Памяти А. С. Комиссаровой

В квартире раздался резкий звонок телефона и следом — трескучий крик: «Урра! Жорра!» Эвелина Викторовна подосадовала, что телефон не был отключен, и, обогнув широкое кресло, стол, громоздкий комод с бронзовыми часами, протянула руку к телефону. Старинное зеркало в простенке отразило ее крупную фигуру, блестящий серо-лиловый халат, большие голубые глаза, серьезный взгляд из-под очков, матовую кожу...

— Алло! Георгия Павловича? — недовольным глуховатым голосом спросила она. — А кто?

— Меня зовут Анна Сергеевна. А... вы его жена? Простите, ваше имя?

— Эвелина Викторовна.

— Прекрасно! — обрадовалась трубка.— Я хотела бы поговорить с ним.

— Мой муж не совсем здоров. А... по какому делу он вам нужен? — сдержанно-вежливо спросила хозяйка.

Ничуть не смущенная таким тоном, трубка проворковала:

— Мне непременно нужно переговорить с вашим мужем. Это касается его, именно его,— повторила она.

«Какая, однако, — подумала Эвелина Викторовна, — а голос... Играет, переливается... Какой-то фильм напоминает, кажется, «Маугли», там есть пантера Багира...»

Эвелина Викторовна неприязненно сложила губы, но тут же придала лицу обычное выражение, так как увидела в зеркале мужа.

Он стоял в дверях, заслоняя проем, слегка хмурясь и равнодушно спрашивая глазами: «Кто?» Эвелина Викторовна в ответ пожала плечами.

— Позвоните, пожалуйста, в другой раз.

— Я непременно позвоню, — пропела трубка. — Всего, всего доброго!

Положив трубку, жена бросила:

— Какая-то Анна Сергеевна.

— Не знаю, — буркнул Георгий Павлович и, ухватившись за дверной косяк, подтянулся пару раз, попутно сделав «уголок». И удалился в свою комнату. Жена проводила его ревниво-внимательным взглядом: в синем спортивном костюме, в сванской шапочке, широкоплечий гигант, красавец...

У себя в комнате он подтянулся на шведской стенке и бросил свое тело на диван. Огляделся. Стеллажи с книгами, шведская стенка, весы, большой письменный стол, стеклянный шкаф, наполненный кубками, вымпелами, фигурами из металла. Дары спортивных обществ, организаций — немые свидетели побед, вещественные доказательства славы минувших дней, неистребимое напоминание о прежней жизни.

Хозяин называл свою комнату «моя берлога», «обитель». Он любил, вернее, заставил себя полюбить эту комнату.

Здесь он проболел несколько месяцев, здесь читал книги, которые доставала ему Эля. Здесь теперь стоял приобретенный ею станок для работы по серебру.

Один, ночами, когда была бессонница, наблюдал мерцание серебряных кубков. В эти минуты слышался ему гул стадионов, вставала в памяти та оглушающая тишина, когда его дыхание перекрывало дыхание тысяч зрителей... И потом: как «взлетал» вместе с овациями, аплодисментами... Как поднимался на пьедестал почета, и в чести его звучал гимн, усиленный динамиками над всем миром... И фамилия его, зажженная на табло...

Он шел к своей победе годы и годы, был упорен, как вол, силен, как лев. Превратил себя в механизм из мускулов, подчиненный воле к победе. Ни любви, ни страстей, ни вина, ни слабостей житейских. Он экономил каждое движение, он скручивался в клубок, как змея, а когда бросал копье, выпрямлялся, вытягивался, становясь как бы продолжением копья. Ему было подвластно все, даже нервы, — вечерами перед соревнованиями он научился расслабляться, «расшнуровывал» психику.

Он шел к своей победе неотвратимо, как технически выверенная ракета, и уже пробивал плотные слои атмосферы. Все называли его будущим чемпионом. И вдруг!.. Африканец бросил копье на десять сантиметров дальше! Тот африканец, которого на предыдущих соревнованиях он даже не брал себе в голову!

И вот целых четыре года ночами Георгий повторяет тот бросок, анализирует каждый жест, движение.

Копье африканца не просто пролетело дальше, они сломало ему жизнь, перебило какую-то важную жизненную нить. Он не смог перенести поражения. Был не подготовлен? Недотренирован? Самоуспокоен? Но почему он не смог начать все сначала? Чертовски честолюбив, хотел победы не потому, что действовало извечное желание человека вырваться за горизонт, за грань... Он же аскет, красавец, великан. Великаны умеют побеждать, но избави их бог от поражения! От необходимости перестроиться и приспособиться!

Он перечеркнул тогда себя. Бросил все. Георгий Павлович Воскобойников навсегда ушел из спорта. Он сник, желания исчезли, он как бы рухнул в темноту. И воля умерла.

А сердце, печень, легкие, весь организм не хотел смиряться с переходом от сверхнагрузок к бездеятельной жизни. И болезни набросились на него, как лилипуты на спящего великана...

Друзья, товарищи? Один звал перейти на тренерскую должность. Воскобойников пробовал — показалось скучно. Были приятели, которые приходили с бутылкой и ныли: «Жорка, ты же гений! Бедолага!» Чаще других приходил Витька, борец, и тянул душу, говорил жалкие слова, раздражая тем Георгия. Да и другие — тоже.

Он их перечеркнул. Вот тогда-то появилась Эля, Эллис, как называл ее отец. Заботливая, самоотверженная, тихая девушка двадцати семи лет, с вкрадчивыми движениями большого тела, с глухим, как осенний дождь, голосом, с умными глазами под стеклами очков. Появилась она — и исчезла та, другая, врач, лечившая и будоражившая его. Талантливая, требовательная, она горячила, звала куда-то своим чудным голосом, но...

Эля выхаживала его в долгие дни болезни. Она поселила его в квартире своего отца, приучила к протертым кашам, к бульонам без мяса и травам. Она поставляла ему и духовную пищу: лучшие музыкальные записи, библиотеку отца, друзей из литературных, журналистских кругов. Друзьями эти гости не стали, но кто-то стал втягивать Воскобойникова в обменные операции книгами, а кто-то толкал на писание рассказов о спорте... Впрочем, об этом после. А Эля проповедовала: служба не лучший способ зарабатывать деньги. Можно найти занятие дома: шитье, вязание — для женщины. Мужчине?.. Она раздобыла станок для работы по серебру и решила приохотить к этому ремеслу мужа, благо серебра у них много.

Она шептала ему ночами о том, как он красив, умен, что он ее «золотой мальчик», что никто его не понимает, кроме нее, а какие ювелирные изделия он будет делать — все ахнут!

Георгий Павлович пьянел от этих слов — почти как в прежние дни хмельных похвал... А тем временем уже подрастала дочка Танечка. Георгий Павлович гулял с ней каждый день в сопровождении колли по кличке Кармелита. Жизнь была тиха, почти нормальна.

Все реже звонил в их доме телефон — Эвелина Викторовна старалась всегда первой подойти к телефону, чтобы «не волновать по пустякам Жореньку»...

Вот почему так спешила она к телефону. И даже присочинила про болезнь мужа, так и не дав ему трубку, когда позвонила незнакомая женщина по имени Анна Сергеевна. Игривый голос ее напомнил Эвелине Викторовне ту, врача, у которой когда-то лежал Георгий в больнице.

Однако незнакомка была настойчива. На следующий день она позвонила вновь, и на этот раз трубку взял Георгий.

— Алло-о! — пропела трубка. При этом «л» прозвучало смягченно и длинно, «о» переходило в «е», «ё», «и» — целая гамма тонов! — Будьте добры Георгия Павловича.

Женщина говорила о том, что давно знает знаменитого Воскобойникова, всегда следила за его спортивными успехами, восхищалась им, что удивлена его уходом из спорта и т. д. А он слушал, покоряясь интонациям ее голоса, слушал, будто птицу Сирин... Оказалось, одно издательство решило выпустить книгу воспоминаний бывших чемпионов с анализом побед и поражений. Было бы очень славно (она так и сказала — «славно»), если бы крупнейший копьеметатель Воскобойников написал для этой книги...

— Написать? — переспросил Георгий.

Ну нет! У него уже был опыт: поддался уговорам какого-то гостя жены, нацарапал рассказ, послал в журналы и что же? Если бы разругали, если бы похвалили, если бы позвонили!.. Нет, ни звуком не откликнулись — гробовое молчание полгода — и даже не вернули рассказ! Это было его последнее унижение, последний удар по честолюбию. Хватит! С тех пор он живет в своей «берлоге», и Эля охраняет вход.

Воскобойников нервно повел головой и твердо ответил Анне Сергеевне, что писать не умеет и не будет. Эта странная женщина с голосом сирены спокойно и понятливо поддакнула ему: да, писать — это ужасно, очень трудно, и как часто берутся за перо бездарности. Но совсем иное дело — честный разговор о том, что было, это уже не художественный вымысел, а правда, описание действительного происшествия с анализом ошибок, тут уж иные трудности — уметь быть правдивым перед собой, и это тоже ох как трудно!..

— Нет! — глухо ответил он.

— Я все-таки надеюсь, — продолжала Анна Сергеевна, — что это не последний наш разговор. Поймите, это необходимо для тех, кто приходит ныне в спорт. Ваш опыт бесценен, Георгий Павлович. Вы же титан, великан, Голиаф, наконец. — Голос ее перешел на низкие регистры, замедлился, и Георгию Павловичу так же, как и жене, он напомнил мультфильм «Маугли».

Воскобойников упустил момент, когда надо было еще раз решительно отказаться, он опять поддался ее завораживающим интонациям, растянутым в конце слогам, слегка грассирующему «р».

И не заметил, что в дверях уже стояла жена, сдержанно-возмущенно поглядывала на него, ожидая, когда кончится этот разговор. Потом, не поднимая головы, стала перекладывать что-то в ящиках комода; не спрашивала, но ждала. Муж, повинуясь выработанному у них правилу, пересказал телефонный разговор. Эвелина Викторовна озабоченно посмотрела на него и заговорила совсем о другом.

— Что-то не нравится мне твой вид, Жоренька. Припухлость в веках какая-то... Надо проверить твои почки, сделать анализы.

— Я тебе говорю про статью, а ты!..

— Про статью? — пожала плечами жена. — Это несерьезно. — Ее голубые глаза на секунду вспыхнули, но она тут же их притушила.

В углу раздался шум, и большой попугай, ударив по клетке несколько раз крыльями, прокричал:

— Урра! Жорра!..

— Замолчи! — оборвал его Георгий Павлович и набросил на клетку тряпку.

… Через пять дней вновь раздался звонок этой странной женщины. Эвелина Викторовна ответила, что мужа нет дома.

— Ну, ладненько, — проворковала, ничуть не смутившись, Анна Сергеевна. — Я позвоню еще.

И позвонила. Но заговорила с Воскобойниковым совсем не о том, не о статье, а о чемпионате по боксу.

— Вы не смотрели вчерашнюю передачу по телевизору? — удивилась она. И принялась преспокойно разбирать манеру чемпиона сбивать соперника наглостью. — Но почему все же вы не смотрели?

— Да так как-то... — Не мог же Георгий Павлович признаться, что он вообще не смотрит спортивные передачи, с тех пор как...

— Георгий Павлович! — укоризненно пропела трубка. — Можно ли так? О вас ходили легенды. А я-то, признаться, даже думала, что вы еще вернетесь. — Она словно читала его мысли.

— Ради легенды? — усмехнулся он. — Стоит ли?

— Стоит, еще как стоит! — горячо воскликнула женщина. — Может быть, легенда сильнее нас, ведь вы сами ее сотворили. Легенда, молва, судьба... Все это мы творим сами, а потом... это проектирует нашу жизнь.

Он опять поддался неторопливо-нежному и в то же время стремительно-властному тону беседы. — В вашем голосе столько оптимизма,— невольно заметил он.

— О, не дай вам бог такого пути к оптимизму! — на секунду проскользнула горечь, но тут же она вновь запела лукаво и приветливо о какой-то своей тетушке по имени Ута, Уточка. Потом к ее голосу примешались какие-то тонкие звуки.

— Слышите? — пояснила Анна Сергеевна.— Это стрекочет мой Витька, попугайчик.

Он сказал, что у них с Элей тоже есть попугай, и они даже обсудили поведение птиц, воспитание.

— Можно, я позвоню вам как-нибудь просто так, поболтать?

Он был рад. С ней можно было разговаривать о чем угодно. И как! Она помнила имена всех более или менее крупных спортсменов, их достижения, даже тренеров. Она умела мгновенно настраиваться на его волну, но не поддакивала, как Эля, а спорила, и так жизнерадостно, так весело и лукаво, что Георгий готов был и сдаться.

Он уже стал ждать ее звонка и даже подумывал, не написать ли ему воспоминания.

— Звоните, пожалуйста, — говорил он ей в конце каждого разговора и так искренне, что Эвелина Викторовна замирала за дверью.

— Доброго, хорошего? — неизменно прощалась Анна Сергеевна.

Он спросил однажды, была ли она спортсменкой. В трубке раздался серебристый смех:

— Ни-ког-да.

— Что же тогда вас заставляет?..

— М-м-м...— протянула она капризно.— Мне нравится в них умение пре-одо-ле-вать... Особенно после поражения... Начинать заново жизнь. Легко быть сильным. Если человек сильный и все время побеждает, то он становится потом слабым душой, неподвижным. А если он к тому же не умеет быть добрым, тогда совсем плохо... Моя тетушка Ута... Рассказать вам одну ее историю?

— Расскажите,— согласился Воскобойников.

— Представьте себе тридцать третий год. Гитлер пришел к власти. К нам в Союз приехали два брата, члены КИМа, друзья Тельмана, инженеры Роберт и Иоганн. Уточка тогда была комсомолкой. Они познакомились с Иоганном и полюбили друг друга. Этакие Ромео и Джульетта... Прекрасное будущее виделось им. Да только... судьба оказалась жестокой.

Несмотря на смысл слов, голос Анны Сергеевны звучал лучезарно.

— Он заболел стафилококковой ангиной, которую тогда еще не умели лечить, и умер в три дня. Как раз в день назначенной свадьбы были похороны, кремация. Иоганн завещал брату никогда не бросать Уточку, до конца дней помогать ей... Прошло уже сорок лет, — голос окреп,— но Роберт не оставляет ее. Он живет в Горьком, но каждый год приезжает к нам.

— К вам?

— Не-ет, почему же? Ну, конечно, к Уточке. Она немножко больна.— Голос стал как-то кукситься, словно зверек, поворачивать, но снова короткий вздох — глоток оптимизма из невидимого источника — и опять лучезарные звуки.— Так вот, Уточка больна, слаба сейчас, но сила ее в доброте!.. В следующий раз я прочту вам, что писал о силе и доброте один древний ученый. Ну не буду вас больше задерживать. Доброго, хорошего?

Да, разговоры с Анной Сргеевной становились для Георгия все более ожидаемыми. У этой таинственной женщины, как у хорошего спортсмена, было обостренное чувство партнера. Как-то так получалось, что она, не спрашивая, отвечала на его вопросы. «Вы же не просто мастер спорта, вы еще Мастер по Преодолению Трудностей... Вот было бы славно породить такое движение среди мальчишек?..» Георгий Павлович чувствовал, что сердце его забилось сильнее.

Он чувствовал и то, что Эвелина недовольна этими все более долгими беседами. Она даже заговорила о статье: может, он напишет ее все же, и она отнесет ее сама и, наконец, увидит эту женщину с голосом Багиры, небось завзятая кокетка... Впрочем, и с ней, с Элей, эта женщина приветлива не меньше, чем с Георгием, и столь же беззаботно звучал ее голос. Это ставило Эвелину Викторовну в тупик, не давало ей повода для ревности; приходилось тщательно скрывать свои чувства.

Ей удалось уверить мужа, что обладательница необыкновенного голоса — актриса, «конечно, неудавшаяся актриса». И Георгий решил прямо спросить об этом Анну Сергеевну.

— Я актриса? — изумилась та. — Откуда вы взяли? Скажем так: могла бы быть актисой, но не стала. А в жизни, где каждому приходится в той или иной мере быть актерами, — да, я актриса! И это, поверьте мне, гораздо труднее.

Воскобойников с облегчением вздохнул. Анна Сергеевна продолжила:

— Вы не смотрела по телевизору пьесу Сомерсета Моэма «Театр»? Там великолепна Артмане. Ее героиня прекрасно справляется с игрой на сцене, но в жизни... Джулия Ландерс ничем не защищена, как, впрочем, всякая женщина... Вы не согласны?

Георгий Павлович с напряжением вникал в смысл ее слов. Он вспоминал двух-трех женщин, бывших в его жизни, и жену, но... и уклончиво ответил:

— Может быть...

— А вот моя Ута...— И полился новый рассказ.— Перед войной она кончила театральное училище и с первых же дней стала ездить на фронт с бригадой артистов. Она пела и играла на аккордеоне, разыгрывала музыкальные сценки вместе со своим мужем Владимиром Невским, кстати, отца его звали Александр Невский, ну, это между прочим. Это было через восемь лет после смерти Иоганна... Они так похожи были... Но на фронте однажды в грузовик с артистами попала бомба, погиб Невский, погибли все, кроме Уточки... А спустя несколько дней ей надо было снова играть и петь на фронтовых подмостках... И она пела и веселила. Знаете, как называют ее близкие? Мастерицей Дарить Радость. Вам нравится это?

— А мне кажется, вы и есть Мастерица Дарить Радость, — нашелся Георгий Павлович.

— Я? — счастливо засмеялась Анна Сергеевна. — Ну спасибо, спасибо. Очень хотела бы быть такой. Приятно это слышать от Мастера по Преодолению Трудностей... Кстати, как преодолеваются трудности бумажного листа?

— Я начал писать,— осторожно пообещал он.

— Не забудьте, что физическая сила не должна отставать от душевной силы. Только рядом!.. Кстати, я обещала вам прочитать слова древнего философа. Минуточку, сейчас я достану эту бумажку... Вот они: «Слабость велика, сила ничтожна. Когда человек родится, он гибок, когда он умирает, он крепок и черств. Когда дерево произрастает, оно нежно и гибко, а когда оно сухо и жестко, оно умирает...» Вам не кажется, что способность пересмотреть себя — это самое большое проявление силы? Я уверена, что вы сумеете написать так, что это проймет мальчишек...

После разговора Воскобойников уже не мог оторваться — писал, переписывал, перечеркивал не просто листы — себя переписывал, вычеркивал...

А когда было почти все готово, она вдруг перестала звонить. Статья лежала перепечатанной, Георгий ждал, недоумевал, царапало самолюбие, но... звонка не было.

Жена принесла альбом с ювелирными экспонатами, надеясь, что он наконец возьмется за работу по серебру. А он вдруг стал по утрам бегать, вытащил с антресолей гантели... Вечерами сидел в гостиной у телефона. Даже смотрел спортивные передачи. Раздавались кое-какие телефонные звонки, он брал трубку, но в их голосах не было и сотой доли той радуги чувств, что звучала в голосе Анны Сергеевны.

Эвелина Викторовна ждала этого звонка и волновалась. Вообще она чувствовала: что-то ускользает в их отношениях с Жорой, не спасают ее заботы, ласки, шатается их дом-крепость, выплывает из ее рук покладистый муж, которого она долго и успешно убеждала, что людьми он обижен, а ею спасен. Он любил в ней самого себя; она знала: в этом секрет ее власти — прекрасно использовала его. А тут... Странная история. Не видел, а ждет. Не знает, а думает. Повторяет слова, ищет по ее совету книги каких-то древних философов. Скорее бы он написал! Она отвезет эту статью сама, поговорит, и все станет ясно.

Наконец трубка опять расцвела знакомым голосом:

— … Слышите, мой попугайчик твердит: «Витюша хочет кушать»? Сегодня солнышко, и мои птички развеселились... А это слышите? Кенарь.

— Да, да, — улыбнулся Воскобойников. В этом трио он слышал единственный ее голос.

Вдруг за спиной его раздался хриплый скрипучий бас: «Урр-ррра! Жорра! Жорра хороший!» Породистый заграничный попугай, которого с трудом добыла где-то Эля, в последнее время действовал ему на нервы. «Только бы не услышала Анна Сергеевна!» К счастью, она не услышала. Она интересовалась статьей, вообще сегодня была явно не расположена просто к болтовне, не рассказывала никаких историй из жизни неведомой Уты. «Может быть, Ута — это она сама?» — приходило ему на ум. А статью Георгий Павлович хотел прочитать теперь же или немедленно привезти ее.

— Ну что вы, Георгий Павлович, помилуйте, зачем ехать в такую даль, ведь все так просто,— проворковала она. — Рукопись в конверт, на почту — и порядок. Запишите мои адрес.

Георгий Павлович был обескуражен, разобижен, раздосадован. Жена с радостно забившимся сердцем записала адрес. И назавтра сама отнесла конверт на почту.

Но прошел день, Эвелина Викторовна разволновалась, не выдержала — решила пойти по тому адресу. Надела лучшее свое платье, жемчужное ожерелье, камни на пальцы и уши. Она не менее получаса стояла перед зеркалом, искусно накладывая косметику: французский тон, польские тени, лак, прическа... Напоследок окинула себя взглядом в зеркале — высокая, уверенная, с могучей волной волос, в меру полная в этом платье. Можно смело ехать. Она подошла к клетке с попугаем. Белый какаду самодовольно посмотрел на нее. «Жора у нас хороший?» — спросила хозяйка. «Жорра! Урра!» — закричал тот отчаянно. «Тише, тише»,— остановила его Эвелина Викторовна, оглядываясь на дверь. И отправилась в путь.

Дом двадцать пять... пятый этаж... Вот она, квартира. Увереннее, непобедимее!

Дверь открыла довольно молодая женщина. Анна Сергеевна? Не похоже. Гостья объяснила, кто она, к кому. Женщина в фартуке, с подушечкой для иголок, какие держат при себе портнихи, низким голосом (нет, это не ее голос!) предложила снять плащ. Не успела гостья раздеться, как из комнаты послышались знакомые нотки:

— Кто там? Проходите, пожалуйста!.. Это вы? Очень рада, очень рада.

Голос «не передвигался», хозяйка была где-то в глубине квартиры, но почему не выходит навстречу? Эвелина Викторовна почувствовала: в квартире очень жарко. Это вселило в нее непонятную тревогу. Первое, что она увидела, — старый, допотопный шкаф. Этажерка на тонких ножках. На окне — герань. Все напоминало квартиры тридцатых годов. И воздух чуть ли не тех лет. Эвелина Викторовна сжалась...

На кровати лежала женщина, по фигуре почти ребенок, по лицу — за пятьдесят... Некое приспособление вроде пюпитра, на нем бумага, карандаши, книги. Под одеялом — совсем маленькое тело. Значит, неподвижна?! Да, больна, прикована к постели!

— Садитесь, дорогая! Пожалуйста, Эвелина Викторовна. Очень хорошо, что вы сами решили прийти. Я как раз собиралась звонить, — безмятежно, лучезарно говорила она, хотя лицо ее покрывала испарина.

Гостья села совершенно подавленная, смущенная.

А хозяйка словоохотливо продолжала:

— Я хотела с вами поговорить о Георгии Павловиче. Мне кажется, он рано сдался, он способен на большее, чем внушил себе. Он разобиделся на весь мир когда-то, залез в раковину собственного честолюбия. Надо бы помочь ему выбраться оттуда. Из статьи я поняла, что он способен трезво оценить себя, значит...

Эвелина Викторовна слышала и не слышала и благодарила судьбу за то, что не надо сейчас говорить. А Анна Сергеевна, угадывая ее состояние, говорила и говорила... Уже знакомит с попугаем Витькой, показывает на стенках любопытные фотографии спортсменов, просит Валечку (по-видимому, эта молодая женщина ухаживает за ней) собрать на стол. Тут только Эвелина Викторовна приходит в себя.

— Что вы, что вы! Я ненадолго из дому. Георгий не любит, когда я ухожу, а тут все-таки довольно далеко. Извините.

… А через два месяца сокрушительным золотым осенним днем по дорожке, осыпанной листьями, мимо буйных цветников, мимо гранитных, мраморных, простых деревянных и алюминиевых памятников четыре человека несли гроб. Маленький гроб, в котором лежала та, которая была Мастерицей Дарить Радость.

Я обратила внимание на крепкую спортивную фигуру и в то же время на не по-спортивному поникшие плечи одного из тех, кто нес гроб. Что-то знакомое почудилось мне в его лице. Знакомое по фотографиям из газет моей юности. Да, это был Георгий Воскобойников, о котором на днях появилось сообщение, что он возвращается в спорт.