В моем делегатском портфеле наконец лежала необходимая деталь. Та самая, найти которую в Страсбуре советовали мне московские коллеги.

— Примечательную деталь. Необычную. А уже на нее накручивай все.

Однако шли рабочие дни организованного Страсбурским университетом международного антивоенного симпозиума, а необычная деталь никак не отыскивалась.

Дни были насыщены различными впечатлениями; каждое оставалось в памяти обособленно, наверно, потому, что не было осевой детали.

Древняя, пронизывающая город мелодия гулких колоколов собора. Какофония «оркестра» — барабаны, дудки, трещотки, губные гармошки, свистки — вокруг густого костра, разложенного буйной молодежью на маленькой Кафедральной площади. Листки разбросанных тут же прокламаций с обличением лицемерия и смутным требованием «такого мира, какого мы хотим, а «они» не хотят!».

На замшелой каменной стене самого живописного уголка города намалевано: «Нет — запрету поставок для Газодюка!» («Газодюк» — словообразование, очевидно, по аналогии с «виадуком», обозначает по-французски «газопровод».) Через несколько шагов: «Ура, Румменигге!!» (Напомню: Румменигге — лидер футбольной команды ФРГ, отличившийся вдохновенной игрой на первенстве мира по футболу.) Двое здоровенных парней в запыленных башмаках и куртках-«непродувайках» храпят на тротуаре под витриной с изумительными прозрачно-матовыми статуэтками. Рядом со спящими недопитая бутылка вина, недоеденные бутерброды, плакатик: «Выспимся и догоним Марш мира!»

Впечатления. Без необходимой детали.

Она отыскалась в мой предпоследний страсбурский день: письма немецкого солдата к немецкой девушке. На их основе построил доклад участник симпозиума, молодой ученый и публицист из Дармштадта (ФРГ) Вольф Прёмист. С его разрешения я взяла на один вечер письма Ганса Шанце.

Послания юной немки Герты (Гертруды) Мюльфридель остались у Ганса. Но их содержание угадывается по ответной солдатской почте. И докладчику больший простор для размышлений, чем суховатые, сдержанные ответы Ганса, давали угадываемые за ними вопросы Герты.

О смысле жизни. О бессмысленности войн в ракурсе вечности. О сравнительных возможностях зла и добра. Об их противоборстве в обществе и в душе человека. О любви. О героизме. О подвиге. О смерти. О бессмертии... Вопросы, которые юность всех веков задает себе и окружающим. И чем дольше и настойчивей задает их, тем дольше не становится старостью.

Участники симпозиума — ученые, писатели, журналисты, преподаватели — пристально разглядывали и передавали друг другу поблекшие открытки Ганса Шанце.

И открытки, и фотографии немецкий солдат, по-видимому, выбирал сообразно с вопросами девушки.

О добре и зле? Так вот, детишки в нищенском рубище, кто босой, а кто в деревянных башмаках, выстроились в очередь за солдатской похлебкой. Голодные белорусские дети. Добрые немецкие солдаты. Не такое уж, стало быть, ужасное зло — война!

О героизме, о подвиге? Так вот, солдаты, похожие на чернорабочих, напряженно выкатывают из укрытия неуклюжее орудие. Трудные будни войны.

Письма, открытки и фотографии датированы 1916 годом, когда Ганс Шанце был призван в действующую армию и оказался на Восточном фронте. Оборвалась переписка по невыясненной причине. То ли Ганс был убит, то ли просто встретил новую подругу.

На другой день я вернула открытки Вольфу Прёмисту, поговорила и распрощалась с ним и с другими участниками симпозиума. И еще через день уехала из Страсбура.

Уезжали ранним утром. На Кафедральной площади опять дымился костер. Девушка с модно распущенными волосами сунула листок в руки молодому полисмену, хрипло выкрикивая, что молодежь не хочет стать пеплом под нейтронной бомбежкой, не хочет ни наркотиков, ни наркотических речей!

В сизом чаду от костра городской пейзаж был колеблющимся, с нечеткими границами времени и пространства. Листок прокламации или письмо?

Герта пишет Гансу!

Через 66 лет после той давней Герты молодая француженка обращается к молодому французу в полицейской форме по существу все с тем же наивным отчаянным призывом противоборствовать злу.

Напоследок мы заехали в прелестный уголок города — «маленькую Францию». Бело-коричневые домики. Гигантский многовековой платан. Тихий блеск узкого канала. Крохотная мастерская, в которой — это видно сквозь мутное оконное стекло — женщина на гончарном круге выделывает кувшин. Вот она встала, подошла к деревянной доске, начертала что-то на обрывке картона. Стоимость изделия? Или...

Герта пишет Гансу!

Из Страсбура, через который в течение 1500 лет проходили дороги всех европейских войн.

На пути в Париж я просматривала материалы симпозиума и записи моих встреч вне университетского «Зала Круглого Стола»; заново оценивала их, постепенно убеждалась в наличии общественной тенденции вырваться, пусть даже с израненными крыльями, на реальный простор из абстрактных концепций добра и зла, из сумбура наивных представлений. Убеждалась в растущем понимании общественностью того, что разоружение — процесс сложный и трудный, что нужны воля и готовность народов, государств и правительств к серьезному конструктивному диалогу и договоренностям.

Доцент Марбургского университета, видный журналист Йорген Буккер процитировал в своем докладе «Германская молодежь между милитаризмом и пацифизмом» недавно опубликованный лирический рассказ Сибиллы Адис «Заключенные под стеклянным колпаком»; «...Сначала я ползла, как насекомое, по холодной земле... Луч света блеснул передо мной. Казалось, он отражает живую зелень трав. Он заставил меня почувствовать вновь тепло материнской утробы. И заставил меня потянуться к нему, как растение тянется к свету... А в небе летели дикие гуси, гордо вытянув шеи. Дикие гуси удивленно глядели на меня круглыми глазами, словно хотели крикнуть: «О бедное дитя человечества! Ты видишь нас, но неужели ты не заметила другие «длинные шеи», скрытые в лесу и вытянутые в небо?! Это ракеты! Лети с нами, подальше от них! Мы спрячем тебя в укромное место, где ты будешь спасена!» Да, я увидела стальные машины, машины войны, готовые уничтожить драгоценную жизнь. Я была потрясена.

Почему я не могу улететь в безопасную даль?

Почему я не хочу улетать?!»

Йорген Буккер нашел в приведенном отрывке сходство с романтической стилевой немецкой традицией первой мировой войны (стиль посланий Герты к Гансу?). Увидел, что «семантическая суть текста отражает страх, беспомощность и неуклюжесть в столкновении с реальными политическими конфликтами». Наверно, это так. Но я при втором прочтении Сибиллы Адис увидела не только давнюю Герту, задающую вопросы, а уже современную немку. Утверждающую свою позицию.

В самом деле, разве не перекликается концовка рассказа Сибиллы Адис — «Почему я не могу улететь в безопасную даль? Почему я не хочу улетать?!» — с установкой организации «Борьба женщин за ядерное разоружение», возникшей из «Партии женщин за выживание»? «Мы не хотим просто «выжить», то есть спрятаться от ядерной катастрофы, мы хотим предотвратить ее», — заявляют активисты новой организации.

В Страсбуре от молодой канадской поэтессы Элл Родд я услышала, что, несмотря на разнузданную антикоммунистическую кампанию, сотни тысяч американцев уже подписали документ «Двусторонняя инициатива замораживания ядерного оружия».

Элл Родд мечтает посетить Советский Союз, расспрашивала меня о советской поэзии и прозе, кто мне лично из советских поэтесс и писательниц особенно близок. Прочитала канадской поэтессе Ларису Васильеву («Спасибо за то, что Вы были сияющим облаком дней, за то, что меня не любили, не знали о страсти моей...»). Назвала Агнию Кузнецову и Майю Ганину...

Естествен вопрос: можно ли быть уверенным, если так отчетливо набирается зрелости общественное сознание, что термоядерная катастрофа будет предотвращена?

Ответ: не знаю!

Озадачивает странный феномен, с которым я столкнулась так: в день моего доклада о нравственных критериях предвоенной и военной советской молодежи я собиралась надеть мои скромные военные награды: просто для подтверждения права говорить не только, допустим, о десятом съезде комсомола, но и об обороне Москвы, о партизанах Белоруссии. Профессор Жанна Эберт, жизнерадостная, энергичная, всегда готовая дать продуманный совет, — она и разносторонне образованный профессор Жак Нувер были самыми деятельными организаторами симпозиума — неодобрительно взглянула на мой парадный жакет. Насколько я поняла из объяснения Жанны Эберт, ее соотечественники сейчас охотно обращаются к первой мировой войне и неохотно ко второй. Потом я не раз убеждалась в правоте Жанны. Например, никто из участников антивоенного симпозиума, кроме представителя Советского Союза, не вспомнил о том, что Страсбурский университет был в 1947 году награжден медалью «За активное участие в движении Сопротивления». Насколько помню, только два доклада, оба писательские — мой и англичанки Виктории Массей, автора недавнего бестселлера «Война одного ребенка», — были непосредственно связаны с годами второй мировой войны.

Чем объяснить это? Может быть, для исторического научного анализа — а большинство участников симпозиума были представителями науки — если не обязательна, то желательна большая временная отстраненность от событий? Может быть, гораздо проще: разгул антисоветизма ведет к попыткам замолчать или даже извратить историческую правду — в данном случае решающую роль победоносной Советской Армии в победе над фашистской Германией?

— Ваш «простой» вариант очень страшен! — возразила мне Виктория Массей. — Потому что, если не совладать с «холодной войной», «горячая» неизбежна!

Вручая мне свою книгу, она сказала:

— У каждого человека есть своя война. Человек неизбежно умирает. Может оказаться убитым. Мой брат Джо, служивший в британском флоте, утонул. Но те, кто еще жив, должны бороться за вечную жизнь человечества!

К Мемориалу Верден, который мы посетили на пути в Париж, месту непрерывных боев с 21 февраля до 1 июля 1916 года, первой военной арене применения отравляющих газов, паломничество со всех уголков Франции.

Глядя на мрачную красоту центра Мемориала — длинный постамент с установленной на нем нацеленной в зенит бомбой, — думаешь о грозном значении Вердена. Особенно сейчас, когда президент США решил развернуть массовое производство отравляющих газов.

Несомненно, надо хранить память о Вердене. Но ведь не за счет забвения миллионов жертв второй мировой войны!

Возможна ли успешная борьба за предотвращение термоядерной катастрофы при забвении трагических этапов второй мировой?!

Возвращаюсь к моей заключительной беседе в Страсбуре с Вольфом Прёмистом:

— Интересно, сумела ли Герта сохранить ту страстность, то возвышенное желание бороться со злом, сделать Землю мирным обиталищем для человечества, которые, судя по вашему докладу, легко угадываются в ее письмах? И, главное, сумела ли она и другие такие же Герты передать свой энтузиазм, свой накал молодежи?

— Сумела! — твердо заявил Вольф Прёмист.

— Как безапелляционно вы высказываете то, что относится к области предположений! Этой Герты, может, давно уже нет на свете.

— Я высказываю то, что знаю. Она моя милая мать!

И как бы заслоняя вырвавшуюся сентиментальную фразу, Прёмист добавил грубовато:

— Старая она, конечно. Но почему-то еще живет на земле. Наверно, потому, что не все сделала... по передаче энтузиазма... Я тут увидел, что вообще дела очень много!

Думается, любой международный форум подлинно успешен, если он стимулирует мысль, чувство, действие...

* * *

— Накрутила? — спросил кто-то из домашних.

— Не знаю, — сказала я, не принимая неуместного вопроса. Ибо мне казалось, что я Герта, почему-то все еще живущая на земле и пишущая своему Гансу. Убитому на его войне.

Страсбур — Москва