Шел диспут в женском рабочем общежитии (галочка в плане воспитательной работы) на тему «Наш современник — какой он?». Девушек, кто попался воспитательнице на глаза, согнали [Согнали — просторечный эквивалент философского понятия «осознанная необходимость».]в красный уголок. Ну, раз они тут очутились и вынуждены говорить, так уж о важном! И разговор сошел с обозначенных рельс на любовь.

«Да никакой любви нет!» — уверенно заявила особа постарше других. Девушки всполошились, как стая мелких пташек с появлением хищной птицы, и возмущенно зачирикали, что любовь есть. «Временная!» — усмехнулась Вера (так звали ее, не верившую в любовь). Она твердо подавила всщебетавший бунт: «Один мужчина написал в газету, что он идеальный муж, но нет ни одного мужа, который не изменял бы жене. На него напали, а ведь он правду сказал! — Вера перешла в атаку на обманщицу жизнь: — Что, не так? Он правду сказал!»

Воспитательница растерянно вступилась за жизнь: «Вера, ну кто может за такую правду поручиться? Кто может знать за всех?»

Юные лица трепетали от волнения, как лепестки на ветру, девушки робели перед тайной жизни, боясь навредить ей неосторожным словом, и, слабые, бросались на защиту.

Вера противостояла им одна. Она знала что почем. Жизнь была ею полностью разгадана и разоблачена и больше не могла провести ее, мудрую Веру.

Красота ее от этой мудрости несла большой урон. Любопытство, ожидание, предчувствие — что так красит юные лица — с Веры слиняло, как краска с забора.

«Давайте лучше говорить за себя, сами-то мы умеем любить?» — сказала одна сознательная девушка.

Умеем, говорят. Вот, рассказывают, житейская быль. Супруги в возрасте за пятьдесят, вырастившие детей, жили себе вдвоем, жили, и у мужа возникла в командировке тайная любовь и родился ребенок. Он посылал на ребенка деньги, и так все и шло, но вот его взяли на три месяца на переподготовку, и любовница, не получая денег и вестей, приехала с ребенком в этот город, в гостиницу. Но от тревог и бедствий личной жизни у нее случился сердечный приступ, ее увезла «скорая помощь», а младенца она велела отнести по такому-то адресу. Пожилая жена отсутствующего мужа без слов приняла ребенка и ухаживала за ним, а пострадавшей своей «родственнице» носила в больницу передачи. И мужу, возвратившись, пришлось рассказать все как есть. И кончилось тем, что «родственница», выйдя из больницы, согласилась оставить ребенка им, а сама вернулась восвояси устраивать свою дальнейшую жизнь.

Девушки благоговейно молчали перед примером великого достоинства любящей жены.

«Ага,— ядовито сказала Вера,— им только подавай! Они бы каждый год по ребенку приносили!»

Некоторые девушки прыскали от Вериных замечаний. Им казалось, это она нарочно, для смеха так перегибает. Не всерьез же!

«А что, ты бы не взяла ребенка?» — удивлялись другие.

«А ты бы, можно подумать, взяла!» — Вера стыдила и разоблачала ложь на корню.

«Да он же маленький! — ахали девушки, ужасались: — Неужто бы не взяла?»

«Ну, в окошко бы я его не выкинула,— немножко уступила Вера,— но отнесла бы, вручила назад».

Девушки закипели, сердце у них заболело за того предположительного ребенка, который попал бы вдруг в Верины недобрые руки, ополчились в его защиту, наперебой лопотали что-то возмущенное, а она отбивалась злым своим знанием, ледяным презрением: дуры вы молодые, ни черта в жизни не понимаете, а туда же еще, а вот ей, Вере, уж эта жизнь досконально вся известна, за двадцать девять-то лет, и уж фиг удастся кому обдурить ее, ученую Веру. «Ага, сейчас прям!» — огрызалась она во все стороны.

Потом эта птичья битва стихла, разговор перешел на большеньких детей и школьников, которых мы толкаем взашей в трамвае, покрикиваем на них и всячески угнетаем в них чувство собственного достоинства, так что они заранее отвыкают считать себя за людей.

И вообще, строили прожекты, пора демобилизовать всех замужних матерей с производства и перебросить их на дело укрепления семьи и охраны детства. В первое время, конечно, производство охнет и просядет без такой мощной привычной подпорки, но уже года через два положение не только выправится, но и сильно улучшится за счет того, что у мужчин будет надежный дом, улыбчивая жева и здоровые дети.

Вера немедленно заподозрила тут подвох против себя и не пожелала быть одураченной: «Ага, значит, кто замужем, пусть сидит дома, а кто не замужем, тот вкалывай, так?»

Но девушки уже не отвлекались от строительства воздушных замков: а детские дома позакрыть, всех сирот разобрать по семьям, потому что даже у неродной — но отдельной, своей — тетки под печкой дети развиваются лучше, чем у самых передовых и образованных воспитательниц, приходящих посменно в детский «коллектив» на работу. «Что говорить, даже вон телят нынче в колхозах раздают по дворам, потому что животное — и то хочет своего отдельного хозяина!»

Девушки с опаской оглядывались на Веру, ожидая какого-нибудь «Ага, его возьмешь, он тебя же и обворует и твоих детей растлит».

Но Вера оскорбленно молчала, и без того вдосталь натерпевшись от этих неразумных, глупых, бестолковых дур. Доверчивые эти дуры, видно же, не сегодня завтра все повыходят замуж, нарожают детей, и будут их мужья им нещадно наставлять рога, злостно недоносить зарплату и не помогать мыть пол, а они покорно будут все сносить, будут любить орущих своих младенцев, недосыпать, перерабатывать дома и на заводе, вечно всего недополучая, но ее-то, умную Веру, не обдурить. Никому ты она не позволит ущемить себя, никому не даст сесть себе на шею, понукать и помыкать ею. И в юности-то дурой не была, а теперь и подавно, и чем дальше, тем труднее будет этой хитрюге жизни обвести ее вокруг пальца. В этом единоборстве с жизнью Вера становится все проницательней и умней и вот-вот уже покажет этой жизни окончательную победную фигушку.