ГЛАВА  ЧЕТВЕРТАЯ
1

      — Оля, — сказал Туманов, — я уже поставил жарить мясо.
     —Ты откуда звонишь?
     —То есть как откуда? С Пресни.
     —Дурачок, ты забыл? Я же сегодня не могу!
     —То есть как не можешь?
     —У нас же вечеринка!
     —Какая, к чертовой матери, вечеринка? Я поставил жарить мясо.
     —Я тебя предупреждала.
     —Ты что, часа через два не хочешь бросить своих  кретинов? Возьми  такси. Я жду тебя к девяти, не валяй дурака.
     —Нет, потом мне надо домой, к Сереже...
     —Мясо пережарится, понимаешь?
     —Я не спала прошлую ночь.
     —Оля, у нас сегодня прекрасный повод. Колесников включил меня наконец в список. Можешь поздравить, осенью еду в Брюссель. Но Ванька-то каков. Вчера я предложил ему издать его статьи монографией и быть внешним редактором, а сегодня  узнаю, что включен в готовый список. Значит, Иван кого-то вычеркнул из-за меня, гад такой.
     —Я до тебя не добреду, глаза слипаются.
     —Слушай, Оля, как ты думаешь, кого он  вычеркнул?
     —Я и  завтра не могу, завтра у меня кружок.
     —Ну вот, соседка в дверь стучит, мясо подгорело. Я тебе звякну через часок. Ты что молчишь? Ну ладно-ладно, позвоню ровно в девять. Хорошо, что я работу с собой прихватил, не скучно будет ждать.
     —Ты лучше не жди.
     —Ну все, все, иду на кухню, целую тебя, милая.

     —Знакомьтесь, — сказала Оля спустя полчаса, и это было все в той же комнате, и она, кажется, все так же стояла возле недовольного телефона. — Знакомьтесь, — обратилась она к маленькому, коротконогому человеку, одетому в черный парадный костюм. — Это Анна Всеволодовна, специалист по теме «Декабристы и Герцен», это Федор Никитич, историк Отечественной войны двенадцатого года, Маргарита  Петровна, знаток эпохи  Павла.
     —Понимаю,—сказал человек в черном костюме и оглядел компанию, сидевшую рядком на диване.— Ветреча специалистов  узкого профиля, историков, я имею в виду...
     —Миша в первый свой  приход так нас напугал,— пригладила сиреневую челку Нина Михайловна, — так  ругал  нас,  так ругал!
     —Зато тете Поле понравилось,—сказала Оля, все еще не отрываясь от телефона.
     —А что? Разве я неправду сказал? — обиделся гость Миша.—Музей называется: стены косые, потолки неровные, полы — дрянь. Отреставрировали, называется. Жулики!
     —Не жулики, а дилетанты,— вступился Федор Никитич, «война двенадцатого года»,— секреты мастерства давно утрачены. Если у меня на глазах старый кафель ставят прямо на цемент, что мне прикажете делать, молодой человек?.. Я умолкаю.
     —Нет, нет, Федор Никитич, но зачем же так? Вы не умолкаете,  вы негодуете! — сказала Анна   Всеволодовна.
     —Ах, оставьте,— вздохнул Федор Никитич,— я давно  перестал   негодовать.
     —А я... я негодую, — сказал Миша и сел наконец на стул.—Да, некисло! —он оглядел накрытый стол, кудрявый от зелени.— Вы всегда так отдыхаете? Вот скатерть белая — это, я считаю, лишнее. Между прочим, я предложил директору  полный  ремонт, а она отказалась.
     —Но музеи — нищие организации,—пискнула зажатая в угол дивана белокурый знаток эпохи Павла Mapгaрита Петровна.
    —Вот именно! — обрадовалась сидящая рядом с ней Анна Всеволодовна и засмеялась так звонко, как смеются в предвкушении хорошего ужина очень здоровые люди.
     — Давайте лучше спустимся посмотреть новые полы, — предложила Оля.
    —Без начальника? Без Виктора Викторовича? Никогда! — Миша решительно расстегнул  пуговицу на пиджаке и  прицельно  оглядел  бутылки.
     —Погодите, погодите, — вмешалась в разговор Анна Всеволодовна, «Герцен».— Олечка, как я догадываюсь, мы приглашены по случаю завершения ремонта. Мы — близкие люди, актив. Олечка, солнышко, доверьтесь нам, объясните, как можно сделать ремонт бесплатно.
     —Лучше бы сначала отметить встречу! — мрачным  пятном зашевелился на стуле Миша.
     —Если тост, то только за вас! — сказала Нина Михайловна.— Мой старик,— и она сделала привычный жест куда-то в сторону своего дома, — мой старик так и просил передать:  первый тост за Мишу.
     —Ну что ж, — согласился Федор Никитич и пожевал аккуратно постриженную бородку. — В конце концов, мы здесь гости, предлагают, — значит, содвинем бокалы.
      Миша  открыл  бутылку  коньяка  и  начал  разливать.
     —Без Миши мы бы простояли на ремонте всю жизнь, — сказала Оля.
     —Нет, но полы после последней аварии, когда протекла крыша, буквально вспухли, Ольга Евгеньевна даже плакала, — весело  наябедничала  Нина Михайловна и  протянула руку за рюмкой.
     — Подвижница, голубка! — подхватила Анна Всеволодовна и потянулась чокаться.— За нашу голубку, правда, Миша?
     —За заведующую? — уточнил занятый важным делом разливания коньяка Миша.— Разделяю.
     —Да нет же, за Мишу, за Мишу! — с досадой сказала Оля.
     —За бесплатный ремонт! — хмыкнула знаток эпохи Павла.
     —Нет же, нет, просто за доброго человека! — возразила Нина Михайловна.
     —За вашего ангела! — воскликнула Анна Всеволодовна.
     —Бросьте, располагаю возможностями, — застеснялся Миша.
     —Это Миша прислал нам циклевальную машину, — объяснила Оля.
     —Да  вы сядьте, Ольга Евгеньевна, — спохватился Миша.
     —Она у нас всегда стоит, — махнула ручкой Нина Михайловна и тут же  ввернула: — А в прошлый  раз  ваши  циклевщики  приехали  пьяные.
     —Товарищи были строго поправлены, — поморщился  Миша и разлил по второй. — Как говорится, тяжело в лечении, легко в гробу! — вскричал он.— Ура! Коньяк — напиток целебный.
      И тут с улицы  донесся  автомобильный гудок.
     — Прибыл, начальник  прибыл. Подождем, поприветствуем  начальство.
      Крупный  светловолосый  человек с широким лицом появился на пороге.
     —Давно гуляете, товарищи? — спросил он, и от улыбки лицо его стало еще шире.
     —Садись, — сказала человеку с широким лицом Оля.— Садись рядом со мной, вот сюда, поближе к Мише. Что тебе  положить? Салату  хочешь?
     —Ура! — закричал Миша.—Предлагаю тост. За хозяев! За ваше благородное дело! Буквально! Чужими бумажками всю жизнь шелестеть — это благородно!
     —Михаил!  Будто ты не умеешь чужим шелестеть!
     —Прошу не задевать! — завертелся черным волчком Миша.—Мы не на работе. Между прочим, здесь на диване сидят подряд одни специалисты, — похвастался Миша. — Даже по Герцену есть. И по царю Павлу отдельно. Вот Маргарита Петровна, с краю, на том конце, блондинка, — она по царям.
      Оля  искоса поглядела на Виктора и вдруг вспомнила недавнего посетителя и выражение его глаз, когда она предложила ему вина. Глаза его сразу стали прозрачно-холодными. Может, он тоже начальник? Как Виктор?
      —  А горчица у тебя есть? — спросил  Виктор Викторович, подцепил  вилкой  крупный  кусок мяса и одобрительно крякнул.
      И тот, наверное, ведет себя за столом так же уверенно, подумала Оля. Все начальники одинаковые, даже Виктор. Мало им мяса, им еще горчицу подавай. Кстати, в комнате на Пресне она горчицу так и не завела. Значит, в Бельгию едет, в Брюссель, к Тилю Уленшпигелю.
      — Нет, ты представляешь, Ольга, — говорил Виктор, — с наукой, как тебе известно, я два года как распрощался. А тут звонок, вызывают на ковер. Один большой человек звонил, прочитал, говорит, вашу старую статью, необходима, говорит, встреча.
      —  Это  приятно, — прокомментировал  Федор  Никитич, разрезая огурец, — это весьма  приятно, молодой  человек.
      До чего эти начальники любят занимать общество своими заботами, подумала Оля. Даже Виктор.
      — Ничего не понимаю! — радостно воскликнула Анна Всеволодовна.— Кем вы приходитесь нашей Олечке?
     — Ольга,   историки  не  в  курсе? — спросил  Виктор.
     — Наши гости строят вычислительный центр,— сказала Оля. — Виктор Викторович — замдиректора  по  науке.
     —Точно! — подтвердил Виктор.—Временно занят строительством, некуда ставить  новые машины.
     —Только между нами, — хихикнул Миша, — недавно в одном институте самовольно разобрали машину, ЭВМ то есть. Ничего ребятишки, а? Машина стоит миллионы, а они гаечки всем желающим  в авоськи сыпали. Я на всякий случай подскочил, взял  три  авоськи.
     —А под суд кто пошел? — деловито осведомился Федор Никитич.
     —Догадались? — восторженно закричал Миша. — Должен был замдиректора, его, дурачка, вовремя  инфаркг  хватил, в больнице отлеживается.
     —Он уже в санатории, Михаил.
     —Возвратится  в Москву, посадят! — уверенно пообещал Миша.
     —Да  нет,  там  ученого  секретаря  под  суд  отдают.
     —А я говорю, замдиректора!
     —Какой удачный вечер, — засмеялась Анна Всеволодовна. — Ничего не понимаю! Решительно ничего!
     —Мы лично с Михаилом строительством заняты, никаких проблем, — сказал Виктор Викторович.
     —Зачем преувеличивать среди своих? — простонал Миша.— Не строим, а перестраиваем: легче было бы все снести и начать сначала.
     —Нам  здание  выделили в самом  центре, — сказал Виктор Викторович.
     —Лучше бы в тайге выделили: среди медведей и то проще в ансамбль вписаться.
     —Миша меня чему научил? Тому, что главное для строителя — это обаяние.
     —Точно! — закричал Миша.— Первая заповедь: без обаяния  ни  шагу. Никогда!
     —Главное — внушать людям доверие.
     —Насчет доверия вы это бросьте. Доверие я беру на себя, — кричал Миша. — Вы лично не унывайте, начальник. Скоро привезем машины, заработают как милые! Не берите в голову, уже циклюемся!
     —А как же наши полы? — вспомнила Нина Михайловна. — Так дивно отциклевали!
     —Идем! — постановил Виктор Викторович и, опершись на стол обеими руками, тяжело поднялся. — Да, хорошо у вас кормят. А ты, Ольга, между прочим совсем не ела. Глядеть на тебя, между прочим, уже страшно.
     —Все, все идем, — вопил Миша. — Идем с наслаждением!
      Один за другим принялись спускаться по крутой лестнице.
     —Душновато у них здесь, а? — подал голос Миша.— Вентилятор бы им поставить, если по большому счету! Могу достать!
     —Нам платить нечем, — сказала с верха лестницы Оля.
     —Вентилятор? — подхватила Анна Всеволодовна.— Мне тоже нужен вентилятор, только портативный. — Оступившись, она чуть не упала, но тут же продолжила: — Мне маленький нужен, чтобы  в  сумочке  носить...
     —Не губи  людей, Михаил! — прикрикнул откуда-то снизу Виктор Викторович.
     —Нет, но почему же губить? — откликнулась Анна Всеволодовна. — У нас в секторе летом так душно!

     Внизу, за конторкой, восседала Олимпиада Петровна и, наблюдая за спускавшейся компанией, молча указывала на тапочки в углу.
     — А мы без тапочек, — махнул рукой Миша.
     — Нет, ну зачем же? — поежился  под  ледяным  взглядом  Олимпиады  Виктор  Викторович.
     —Олимпиада  Петровна  права,— и Оля  первой  стала надевать тапочки.
     —Ольга Евгеньевна, да бросьте, натопчем — починим,—снова заартачился было Миша и еще что-то  сообщил  относительно  своих безграничных возможностей. А потом притих, и молча ходил по залам, и стихал все больше, и перестал оглядываться на Виктора Викторовича, и оживился, лишь начав  читать в  витрине  письма жен  декабристов.
      —  Вот это, я понимаю, жена! А моя? — обращался он к Анне Всеволодовне. — Полтора года трубил в тайге, на машину зарабатывал, думаете, навестила хоть раз? Никогда! А молодая была!
      Чем ближе к концу экспозиции, тем больше огорчался Миша. Рисунки казематов его совсем возмутили.
      —  Кошмарные дела! Неотапливаемое  помещение  в  условиях Сибири! Это  же  могила для тех, кто понимает!
      Зато пояснение Оли, что часть портретов Николай Бестужев рисовал в кандалах, привело его в буйный восторг.
     —Во человек был, не в  щепках  найденный!
     —Выбирай  выражения,  Михаил!
     —Что я такого сказал? — огрызнулся  начальнику  Миша.— Я, между прочим, горжусь, что сумел оказать посильную помощь, я, между прочим, в большом зале наметил потолки поменять. Я им потолок под дерево пущу, есть у меня на примете материал, обменяю на унитазы, у меня унитазов фирменных  остается  лишних  тринадцать  штук, ихняя  организация  заинтересована.
     —Михаил, не лезь ты, Христа ради, куда не просят.
     —Ольга Евгеньевна, может, я что не так понял? — оскорбился Миша.— В историческом, я имею в виду, разрезе? Может, я что не так предложил? Имею я право в знак уважения к этим, можно сказать, страдальцам  потолки  в  ихнем  доме  поменять?
     —Ты у нас теперь, как это? — насмешливо отозвался Виктор Викторович.—Ты у нас новоявленный меценат, покровитель искусств. Не пойму я тебя что-то, Михаил, не любишь ты даром  делать!
     —Я? — обидчиво крикнул Миша.— Это про меня? Я, можно сказать, через музей историческим людям помогаю! Уйду я от вас, Виктор Викторович, стройте сами. Я свои чувства обижать не позволю.
     —Да брось, меценат, хорошо  полы  сделал, пошли наверх.
     —Нет,— бушевал Миша,— я это так не оставлю! В последних двух залах, между прочим, темно, дерево свет заслоняет. — Он подошел к окну.—Это что, тополь? Спилим, а Ольга Евгеньевна? Я вам разрешение в Моссовете достану. Тополь — это неблагородно! Завтра пришлю людей. Зачем вам  пух  тополиный? Грязь  разводить! Я вам пришлю Федора с электропилой.
     —Да уймись ты, Михаил.
     —Нет, и еще в первом зале очень холодно, все буквально синее, и занавески, как тряпки, болтаются. Я вам обоев французских подкину, в цветочек желтенький, большой дефицит. Как вы смотрите, Ольга Евгеньевна?
     —Миша, вы знаете...
     —В девятнадцатом веке так было принято, — пришел на помощь Оле Федор Никитич, — большая гостиная решалась в синем цвете. И тополь дерево хорошее,— добавил он,— старое московское дерево.
    —Мы   еще  сирень  хотим  посадить,— сказала   Оля.
    —Сирень? — удивился Миша. — У вас же куст целый, все равно как джунгли. Воробьи на нем чирикают.
    —Это особый куст, куст престарелых, — засмеялась Оля.
    —То есть как престарелых? — опешил Миша.
    —Ну,   престарелых   воробьев,   они   уже   не   летают.
    —Не кисло! — заметил Миша.— Между прочим, если бы людям под нос кормушки подвешивали, они бы тоже разучились летать.
    —Летун нашелся! — захохотал, затрясся  широким  лицом  Виктор  Викторович. — Ой, не могу!
    —Да, я летун! — завертелся возле окна Миша.— Для вас, между прочим, летаю. Я летун, можно сказать, по большому счету. Ольга Евгеньевна, может, вам не сирени, может, вам рябины подкинуть, раз вы озеленяетесь? Очень теперь модно. Среди учреждений, я имею в виду. Могу организовать машину рябины. Пустите вдоль забора. В девятнадцатом веке не сажали, нет? Скажите, переборчивые какие были! Ах, сажали? Сирень, значит, хотите? Будет вам сирень. Персидская. И рябина будет. Шланг заодно пришлю, чтоб поливать. Воробьев, между прочим, советую разогнать, хоть они  и  престарелые. Шум от них один. И  потом  хочу предложить...
     —Ольга, — закричал из холодного синего зала Виктор Викторович, — веди сюда своего мецената, пошли наверх, давайте чай пить.

2

      Оля готовила чай. Маргоша, знаток эпохи Павла, предлагала гостям плюшки собственного изготовления, Виктор Викторович со счастливым лицом слушал, как Федор Никитич насвистывает марши 1812 года. Миша рассматривал книгу «Летопись жизни   Герцена»,   составленную   Анной   Всеволодовной.
     — Это   что   ж   получается? — беспокоился   Миша.— Вам лично известно, чем занимался Герцен буквально каждый день?
      Анна Всеволодовна застенчиво кивала.
      — Шикарно, — удивлялся Миша. — А вы не объясните мне, каков ваш метод работы? — доверительно придвигал свой стул поближе к Анне Всеволодовне Миша.
     —Знали бы вы, как много трудностей, — с места в карьер начала жаловаться она, — такие порой встречаются ошибки! Совсем недавно беру день, составленный одним из моих коллег, читаю и холодею! Не мог Герцен в то утро того года написать такое письмо. По смыслу не мог, вы меня понимаете? Он был занят совсем другими событиями. Бегу в библиотеку, бросаюсь в архивы, пишу письма за границу, наконец, устанавливаю: да, это ошибка, мой коллега соединил два письма из разных лет.
     — Выходит, у вас рабочий день не нормированный? — прикидывал Миша.— Как у нас! А Федор Никитич еще работает? На пенсию, я  имею в виду, не вышел?
     —Что вы, Миша! У него сектор в институте.
     —По одной  войне  целый сектор? Человек тридцать?
     —Что вы, Миша, у нас так не бывает.
     —Понял, все понял!
     —Погоди, Михаил, ни хрена ты не понял! — услышал конец фразы Виктор Викторович.— Теперь я желаю говорить.— Он  встал и внезапно посуровел.— Я пью за парадокс. Пью за то, что мы, люди точных знаний, живем и движемся как бы  на своих отдельных орбитах, но без вас мы, оказывается, почему-то не можем. Только сегодня я понял это окончательно. Вот даже музыку старую мы не знаем, — добавил он грустно, — а Федор Никитич знает. Этот факт, товарищи, требует осмысления, то есть тот факт, что душа просит вспомнить о давно минувшем.
     —«Уважение  к  прошлому есть  черта,  отделяющая образованность от дикости».   Кто это сказал? — спросил Федор Никитич.— Это сказал Пушкин.
     —Точно! Примыкаю! — закричал Миша.— К Пушкину примыкаю. Вот я, например, о себе скажу. Я шесть лет разъезжал по стройкам. Театр — раз в год. А потом год целый вспоминал. Во всех деталях!
     —Михаил, ты не о том!
     —    Вы, Виктор Викторович, в нашей профессии человек временный. Я о том самом! Этот вечер я, может, всю жизнь вспоминать буду!
     —    Миша, мы вас всегда  рады  видеть! — с чувством  затрясла сиреневой челкой Нина Михайловна.
     —Что я без дела-то приходить буду?
     —Глупости! — пробасил со своего конца стола Федор Никитич.
     —    Нет, откройте мне наконец загадку вашего знакомства! — кокетливо пропела Анна Всеволодовна и  поправила  платочек на  шее.—Ничего не понимаю.
     —    А чего понимать! — рассмеялся Виктор Викторович и  кивнул  на  Олю. — Соседи мы с директором, по лестничной клетке. Живем рядом. Они с Олегом к нам поменялись.
     —Так вы  и с Олегом Александровичем  знакомы? — перешла на шепот Анна Всеволодовна.— Я тоже хорошо его помню,— призналась она и метнула быстрый взгляд на  Олю. — Очень был мил.
     —Мил! — зашумел   Виктор   Викторович. — Что   значит мил? Прекрасный мужик! Ольга, я звякнул сегодня Олежке, звал  сюда, он отказался.
     —Я  думаю,  встречи — это их семейное дело, — поспешно включилась Нина Михайловна.
     — Мы с Олегом дружили не разлей вода, жили, можно сказать, одной семьей. У Ольги наши ключи  хранятся.   Когда  мы  в отъезде,  Ольга  кормит наших рыбок.
     —А птичек забыл? — засмеялась Оля.
     —У нас коммуна. Есть дома нечего, идем к Ольге. Но, Анна... Анна Всеволодовна, зачем Ольга с таким мужем рассталась?
     —Позвольте, насколько мне известно, Олег снова  женат.
     —Вот именно! И хватит об этом! Кстати, Анна Всеволодовна, вчера мне удалось купить чудесные туфли. Померила, жмут, а Ольге Евгеньевне  велики. Вам не нужны туфли?
     — И мне, и мне нужны,—подала голос мастерица по выпечке плюшек, знаток эпохи Павла белокурая Маргарита.— Какой размер, дайте померить!
    —Вот! — Нина Михайловна достала из сейфа две коробки.— У меня здесь две пары — туфли и босоножки.
    —Какая прелесть! Я так люблю на танкетке! — воскликнула Анна Всеволодовна. — Дайте, дайте мне! Я первая!
    —А еще я от сапог избавляюсь. У меня, правда, с собой только один правый. Осенние сапоги.
    —Ах, как мне нужны сапоги, — забеспокоилась Анна Всеволодовна. Она быстро надела правый сапог, молния не застегивалась. — Жаль, не сходится, — огорчилась она, — высокий подъем, жмет.
    —Ольга Евгеньевна, вы уже мерили эти туфли,— заметила Нина Михайловна. — Вам же велики, снимите, дайте  другим  померить.
    —Я беру вот эти, на танкетке,— радостно закричала Анна Всеволодовна.
    —Вам нужны? Но ведь я не продаю, вы забыли? Я только меняюсь.
    —На что именно в данном случае? — упавшим голосом переспросила Анна Всеволодовна.
    —Я бы поменяла эту пару на водолазку серого цвета, сорок шестой размер,— сухо ответила Нина Михайловна.
    —Виктор Викторович, выходит, у них все так же, как у нас? — спросил  Миша и нарисовал  что-то грустное  на дне своей  тарелки.
     —У них всего одна такая — по снабжению! И то узкий профиль — туфли. Я эту Нинон давно знаю. Моя жена с ней тоже меняется. Недавно выменяла птичку на туфли.
     —Какую птичку? — не понял Миша.
     —Да нашу канарейку желтую, на «Саламандру».
     —Как саламандру?
     —Фирма  такая  немецкая.
     —И вы, вы не обратились ко мне? Певчую птицу на эту гадость? На саламандру?
     —А вам необходима непременно серая водолазка? А зеленая, цвета водорослей, вас не устроит? — допытывалась Анна Всеволодовна. — Зеленое  вам пойдет к глазам!
      —Приносите, померяю,— разрешила Нина Михайловна.
     —А за деньги, за деньги сапоги можно взять? — тихим  голосом  настаивала знаток  эпохи  Павла.—Мне в самый раз, у меня  низкий  подъем.
      —Марго, ты же знаешь, я никогда ничего не продаю, это мой принцип, — отрезала Нина Михайловна. — Кстати, серебряных  вилок  у тебя  нет?
      —  Ну, мать, махнула! — возмутился  Виктор  Викторович. — Серебряная  вилка  нынче — четвертной. А что? — прикинул он.— Четыре  вилки — и сапоги!
     —  Не четыре, а шесть! — поправила Нина Михайловна.
     —  Нет  у  меня  вилок! — пала  духом  знаток  Павла.
     —  Какие вилки? Кому нужны вилки? Могу устроить по дешевке, мне один  парень  прямо с фабрики носит. Приличный  мельхиор, с розочками. Сколько нужно? Дюжину? Две? Да я вам хоть сто вилок обеспечу. О чем разговор!
     — Не нужны мне краденые вилки, — оскорбленно сказала тихая  Маргарита, знаток  Павла, — и сапоги  не  нужны. Ничего мне не нужно.
     — Правильно, солнышко,—заметила Анна Всеволодовна,  печально снимая  босоножку  на танкетке. — И что я сгоряча вовлеклась?
     —Нет, а мне, старику, любопытно за  вами  наблюдать,— пророкотал Федор Никитич, — ишь, расправили  крылышки, стрекозы!
     —Божественный старичок! — покрутил  головой Миша.— Ничего  не  понимает! По большому счету.
     —Показ мод  у нас бывает каждый  день, с двух до трех, — засмеялась Оля  и  запрыгала на одной ножке.— Пол-Москвы приходит мерить, милости  просим!
      Виктор неодобрительно покосился на Олю.
     —Может же быть у человека увлечение! — обиженно обронила Нина Михайловна.
     —Ольга, скинь чужие туфли, скинь, тебе говорят! — приказал Виктор Викторович.
     —Я, Ольга Евгеньевна, кажется, неплохо справляюсь со своими обязанностями, у вас ко мне, кажется, претензий нет? — еще более обиженно продолжала Нина Михайловна. — Я музею только пользу приношу.
     —Да какая с тебя, Нинон, польза? — начал Виктор Викторович.
     — Виктор, замолчи! — закричала Оля.
     —  Нет, я ей всю правду выскажу! Совести у тебя, Нинон, нет, вот тебе правда. Ты бы лучше пошла к моему Мише, в замы, самое место! Могу устроить!
     —Виктор! — замахала руками Оля.
     —Нужна мне такая в замы, — пренебрежительно хохотнул Миша, — специалист  узкого  профиля.
     —Нина Михайловна, не слушайте их! — закричала Оля.
     —Эх, Нинон, знал, что ты дура, но не ожидал! Так  хорошо сидели... Нет, туфли  вытащила, настроение сбила...
     — Мы и так  хорошо  сидим! — ласково откликнулась Анна Всеволодовна. — Ну туфли, ну что делать... вы же сами говорили...
     — Говорил, ну и что? Может, потому и говорил, что хотел   душой   отдохнуть!   Может,   у   меня   душа   болит!
     —Ах, голубчик, как давно я не слышал таких простых слов, — пророкотал Федор Никитич,— обязал, обязал, голубчик. «Состояние души страждущей есть уже святыня». Кто это сказал? — спросил Федор Никитич. И сам себе ответил: — Гоголь сказал!
     —Примыкаю! К Гоголю примыкаю, — завопил Миша. — Душа святыня, это точно.
     —Как я бываю счастлив, когда у кого-то болит душа за Россию, — продолжал Федор Никитич. — Отчего же вас, голубчи — Я обидел вас? — проговорил он и глупо улыбнулся. — Я не хотел, право же. Просто, — он помялся, — для меня этот ритуал важен, мне бы не хотелось...— И он снова оглядел ее,к, могли смутить какие-то туфли, ножи, вилки...
     —Саламандры, — добросовестно подсказал Миша,— знаете, у саламандр этих  по четыре ноги и на каждой ноге по четыре пальца, гадость, а не животное...
     —Черт с ним, с этим бытом, — продолжал Федор Никитич, — душа болит, — значит, живы! Ах, как  вовремя  вы  это  сказали!
     —Ну что ж, за душу живу! — сказал  Виктор Викторович  и  встал.
     —Да, да, за душу человеческую, лично я не боюсь высоких слов, — подхватила Анна Всеволодовна и прослезилась.—Теперь они не в моде, высокие слова, но я не боюсь.
     —Как будто я не за душу! — обиженно проворчала Нина Михайловна.
     —И тебя, и тебя, дуру, берем! —сказал Виктор Викторович, — давай чокнемся.
     —Одолжение сделал! У меня, если хочешь знать, отца  на фронте  убили.
     —Нашла чем хвалиться! — возмутился Миша.— Мой отец тоже с войны не вернулся.
     —Не будем, не будем, друзья  мои, — успокаивал всех Федор Никитич.
      И Оля  вспомнила, что в конце войны  у  него  погиб на фронте сын.
      —«Давайте говорить друг другу комплименты»,— тихонько запела Маргарита, знаток эпохи Павла.
      —Между прочим, Маргарита, — вставила Нина Михайловна, — сапоги  я  тебе  могу и  за  деньги  уступить!
      —Ах, как я его люблю! — закатила глаза Анна Всеволодовна.
      —Кого? — не понял Миша.
      —Окуджаву!
      —Любите? — живо переспросил Миша.—Могу достать французский диск! С наслаждением!
       —Михаил! — взревел Виктор Викторович. — Я тебя сейчас    уничтожу!    Понял?    Пой,    Ольга,    пой   дальше.
      Окуджаву допели до конца все  вместе, хором.
      —  Да, за душу берет, — вздохнул Виктор Викторович.— И ты, Ольга, хорошо пела. Редко стала петь. А ведь раньше соберемся, бывало, у нас и  вчетвером  романсы  поем, иногда  до  утра, не поверите! И все она,  Ольга, была заводилой. Состарились мы с тобой, что ли... не пойму никак...

3

      Поморщился, вспомнила Оля о давешнем посетителе. Начальник! Благоустроенная душа! А может, он просто верный муж? Соблазна испугался? У них там и города благоустроенные, в березовых аллейках. А может, он декабристский потомок? Вот это хуже всего! Явился поглядеть на славное прошлое? Господи, разве прошлым оправдаешься? Попробуй-ка прожить достойно сегодня! А она-то, дурочка, обрадовалась свежему человеку. Какая дешевка — предъявлять прошлое как пропуск в живой мир. Кто крестьян теперь предъявляет, кто дворян — две крайности, два аргумента, две дубинки, и все это с вызовом, непримиримо, будто действителен лишь один пропуск, одна линия родословной, все  остальные — не  люди.   «Для  меня  этот  ритуал  важен»,— вспомнила она его глуховатый голос. Какие ритуалы?    Откуда?    Синие    гостиные...    липовые    аллеи... Бред!
      Зазвонил телефон.
      —    Виктор, быстренько, подойди, — попросила Оля. — Если меня, скажи, позвоню попозже.
      Она посмотрела на часы. Было ровно девять.
      Виктор подхватился и успел обогнать Нину Михайловну.
      —    Да, он  просил  позвать  тебя,— сказал, вернувшись от телефона, Виктор и, наклонившись к Оле, прошептал: — Я его отшил.
      Виктор не переносит Туманова. Впрочем, там взаимная аллергия друг на друга. Когда они познакомились? Три года назад? Нет, два, комнаты на Пресне еще не было. Они  впервые встречали  Новый год вместе, на Мерзляковском. Сережа уехал в спортлагерь, и вдруг образовалась эдакая иллюзия семейной жизни сроком на двенадцать дней. Туманов даже индейку приволок и махнул небрежно: «Приготовь с яблоками, ты умеешь?» Не очень-то она умела, вернее, времени не было без конца вытаскивать толстую птицу из духовки и поливать пупырышки водой. Сначала провожала Сережу в зимний лагерь, потом побежала закрывать музей, потом заехала поздравить Любовь Ивановну — индейка получилась несъедобной. В новогоднюю ночь Туманов жевал сыр и проклинал эмансипацию. Нет, потом он выпил, наелся печеной картошки и успокоился. И говорил об Оле, о своей любви к ней, и тоже о душе, и о том, что женское тело, в сущности, совершенно беззащитно, потому что быстро надоедает. «Тебе не понять, Оля,— твердил он,— для этого надо быть мужчиной.— Женское тело не в силах себя защитить, если в игру с ним вступает настоящий мужчина. Тело неизбежно терпит поражение. Победить может только душа — терпение, всепрощение, доброта. Я же пробовал тебя бросать. Ты догадываешься?» — «Когда?» Он назвал год. «Но мы не были с тобой близки?» — «Какое это имеет значение! — тряс он головой.— В самом  начале я исчез почти на год: у меня был роман с одной женщиной, не хочу называть, вы знакомы. Роман  из-за тебя: я опасался  твоего  вторжения  в мою  жизнь. Что ты удивляешься? Да-да. Это было как наваждение, как болезнь, каждый раз, обладая ею, я  воображал, что это ты. Ну что ты глядишь на меня, как ребенок. На Западе есть исследования  на этот счет. Большинство мужчин спит с женщинами, воображая другую, подставляя. Иначе у многих вообще  не  получается. Ты  не знала? Потом  наваждение  кончилось, и я бросил ее, некрасиво, в общем-то, бросил, она была  не  виновата, что  она  не  ты.
       И Туманов поставил пластинку Баха.
      «Знаешь, чем ты меня купила? Помнишь, я зашел в музей и предложил вместе пообедать. Ты согласилась без всяких объяснений, словно не минуло года и словно ты не догадывалась, куда я тебя потом повезу».— «А я и не догадывалась!» — «Мы ехали на такси, я вышел возле Нейтрального рынка и подарил тебе сирень. Ты держала ее на коленях, как невеста, и смотрела так доверчиво. А я лишь накануне порвал с той женщиной, скандально, шумно, с кучей попреков и угроз! Мне хотелось развеяться. И вдруг ты и белые цветы на коленях. Я так испугался! А потом... что-то во мне воскресло, давнее, детское, я начал шептать забытые слова, слышал когда-то от бабушки... я уверовал в чудо перевоплощения. Я впервые поверил, что судьба апостола Павла не вранье».— «Не греши»,— сказала тогда Оля. «Я не грешу, я просто плохой человек, но есть на земле женщина, которая меня простит, и, значит, не так уж я плох. Оленька, я пью за твою душу, открытую лишь моему любящему взору. Я пью за  верность твоему  телу, поскольку в этом  теле заключена твоя душа».
      Так он тогда говорил под Баха.
      А во втором часу новогодней ночи Туманов поднялся и сказал, что его ждут в одной компании, он обещал, не может не быть, дела. «Ты просто бестолочь! Ну понимаешь, дела! Неужели тебе до сих пор не ясно, что есть люди, с которыми нельзя не выпить? Мне не простят!» Кажется, это был все тот же Колесников и его не до конца еще сплотившаяся компания. Сплотились наконец! Сегодня и Сашу включили в свой список. «Ну не сердись, не сердись!» — приговаривал он, уходя.
      ... Спустя два часа, опухнув от слез, она позвонила ему домой. Подошла жена. Обе молчали в трубку. Потом жена своим  лживым  детским  голоском  тоненько позвала: «Саня, к телефону, это тебя».
       Назавтра он  появился без звонка. Оля собиралась уходить в гости. Он не пустил. «Ты ничего не желаешь признавать! — кричал он, и выходило, что  виновата  во  всем Оля.— Ты не соблюдаешь правил игры! Недаром я  тебя так боялся! Пойми, дурочка, существуют же семейные обязанности! Новый год — это оброк, который  приносят в семью! Мы  же  все  на  оброке!»
      Тогда-то и выяснилось, что, будучи на оброке, можно спокойно оставаться  ночевать у Оли. Он и жил у Оли все дни, пока не вернулся из лагеря Сережа. Тогда он исчез, не сказав ни слова. Вскоре появилась комната на Пресне. Он принес туда  электрический чайник, чтобы они могли пореже выходить на общую кухню.
      А в те две недели Туманов запретил ей подходить к телефону и отлучаться из дому. Он валялся на тахте, крутил пластинки и ни разу не высунул носа на улицу. Погулять они выходили лишь поздно вечером, он выбирал только безлюдные переулки — Скатертный, Хлебный, Малая Молчановка. И поднятый воротник. И низко надвинутая на лоб шапка. И знакомые по дому собаки, которых выводили в те же поздние часы, любопытно обнюхивавшие его незнакомые башмаки. И знакомые их владельцы, любопытно кланявшиеся Оле.
      В один из тех январских вечеров и забрел к ним Виктор. Он оглядел Туманова, его белые руки с цепкими пальцами, толстую, скучную на вид книжку в закладках, угрюмо пробормотал «ну-ну», потом зашел на кухню, постоял возле хлопотавшей у плиты Оли, снова пробормотал «ну-ну» и мрачно удалился.
      После этого знакомства Виктор и начал усиленно мирить Олю с бывшем мужем.

4

      — Ольга, слушай, до чего у меня паршиво на душе,— шептал Оле на ухо Виктор.— Мы с тобой оба попались.
     —Это куда? —   спросила Оля громко.
     —Не куда, а зачем! — просипел он ей на ухо.— Вот скажи, зачем ты связалась с этим музеем? Открылась, пир закатила Михаилу, через полгода снова закроешься, снова или зальет, или потолок рухнет.
     —Не рухнет.
     —А я тебе предсказываю: рухнет! И я!.. Зачем мне эта стройка? Зачем замдиректору по науке считать унитазы  и  выбивать  линолеум? Зачем  мне  этот Миша?
     —Он симпатичный.
     —Хочешь, сформулирую, кто он? Он честный жулик. Жуткая, кстати, разновидность. Я перестал различать границы, я строю дом, и, значит, мне все дозволено... Я так не могу, я забыл, кто я. Я себя ищу и не обнаруживаю, понимаешь? Всюду не я. А у тебя  как? Ночами  как? Ничего?
     —Я привыкла.
     —Привыкла, что завхоз, да?
     —Я это люблю.
     —Не ври. Здесь любви-то на три копейки, чего тут любить? Хватит, уходи. Помирись с Олегом и живи спокойно.
    —Твой  Миша  симпатичный.
    —Тянется! Думаешь, это что-то означает? Понадобится ему, продаст, не заметишь.
    —Меня — нет.
    —Тебя — нет, ты  по другому  разряду, не спорю. А меня — да.
    —Вить, ты  расслабься.
    —Да, Оля, да, я стараюсь.
    —Ты   выпей.
    —Нет, Оля, нет, мне с утра  к  начальству.
    —Может, обратно в науку отзовут?
    —Оля, по секрету, я выжат. Я ни на что не годен. Эта   стройка   меня  сломала.   А  ты,   как  справляешься?
    —У меня маленький домик.
    —Норка у тебя, норушка. А у меня большой  дом. И никаких  перспектив. Поставят в мой  дом  машины, начнут растаскивать  авоськами...
    —Вить,   ты   выпей,   ты   сегодня   совсем   не   пьешь.
    —Нет, Оля, нет, я и  пьяный  так  думаю.
    —Олечка, — прогудел через стол Федор Никитич,— помните, как мы случайно встретились с вами лет пятнадцать назад? Не помните? Возле бассейна «Москва»? Я вас познакомил с женой, и говорили мы почему-то о Данилевском, о его исторических романах. Нет, вы правда не помните? Я угощал вас мороженым эскимо... Все были тогда здоровы, и жена преподавала в школе литературу. А теперь у нее инсульт, и она на пенсии.
     —Я тоже собираюсь на пенсию, — объявила Анна Всеволодовна.—У меня дочка разводится. И не с кем оставлять внучку. Вот именно что Светка, кто мог ожидать! У них в районе нет детского сада, и вообще, не хочу говорить, у них драма...
     —Пенсия? — завопил со свежими  силами  Миша, минут десять сладко продремавший на своем стуле.— Вы? На пенсию? Никогда! У вас  какой  район? То есть у дочки? Я вам детский сад устрою. Люкс! Не пожалеете!
     —А я замуж выхожу! — тихонько сказала Маргарита Петровна. — Хочу всех предупредить во избежание слухов. Он меня старше на двадцать три года. — Последний факт она сообщила с вопросительной  интонацией.
     —Кажется, я имею честь быть знакомым со счастливым  избранником, — пророкотал  Федор Никитич.
     —Он вам рассказал? — счастливо-испуганно спросила Маргарита.
     —Маргарита  Петровна, голубушка, как видите, я  умею  молчать.
     —Двадцать  лет разницы? — взревел Миша.— Мужчина  здоровый?
     —Здоровый, — потупилась Маргарита Петровна и бросила умоляющий  взгляд  на Федора Никитича. Тот  подбадривающе  кивнул.
     —Двадцать лет? Фигня! Выпьем! За счастье! Ура! Виктор Викторович, почему вы не пьете?
      —Вспомнил,— очнулся Виктор,— один случай вспомнил, сейчас расскажу! Оля, можно? О масленице? Как у тебя справляли? Олег справлял, пригласил  товарищей  по  работе. Нет, представляете, товарищи по работе принесли  три  спортивные сумки розового вермута. Вермут и блины, — Виктора передернуло.— Сидят, пьют стаканами. Я к ним по-соседски, как к людям. Так, мол, и так. Не хотите ли выпить по-человечески? А они уже мычат. Развезло. Сбегал домой. Принес два поллитра. Разливаю. Девицы-лаборантки садятся ко мне на колени. Спрашиваю Ольгу: «Ты кого-нибудь знаешь?» — «Никого»,— говорит. «Это,— интересуюсь, — народ  из его отдела?» — «Вряд ли»,— отвечает. Дальше — больше, садятся на колени к Олегу. Приходит моя жена Ленка. Совсем  становится  неудобно. Кто-то уже спит на Олиной постели. А одна девушка, не поверите, печатает на машинке стихи. Все мне становится ясно. Случайная компания... С Олегом это бывало. — Виктор поглядел на Олю, она безмятежно улыбалась. — Оглядываюсь, оцениваю обстановку. Ольга исчезла. Кругом в большом количестве  неизвестные  люди. Валяются  блины, перекатываются  бутылки. Хозяйки  нет.
     —Я ушла,— беззаботно смеялась Оля.
     —Она  ушла, — неодобрительно, словно это было  вчера,  покачал  головой  Виктор.— Оглядываюсь, Олега тоже  нет. Жену Ленку я к тому времени отослал  спать. И начал я гостей потихоньку транспортировать вниз. Загружаю лифт, прислоняю тело к стене,  лифт у нас тесный, протягиваю руку, нажимаю на кнопку. Поехали!
     —Я что-то не совсем понимаю! — зажмурилась Анна Всеволодовна.
     —Тут что? Тут терпение нужно, когда очередной клиент выпадет из лифта и дверь собой прихлопнет. Тем временем тащу следующего. Тяжелая работенка, было их человек пятнадцать. Наконец — финиш! Вроде все. Возвращаюсь к Ольге, вижу — окна настежь. Бегу к жене Ленке: «Олег из окна  выбросился!» Четвертый этаж, старый дом. Высоко. Выглянули мы во все окна, никого вроде на тротуаре  не  видать. Жена говорит: «Беги вниз!» Бегу. Нету Олега. Поднимаюсь наверх. Ленка говорит: «Давай искать в квартире, он дома. По сути своей, говорит, Олег человек домашний». Философствует еще, видите ли. Одна умница ушла, вторая философствует.— Виктор поправил галстук, подбоченился, оглядел  печально  молчавший  стол  и  сам  замолчал.
      —Ну, а дальше? — нетерпеливо воскликнула Анна Всеволодовна.
      —Ольга, можно сообщить?
      —Как знаешь, — засмеялась Оля.
      — Всю квартиру обыскали. Нашли. В ванной комнате.
      Факт обнаружения Олега в ванной комнате никого не потряс.
     —В ванную мы до этого заглядывали раз десять. Но! Олег лежал под ванной! — И Виктор сделал долгую паузу.
     —Во дает! — первым сообразил Миша.—Во мужик! Во хитер! Такого я еще не слышал.
     —Нет, объясните, объясните! — постанывая от любопытства, заспешила Анна Всеволодовна.— Какой странный  вечер! Ничего не понимаю!
     —А что объяснять? Ванны у нас в доме стоят на ножках, на невысоких совсем таких ножках. Вот Олег и спрятался  под  ванну, чтобы  его гости  не  беспокоили. И заснул  прямо  на  кафеле.
     —Во гибкий, во худой! — восхитился Миша.— Да это немыслимое дело, с точки зрения сантехники, под  ванну залезть. Это ж буквально чудо! По большому счету!
     —Да  будет вам, — смеялся, утирая слезы, Федор Никитич.— Не смущайтесь, Оленька, выпьем, друзья, за молодость, за буйство чувств, за акробатику поневоле!
      — Обидно мне только, что из-за этого розового вермута Ольга мужа фактически выгнала,— продолжал Виктор. — Что, не так? — повернулся он к ней всем своим большим широким лицом и вздохнул, как человек, исполнивший свой долг...
      Дело сделано. Легенда есть легенда, она рассказана. И тем самым неурядицы Олиной жизни будут восприниматься этими добрыми, милыми людьми тоже как-то легче. Вечеринка, случайные девицы, розовый вермут. Все как у всех. И никаких тебе красавиц, пароходов, роковых измен. И никакого Туманова, о котором они, кажется, не подозревают... Рядовой двадцатый век. Историю с ванной эти милые люди конечно же разнесут, не удержатся. Вот и замечательно, вот и прекрасно. Пусть Ольга обижается  хоть  сто  раз, что он  разболтал.
      Дело сделано.