Мы проектируем плазмотроны. Фу, а чего? — запросто. Отдел наш — «плазменных реакторов», но это только вначале страшно. На самом деле бояться нечего: анодная часть, катодная, зажигается разряд, из сопла — газ, нагретый до плазменного состояния. Говорят, сильно помогает, если в доменную печь, к примеру, вдувать кислород плазменной температуры.

Сверху виднее, а нам что, нам сказали проектировать плазмотроны — мы и проектируем. Тут же при нас опытный цех. Изготовят по нашим чертежам тело плазмотрона, а дальше двое рабочих-специалистов нашего отдела едут на Урал и прямо на месте, при домне, зажигают его. А мы ждем их. Недели через три они возвращаются — усталые и значительные. Мы их сразу за стол, за чай, за что найдется в сейфе у нашего шефа. Заглядываем в их таинственные лица — они как бы обуглены от близости к высшему знанию. Ну, нам ведь тоже охота приобщиться. Тоже, поди, проектировали. Для разминки закусим, поговорим, о чем подвернется, а сами так и впиваемся в наших героев. Они свысока так помалкивают, поглядывают, послушивают нашу болтовню. Потом, глядишь, и разговорятся.

Разнообразие сообщений, правда, не бог весть какое. Обычно одно из трех: либо не подпустили их к домне вообще, либо подпустили, но плазмотрон не пожелал зажечься, либо зажегся, но погорел сколько-нибудь (полчаса, час, полсуток) да и сгорел. Ну что ж, нам и то событие. Хоть что-то происходит. Как говорится, не догнали, так хоть согрелись.

Говорят, японцы уже варят металл без домны.

А-а, у нас человек на первом месте, а не металл. Сидим вокруг стола, пьем чай, глядим друг на друга — и нам хорошо. Ну и чего еще надо-то? Наше богатство — люди. Вот один у нас, Олег Бутов,— он, например, музыку любит, фонотека у него, опера там, и все такое, и, кроме того, он еще классный охотник. Каждую осень в октябре берет отпуск и айда промышлять в какую-то глушь в томские края, куда можно добраться только вертолетом, правдами и неправдами. Две охотничьи собаки у него. Вы покажите нам в Японии такого человека. Он охотится, а мы сидим, его ждем. Вернется — на полгода историй. Как он гнал соболя, как его гнали егеря, как в аэропорту в нелетную погоду к нему подошла сама Нонна Мордюкова и заговорила про собак. Это ж здорово! Совершенно простая тетенька.

Или вот взять Геру Миндалевича — ну, фамилия у него такая чисто случайно, на самом деле он даже наоборот: выпивает, и не помаленьку. Поедет в командировку если один, без Олега,— так только два варианта: либо плазмотрон сорвется, либо он сам, Гера. В сумме поэтому всегда ноль. Но мы ничего. Поглядим на него, вздохнем. Все равно он золотой парень. Руки есть. Зажигалку-то для директора к юбилею он делал, Гера. Единственная долгодействующая модель из всех наших плазмотронов. Мы на нее неделю любовались — зажигали, прикуривали — действует! Жалко было отдавать. Настольная такая, для кабинета зажигалка — миниатюрный плазмотрончик. Току, правда, жрет! Но уж зато!..

«Приятно у вас работать, мужики!» — сознался наш новенький, Витя, раньше он в другой фирме конструктарил. Они там раз получили строгое указание создать в цехе линию с автоматической системой управления. Год они ее создавали — все производство радиодеталей расположили в одну нитку, а на конце стоит вычислительная машина и вычисляет, сколько произведено этих мелких предметов с начала смены. Контролирует, значит, и ведет учет. А работницы глядят на все это, только плечами пожимают: они и так знали, сколько произведено: хоть и мелкие предметы, но они упаковываются в стандартные коробки, а какой труд сосчитать десяток коробок?

Наши-то плазмотроны хоть иногда зажигаются. А главное, за что им спасибо,— это каждое утро нам есть куда пойти и есть кому сказать: «Привет, ну как оно?», а еще Достоевский писал, что самое страшное — это когда человеку некуда пойти. А что плазмотроны сгорают — это не самое страшное. Зато когда Олег Бутов и Гера Миндалевич едут в командировку, нам есть за кого волноваться и каждое утро за чаем перемолвиться: «Ну, как они там?» И есть кого встречать как победителей и долго потом обсуждать страсти их труда: как плазмотрон не хотел зажигаться, а начальник цеха не подпускал их к домне. И когда мы все сидим вот так за столом в нашем большом конструкторском зале и любовно смотрим друг на друга — мы счастливы. И где бы мы взяли это счастье и где бы нашли друг друга, не будь на свете плазмотронов? «Если бы на свете не было плазмотрона, его стоило бы придумать».

Раз так вот сидим за столом — какой-то праздник был, и содержание на столе... соответственно — женщины наши только и живут ожиданием таких моментом, чтобы развернуться во всю ширь сиоих возможностей. И вот сидим мы раз за таким столом и вдруг замечаем, что у Геры Миндалевича что-то такое происходит с Раей. Думаем: что, правда, что ли? Глядим — правда. Гера уже несколько доз мимо себя пропустил: отвлекся — глазки, то се, а Рая разрумянилась и все смеется, смеется. Думаем: ничего себе! Они у нас работают оба лет восемь. Раз сто за это время успели поссориться и помириться и не обращали друг на друга никакого внимания. А когда Рая была профсоюз, так они даже враждовали, потому что Рая проводила борьбу с его пьянством по заявлению его жены. И тут вдруг такой поворот. Ну, мы подумали, что, наверно, бывает и так. Праздник кончился, пошли будни, а мы все смотрим, и все еще есть на что.

А у Геры, надо сказать, трое детей. Целых трое, честное слово! Вы видели такое где-нибудь в наше время? Лично мы такого не встречали, чтоб в Сибири, в наших местах, у живого человека было трое детей. Ну, вспомнили мы про детей и испугались: что-то будет? Чуть что — алименты в аккурат ползарплаты.

Неделю ждем, другую. Любовь — это не дуга плазмотрона, которая погасла, и все. Тут надо, чтоб прогорело. Это больше похоже на старинное березовое полено. Времени требует.

Затаились, ждем — про плазмотроны забыли. Приходит тут жена Геры, использовала момент, когда его услали в командировку. Зашла к нашему душевному шефу в кабинет. Немного погодя шеф нас кличет, весь коллектив — кроме Раи, понятно, Рая в проектном зале в самый угол забилась, ждет, что будет. Вот, говорит шеф, жена нашего товарища хочет нам сказать. А она так напряглась, сосредоточилась — видно, что заранее слова учила. «Товарищи,— говорит,— вы все знаете моего мужа. Мне, конечно, все равно. То есть он такой пьяница, что я не какая-нибудь там собака на сене. Конечно, все же обидно. Но не в этом дело. Сделайте что-нибудь!»

«Зарплату приносит?» — спросили наши сердобольные женщины. Она кивнула. «Дома ночует?» — «Ночует»,— созналась. «Так, может, и нет ничего?» — предположил шеф. «Есть,— печально вздохнула,— он пить перестал...» — «А, да»,— сразу все признали. «Что-нибудь сделаем!» — пообещал шеф, и она ушла с надеждой.

«Хороший коллектив,— говорим между собой. Живем роднее, чем дома, честное слово. Иной раз и домой неохота идти».

Но тут наш один сердитый Коля встал и угрюмо говорит: «Ерундой тут занимаемся!» Мы с ним не согласились сразу же. Коля, говорим мы ему, ну, чего тебе не хватает? Живем, считай, лучше семьи. Радоваться бы надо.

«А вам,— набрался Коля нахальства и прямо нашему шефу так и говорит,— вам все эти бездельники на руку, потому что вы лодырь!»

И сам же не выдержал своей вредности, выбежал из кабинета.

И чего он на шефа — душевнейший мужик. Всегда по-человечески. Не мелочится. Он просто правильно понимает, что плазмотроны — это только повод, чтобы нам всем жить. Нельзя же уж так серьезно!

А сердитый Коля — ему теперь вроде как недостойно отказаться от своих слов — он начал из самолюбия везде писать, что наш шеф — лодырь и развел бездельников и все мы занимаемся ерундой, от которой экономический эффект только на бумаге.

Ну, мы тогда тоже обиделись: ах, эффект? А мы, живые люди,— это что, дешевка?

Ты чего, говорим, Коля? А он: а чего? Прикрылись, говорит, красивым названием, а толку с вас никакого. Ну, мы ему по-хорошему объяснять: ну, ладно, говорим, а какой толк, к примеру, от спорта? Взять бегуна, чемпиона, он ведь на казенные деньги бегает, и какая от него экономика?

А Коле и ответить нечего, но и сдаться не желает. Вот ведь характер! Он знаете что? — голодовку объявил. Честное слово! Чтобы привлечь общественное внимание к нашему паразитическому отделу. Но внимания никто не обратил. А Коля упорствует. Ослабел, на работу ходить перестал. Жена его в больницу сдала, потому что он стал мертвецом пахнуть. Тридцать дней не ел. В больнице ему начали вводить в вены питательный раствор. Он, мы думаем, слегка на этом деле свихнулся — от борьбы голода с самолюбием.

Шеф наш на что мужик душевный, но тут разозлился и хотел, чтоб за все дни невыхода на работу его уволили по статье. Но профком решил, чтоб не было какой политики, лучше поставить ему без содержания, а Коля уперся и настаивал на содержании. Тогда и профком разозлился и решил устроить ему переаттестацию. Нас всех тоже ради объективности подвергли переаттестации, но категорию снизили только ему одному. За его вредность. Ну, тогда он наконец понял и уволился, чтоб ему не портили трудовую книжку записью понижения категории. Теперь работает в другом месте. Рая недавно встретила его на улице — говорит, будто получил Государственную премию за какое-то изобретение! Мы подумали: ничего себе, врет, поди.

А у Раи с Герой Миндалевичем все прошло, и теперь снова Рая как профсоюз борется с его пьянством — потому что Гера опять. Ну, мы ей помогаем: так надо теперь.