

— Ковальчука Володю не встречали, он же пехота морская, братик мой.

А бой только затих на этой улице. Она все спрашивала и спрашивала. Я уходила.

На бывшей улице Фрунзе, совсем рядом с морем, на развалинах, около оконного проема, где уцелел только кусочек стены, солдат, в блеклой от пота и дождей гимнастерке, оставил букет сирени. Он написал углем: «Аня, я был здесь. Твой Толя».

Я читала надписи на стенах казематов Константиновского равелина, полукруглой массивной крепости, защищающей вход в Северную бухту: «Спасите! Торопитесь! Нас увозят на барже. Отомстите, дорогие. Роза, Клава, Саша».

На Малаховой кургане, пустынном после боя, покрытом рассыпанными патронами и осколками, играли дети, близ места, где был памятник Корнилову.

— Памятник убили, — ответила на мой вопрос о Корнилове девочка лет шести и положила куклу с облупленным носом на гильзу от патрона. — Вот тебе подушечка.

К девочке тянул большой ящик от заряда мальчуган. Девочка крикнула:

— Подними ту, кругленькую, и принеси мне.

Мальчик обругал ее.

— Бери ее сама, это бонба. От нее все упадет...

Теперь, спустя семнадцать лет, я приехала в город, в тщетной надежде найти ту, которую не могла столько лет разыскать.

Зимой сорок третьего года шла я, политработник, на небольшом транспортном судне, в Баренцевом море. Мы наскочили на мину. Транспорт тонул. Молодой офицер помог мне спрыгнуть в катер. Он крикнул мне:

— Доберись до Севастополя!..

В тумане, в страхе — мне сдавило горло, я не могла повторить то, что прокричал мой товарищ.

— Катя, — разобрала я, — в Севастополе найди жену мою...

Шум. Толчки. Кто-то, спасаясь, прыгнул на меня. Я потеряла равновесие и опустилась на дно катера.

— Валю, — донеслось до меня, — Валю найди.

В сорок четвертом году я искала женщину, по имени Валя, носившую фамилию молодого офицера. В шутку мы звали его Корниловым. И не нашла, а он, как я узнала, спастись не успел...

Совсем недавно я вдруг вспомнила мелочь, было стершуюся в моей памяти. Костя, описывая Севастополь, заметил: «Моя жена выросла в доме, когда-то принадлежавшем Корнилову».

Я разыскала тот дом, на нем висела памятная доска, обошла я все квартиры. Меня радушно принимали ребятишки, пожилые женщины, старики. Одни говорили: «Мы приезжие». Другие: «До войны мы жили на Корабельной». «С Северной перебрались, когда восстановили дом Корнилова». Они показывали мне мраморную лестницу с широкими ступенями. Добротную, презревшую осады и пожары. Найти домовую книгу старых жильцов я не смогла: она сгорела давно.

Пребывание в Севастополе подходило к концу, я не выполнила поручение моего товарища, ушедшего в Баренцево море вместе с подорванным на мине транспортом.

Среди множества потерь войны эта осталась особенно острой — я чувствовала себя виноватой перед своим спасителем. В последнюю ночь я бродила по городу. Вышла на улицу Гоголя, отстроенную заново. Прошла мимо химического заводика, и мне понравилось, как деловито проверяла пост охраны маленькая женщина, одетая в костюм полувоенного покроя.

Но каково было мое удивление — я вновь увидела ее, шедшую какой-то летящей походкой у больших складов, мимо которых лежал мой путь по ночному городу. И тут она проверяла посты.

Летом в город наезжало много людей, все дышало здесь радушием и доверием, но все же ночью следовало оберегать от случайных оказий большое хозяйство.

Я поднималась по Большой Морской и в третий раз в ту ночь столкнулась с этой женщиной. Она стояла вблизи кафе; оттуда, несмотря на позднюю пору, раздавались смех и песни. Двери были светло распахнуты в темную улицу, где дремали полузатухшие фонари. И тут я увидела лицо женщины — свет из дверей упал на нее. Стройная фигурка, густые волосы, но глаза человека, прожившего большую жизнь, — светлые, немного странные. Мы перекинулись словами, сразу сближающими. И выяснили: уже весной сорок четвертого мы могли бы свести знакомство. Рано утром вместе с Валентиной Николаевной я возвращалась по Большой Морской. Меня удивляла в милой собеседнице странная манера держать руки полусогнутыми. И зачем-то была она в перчатках.

Я осторожно осведомилась о ее жизни.

— Несколько раз я начинала, почти с азов. Но, видите ли, — она на минуту запнулась, — о себе трудно рассказывать.

Она пригласила меня к себе. Я отложила отъезд и назавтра пришла к ней домой. Она сама открыла дверь. Ключ держала двумя руками, но кистей рук у нее не было, только предплечья. Дома она не носила протезы и все делала без них.

Невольно здоровый внутренне ежится, встретя такую беду, но у меня чувство неловкости пропало мгновенно: просто и естественно Валентина Николаевна распоряжалась предметами, она быстро накрыла на стол. Из соседней комнаты вышел мальчик лет семи, он нес посуду.

— Саша — племянник мой, родители живут далеко отсюда. Сашок вырос на моих руках.

Мы пили чай. Вернулась от младшей дочери Августа, вместе пошли гулять.

Бродили по Приморскому бульвару, поднялись по лестнице к дому Корнилова — меня тянуло к нему, куда бы я ни направлялась.

Валентина Николаевна завела нас во двор:

— Я ж тут выросла, но дом сгорел в войну, пришлось уйти.

— Вас прозвали Малышка адмирал, не правда ли? — с трудом спросила я у Валентины Николаевны.

Она резко повернулась ко мне:

— Вы знали кого-то из моих подруг?

— Костю... Корнилова...

Глядя на меня пристально, она все поняла. Августа с волнением смотрела на дочь, а Саша, не обращая внимания на наше смятение, громко спросил у меня:

— А вы-то знали, кто тут жил? — И, не дожидаясь моего ответа, добавил: — Сперва адмирал Корнилов, потом тетя Валя Елина.

Валя присела на широкую ступеньку старинной лестницы, я опустилась рядом с ней. Маленькая, сутулая Августа, взяв за руку внука, увела его домой. Мы остались вдвоем.