Это не совсем обычная история. Поэтому, прежде чем рассказать ее, лучше с самого начала объяснить, кто такие Питкин, Кис и Хозяйка.
Главная среди них — Хозяйка. Она взрослая женщина, у нее есть Кис. Не кот или кошка, как можно было бы подумать, а просто сын, мальчик девяти лет, у которого есть обычное человеческое имя. Но мама зовет его Кис, поэтому и мы станем называть его так.
Мама Киса — Хозяйка по отношению к Питкину. А Питкин — это цыпленок. Поскольку же история наша о том, как этот цыпленок превратился (почти превратился!) в человека, и как раз благодаря Хозяйке, то, конечно, справедливей называть ее здесь именно Хозяйкой, а не мамой, как зовет Кис. Ведь далеко не каждый цыпленок почти превращается в человека!
Осталось предупредить, что история наша грустная, хотя поначалу складывалось все очень хорошо и даже весело. И кто бы мог подумать...
Впрочем, начнем по порядку. Вы сами увидите, как цыпленок превращался в человека и что из этого вышло. Но сначала о том, что для этого нужно.
Нужно, чтобы этот цыпленок не был бы высижен мамой-наседкой, а появился на свет в инкубаторе. То есть, чтобы это был цыпленок без родителей.
Затем нужно, чтобы он попал в руки Злых Мальчишек. Может, это не обязательно, но так получилось в нашей истории, и потом вы сами увидите, как важно это условие. (Я даже с большой буквы пишу: Злые Мальчишки. И не потому, что уважаю их, напротив, я их очень и очень не люблю и не уважаю — можете не сомневаться! И пишу так, с большой буквы, как раз для того, чтоб читатель сразу насторожился, не пропустил бы эти слова без чувства и без внимания: мол, подумаешь, злые мальчишки — это обыкновенно! Нет, нет, это не обыкновенно, это из ряда вон, когда мальчишки — злые! Вот почему я пишу: Злые Мальчишки.)
Потом нужен Кис или кто-нибудь вроде него, девочка или мальчик, или даже бабушка или дедушка — одним словом, такой отважный человек, который освободит цыпленка от Злых Мальчишек и принесет его к себе домой. Значит, нужен еще и дом. Но не всякий! Дом в деревне или в маленьком городке, где при доме есть свой двор, чтобы было куда выпустить цыпленка, не годится. Лишь большой, многоэтажный городской домина с многолюдным проездным двором, где туда и сюда гоняют машины, да к тому же множество кошек и собак, так что цыпленка не выпустишь погулять даже на полчасика.
А в доме, в квартире, конечно, должна быть Хозяйка, умеющая ухаживать за крохотным, да еще единственным цыпленком. Вот, пожалуй, и все условия. А всякие детали и мелочи, без которых не обойтись, берясь за воспитание цыпленка, вы узнаете по ходу самой истории.
Итак... Был конец, самый конец марта. День простоял сырой, темный от сплошных тяжелых туч. В городе грипп терзал людей. И наша Хозяйка тоже болела, а потому не ходила на работу.
Вечером, уж и свет пришлось включить, вбежал Кис с шапкой не на голове, а в руках и закричал звонким голосом, от которого Хозяйке сразу стало веселее и легче.
— Мам! Мам! Посмотри, что у меня! — И поставил шапку на стул перед ее постелью. В шапке сидел, нахохлившись, крохотный цыпленок. Светлый желтенький шарик, а глаза как две черные блестящие живые капли. Вы же знаете, это просто прелесть — однодневные цыплята.
Когда шапка оказалась на стуле и цыпленка перестало трясти и покачивать, он поднялся на ножки-спички — еще и тоньше спичек! — и, вытянув, сколько мог, шейку, сказал печально-вопросительно, но и с надеждой на лучшее: «Пит-кин!» И еще раз: «Пит! Кин!» Так он представился. И в то же самое время и теми же звуками — «питкин!» объяснил, что он голоден.
Хозяйка его сразу поняла.
— Ах ты маленький, глупенький Питкин! — сказала она.— Какой же ты хорошенький и голодненький!
Вот с этого момента, с этого восклицания Хозяйки Цыпленок и получил свое имя — Питкин, а значит, уже немного стал походить на человека.
Поняв, что Питкин голоден, Хозяйка поняла и еще много чего. Встав с постели, чтобы приготовить ужин Питкину, она стала говорить Кису:
— Зачем только ты принес его? Вряд ли он у нас выживет. Ему сейчас нужно тепло, а одному не согреться. Ведь цыплята, когда их много, греются друг о друга. И живут, даже если нет у них матери-наседки. А этот? Один-одинешенек. Не закутаешь ведь его одеялом.
— Мам! — сказал бодрый Кис, ничуть не смутившись от этих печальных слов.— Не мог же я смотреть, как они его мучили. Они бы знаешь что с ним сделали! Вот я его отнял и убежал!
— Кто — они? — спросила Хозяйка и тут же догадалась: — Мальчишки, что ли?
— Ага! Они б его замучили страшной смертью. А мы его спасем. Покормим, укроем. Может, и не умрет еще. А там бы уж умер. Правда, мам!
Если б у Хозяйки не было гриппа, она бы непременно расцеловала своего Киса в румяные и холодные — мартовские — щеки: такая вера в счастливую судьбу цыпленка сияла в его глазах. Кис еще не знал, что добрые дела часто оборачиваются бедой,— об этом знала его мама. Но как же она могла сказать сыну: не надо было отнимать цыпленка у мальчишек, потому что теперь, в случае его гибели, ты, Кис, и я будем виноваты. Можно ни секунды не сомневаться, что она и сама отняла бы Питкина у Злых Мальчишек. И уж раз Кис спас цыпленка, надо было спасать его и дальше.
Хозяйка сделала так, как поступала ее собственная бабушка с малыми цыплятами, если им нездоровилось: она набрала в рот немного воды и напоила Питкина из своих губ. А Кис испугался:
— Мам! У тебя же грипп!
— Цыплята нашим гриппом не болеют! — успокоила его Хозяйка.
И они принялись кормить Питкина, нарубив мелко-мелко сваренное вкрутую яйцо. Постукивая пальцем по дощечке с яичными крошками, Хозяйка пригласила Питкина поклевать. Он сразу понял! Живо застучал своим крохотным клювом, изредка попискивая с удовлетворением: мол, вкусно, спасибо!
Наелся он быстро и, закинув голову, стал покачиваться, приседать, будто уж и ноги его не держали,— так сразу захотел он спать.
Кис взял его на ладонь, прикрыл другой и глаза цыпленка тут же подернулись пленкой, он заснул в тепле Кисовых рук.
— Не держать же его всю ночь на руках,— пробормотала Хозяйка, глядя на Киса с Питкиным, и в тот же миг догадалась: грелка! Вот что нужно!
Теперь читайте внимательней, ибо сейчас будет рассказано о вещах, очень важных в воспитании цыпленка! Хозяйка взяла картонную коробку из-под посылки (годится и ящик), выстлала ее газетами, налила в грелку горячей воды и, завернув ее в свою старую кофту, чтоб не жглась, положила в коробку. Цыпленка посадила рядом и укрыла его вместе с грелкой мягкой трикотажной тряпкой. Кису все это очень понравилось. Показалось ему, что Питкину в коробке с грелкой так тепло и уютно, что ему самому захотелось туда, под теплый бок грелки! Позавидовав Питкину, он пошел спать, теперь уж без всяких сомнений, выживет ли его цыпленок. Еще бы не выжить в таких прекрасных условиях!
Зато Хозяйка спала тревожно, боясь, как бы Питкин не задохнулся в коробке или не удавился, запутавшись в тряпках. Поэтому она сразу услышала, когда среди ночи Питкин тоненько заплакал: «Пит! Пит! Пит!»
«Грелка остыла! — догадалась Хозяйка. Она сменила воду в грелке, убрала запачканные Питкиным пеленки — то есть газеты, конечно! — и он затих.
— Ведь вот,— говорила сама себе Хозяйка,— возни, как с малым ребенком! — Но теперь она успокоилась, теперь она знала, что в случае чего Питкин ее позовет.
Так все и наладилось у них. Питкин нуждался в грелке всего три первые ночи. На четвертую он и не заметил, когда она остыла. Не просыпался.
Хозяйка с Кисом открыли еще одну особенность в поведении цыпленка: если среди дня посадить его в коробку и накрыть сверху, он думал, что уже ночь, и спокойно засыпал. Это было важное открытие, так как питкина нельзя было оставлять одного в квартире: он принимался горько плакать, он метался по комнатам, точь-в-точь как цыпленок, отставший от своей наседки.
Было ясно, что своей мамой Питкин считает Хозяйку. Он бегал за ней по пятам. Он сиротливо кричал свое: «Пит! Кин!» — если не успевал уследить, когда она ыходила в другую комнату. Он даже умел проситься на руки! Подходил к Хозяйке и, посматривая на нее то одним, то другим глазом, для чего наклонял голову то влево, то вправо, просительно пищал: «Пи-ит! Пиит!» Став постарше, он принимался еще и поклевывать ноги Хозяйки,— такими легкими, частыми клевками. Поклюет, поклюет да посмотрит на нее вверх. Когда немного подросли его крылышки, стал он и подпрыгивать: дескать, возьми ты меня, пожалуйста, приласкай!
Наверное, он нуждался в теплом крыле, под которым ему хотелось спрятаться, чтоб согреться и немного подремать. Взятый на руки, он начинал карабкаться по хозяйкиным рукавам на плечо к ней, а оттуда норовил забраться под подбородок. Цепляясь коготками за воротник платья, старался удержаться тут, возле теплой шеи, попискивая именно так, как все цыплята, когда они сгруживаются под крыльями своей матушки-наседки.
Когда Хозяйка писала что-нибудь за своим столом, он устраивался у нее на коленях, словно был котенком, а не цыпленком. Хозяйка прикрывала его краем своей вязаной кофты, как крылом, так они и работали вместе.
А время шло. Кончался апрель, весна была в полной красе. Зеленела трава, и светило солнышко. Кис, приходя из школы, приносил Питкину гостинцы: мягкие зеленые травинки, листья одуванчиков. Все это очень нравилось цыпленку.
Смешной он стал! Крылья его оперились. Перышки пробивались на грудке, возле хвоста и на шее, а сама шея вытянулась. Из милого пушистого малыша стал Питкин голенастым подростком. Но пух еще держался у него между крыльев, кое-где клочками на шее.
Теперь Киса и Хозяйку одолевали новые сомнения: петушка они растят или курочку? А если курочку, то как быть с именем? Цыпленок прекрасно знал свое имя — Питкин, опрометью кидался на зов! К другому имени он вряд ли привыкнет. Решили: пусть так и остается.
— Просто мы будем знать, что это мисс Питкин. Или, если хочешь, мадемуазель,— сказала Хозяйка Кису. (Кис учил французский язык.)
— Мисс! Мисс! — Кис обрадовался.— Знаешь, ведь есть такой фильм «Мистер Питкин в тылу врага»! Это английская фамилия. А у нас будет мисс Питкин!
— Вот именно — в тылу врага! — печально сказала Хозяйка.
Видя, как быстро растет цыпленок, она все чаще задумывалась, что придется им предпринять, когда станет он взрослой птицей. Ладно, если это будет курица: она хоть не кукарекает.
Только Питкин не знал сомнений и не ведал предчувствий. Подрастая, он все больше удивлял родных и близких знанием разных куриных законов и обычаев. Никто не мог научить его этому, не от кого было и самому научиться, а Питкин был образован, будто закончил куриную академию!
Однажды Хозяйка и Кис обедали, и Питкин тоже вскочил на табурет возле стола. Нечаянно Кис поперхнулся и, откашливаясь, издал какой-то гортанный звук — не то «к-х-рр», не то «к-а-хр». Такой глубоко горловой, скрипучий странный звук. И вдруг Питкина с табуретки словно ветром сдуло! Да как! Он шмякнулся на пол и со всех ног, вытянув шею и вытаращив глаза (если только можно еще вытаращить такие абсолютно круглые глаза), бросился в угол за плиту.
Сначала Кис и Хозяйка подумали, что цыпленка испугал громкий возглас Киса. Но нет, было что-то другое: просто вспугнутый, он отпрыгивал, отбегал, а сейчас весь его вид и поведение выражали смертельный ужас, панику! Сунувшись за плиту, Питкин замер там, будто окоченел, прижавшись к полу, втянув голову в плечи. И тут, глядя на него, Хозяйка вспомнила! Вспомнила, как наяву увидела: деревенская муравчатая улица, клушка, заботливо покряхтывая, водит цыплят. И вдруг в небе темная тень — коршун! Тогда, прицелившись в него, в небо, своим желтым глазом, встопорщив все перья и став в два раза больше, курица-клушка издает резкий скрипуче-гортанный крик: «К-х-а-рр!» Услышав этот сигнал, цыплята, словно горсть гороха, брошенная оземь сильной рукой, брызжут в разные стороны: кто под забор, кто под сруб колодца, кто под завалинку, кочку. И все замирают точно так, как сейчас Питкин: втянув голову в плечи, прижавшись плотно к земле. Когда опасность минует, клушка подает сигнал отбоя: ласково квохчет, созывая цыплят.
Хозяйка вспомнила тон и тембр того куриного сигнала опасности: да, очень похоже на возглас поперхнувшегося Киса!
Немного погодя, когда Питкин уже успокоился, Хозяйка нарочно сказала по-куриному: «К-х-а-рр!» И Питкин снова пришел в ужас и побежал прятаться!
— Интересно,— сказала задумчиво Хозяйка,— сколько его бабушек, пра- и прапрабабушек, дедов и прадедов вывелось в инкубаторе...
— А что? — спросил Кис.
— А то, что вряд ли кто-нибудь из них слышал этот сигнал. А вот память о нем не исчезла. Конечно, это уже и не память — это инстинкт,— объяснила она Кису.— Так называется это свойство — знать и уметь то, чему тебя не учили, о чем ты не знаешь, но знали и умели тысячи твоих предков и передали своим потомкам по наследству. Ну, как умение махать крыльями или искать корм, рыться в земле. Но в этом хоть потребность есть. А память об угрозе... Которая уж давно и не грозит...
— Да-а! — позавидовал Кис Питкину.— Хорошо устроились! Не то что мы, люди. У нас ходить — и то надо учиться! А уж читать! Писать! Нет, чтобы все по наследству передать своему сыночку!! Как взял бы в руки карандаш, так и пошел шпарить без ошибки! Без единой! Вот это было бы да! Как думаешь, Питкин? «Пит! Пит!» — ответил Питкин и постарался взлететь к Кису на колени.
Питкин умел все. Ни разу не ступавший по земле, он пытался купаться, как в земле, на газетных снимках, их-то и принимая за теплую земляную ванну. Газеты расстилались для него под окном, где на полу особенно долго держалось солнышко. Черные газетные снимки нагревались сильнее, вот Питкин и думал, что это хорошо прогретая земля или пыль, в которой, как известно, очень любят купаться куры. Смешно было смотреть на купающегося Питкина: все движения его были такими, как если бы под ним и вправду рассыпалась рыхлая земля. Он «взрыхлял» газетный снимок ногами, напрягая когтистые лапы. Потом, прилегши на грудь и откинув обе ноги в сторону, взбивал крыльями эту «землю»; он встопорщивал все перышки, чтоб «земля» приникала к самой коже, омывала бы ее как следует. Потом он резко встряхивался, выбивая пыль и землю из перьев.
Выкупавшись, Питкин блаженно млел в своей «ванне» на солнышке, закрыв глаза, вытянув ноги и раскинув крылья.
Питкин «помнил» и то, что с наступлением темноты курам на земле грозит опасность и, значит, следует искать место для ночлега где повыше — на ветках деревьев. Еще засветло Питкин принимался искать это «дерево». Взлетев на табурет, он перебирался с него на стол. Отсюда пытался взлететь на кухонную полку, роняя кастрюли и сковороды, устраивая страшный трам-та-ра-рам. Но этот грохот его не пугал и не останавливал. Он продолжал свой путь наверх.
Его выручали Кис и Хозяйка. Приговаривая: «Бедный ты наш, глупый Питкин! Ведь это тебе не деревья!» — они брали его на руки и укладывали спать в коробку.
Однажды, когда Кис и Хозяйка задержались где-то допоздна, Питкин разгромил всю кухню. Кастрюли и сковородки, банки с крупами и сама крупа, цветы из расколовшихся горшков и земля вперемешку с куриным пометом были раскиданы по всему полу, столам и табуретам. А на самой верхней полке восседал Питкин и взирал на учиненный им же самим разгром с видом кротким и невинным.
Кис и Хозяйка лишились дара речи, а потом принялись хохотать: уж очень смешно посматривал Питкин со своей недосягаемой высоты!
— Ничего не поделаешь, у нас инстинкт! — приговаривал Кис, подбирая черепки и кастрюльки.
Но несмотря на свои инстинкты, Питкин был на редкость смышлен. Ведь вообще-то у кур по части ума репутация неважная. В самом деле, если кто-нибудь из вас гонял кур с огорода, то знает, какие это бестолковые существа, особенно петухи. Петух будет метаться туда и сюда, то и дело пробегая мимо открытой калитки или лаза, сквозь который он и проник в огород. Не сразу сообразит он, что и через плетень перелететь ему вполне по силам.
Питкин же с одного разу запоминал, что к чему. Берет однажды Хозяйка веник, чтобы пол подмести, а Питкин, который, по своему обыкновению, ходил за ней, ка-ак бросится вон! Будто ему сказали «к-х-а-р.р» куриным голосом.
— Ты что, Питкин? — спросила Хозяйка.
А он ничего не говорит и к ней не идет. Тогда она пошла за ним, а веник из рук не выпускает. Питкин — от нее! В панике!
— Ага! — сказала Хозяйка.— Кис! Это ты гонял Питкина веником?
— Ты что, мам! Это не я! Это Димка приходил! Давай, говорит, устроим петушиный бой. Ну, и выставил против Питкина веник. Мам, он его не бил,— стал оправдываться Кис, так как Хозяйка начала укоризненно покачивать головой, слушая Киса.— Не бил он его! Просто тыкал ему навстречу веником, будто это петух наскакивает. Ну, Питкин удирать, Димка за ним, веником его вызывает. Тут я увидел, что Питкину страшно, и отнял у Димки веник. И все! Вот. С тех пор, как беру веник, он удирает. Сама видишь.
— Эх ты, Кис. А еще отнял Питкина у Злых Мальчишек. Ты пойми, если Питкина пугать, он будет такой же глупый, как и все куры. Ведь он живет у нас, как человек: его никто не гоняет, все его только любят. Он присматривается, прислушивается и сам соображает. Видишь, с одного разу запомнил страшный веник. Конечно, если ты мне правду сказал и больше не пугал его веником,— строго глянула Хозяйка на Киса.
Кис оскорбился:
— Не веришь, да? Не веришь мне?
— Ну, ладно, ладно, верю,— сказала Хозяйка, убирая веник. И позвала: — Питкин! Пит!
Послышалось постукивание когтистых ног: тук-тук! Остановка. Тук-тук! Остановка... Недоверчиво приближался Питкин. Вот из-за косяка двери показалась голова: вся будто вытянутая к кончику клюва от любопытства и настороженности. До чего же все-таки глупое выражение «лица» у этих кур и петухов! Да откуда тут и взяться иному выражению: костяной клюв, которым не улыбнешься, глаза всегда одинаково круглы. Неподвижно выковано жесткое куриное «лицо», в нем не может быть движения, перемены, всего, что мы называем мимикой, как это бывает с человеческим лицом или даже с мягкой мордашкой кошки или собаки. Вот и получается, что никаких чувств не может выразить курица или иная птица. А все-таки видно: боится она чего-то, сердится или, как сейчас Питкин, настроена недоверчиво... Вы видите это по ее движениям, и так они выразительны, что, кажется, и на «лице» написано: «Где-то тут был страшный веник... И зачем вы меня позвали? Вдруг снова вылезет этот веник, мой враг?»
Вытянув голову из-за двери, Питкин сначала оглядел кухню, взглянул на Хозяйку, потом на Киса и лишь после этого вошел.
— Мам! Ну, он же все понимает! — воскликнул Кис и взял Питкина на руки, прижал его голову к своей щеке.— Мам! У него такое горячее лицо! На-ка!
Кис поднес цыпленка к лицу Хозяйки, и тот перебрался на плечо к ней. В самом деле, и красная кожистая щека, и проклюнувшаяся полоска гребня, и бородка были у Питкина горячими, словно впитали солнце. Яркими, красными стали бородка и гребень с тех пор, как цыпленка начали кормить травой и листьями одуванчиков. Витаминами!!
К тому времени, когда настала пора перебираться на дачу, к началу июня, Питкин стал уже совсем взрослой, крупной птицей с белоснежным оперением. Золотисто-кремовый оттенок мелких перьев на голове, груди, у основания шеи создавал живую переливчатую игру на этой белизне. Ярко-красный гребень о пяти зубцах венчал белую голову Питкина, лепестки бороды, повторяя цвет гребня, порой просвечивали на солнце нестерпимо-алым, яростно-алым светом. Ноги стали длинными и сильными, и уже наметился над пяткой бугорок шпоры. Кажется, все-таки это был мистер, а не мисс. Только вот хвост оставался подозрительно куриным: прямыми были его перья, торчал он, а не струился плавным полукружием, как полагается у петухов. Да и разговаривал Питкин каким-то непетушиным квохтаньем, кряхтеньем, кудахтаньем. Особенно когда его что-то пугало или возмущало. Так, однажды в кустах за дачей ему на спину прыгнул с дерева какой-то лихой кот-охотник. «А-а-ах! Кудах-тах-такх!» — возмущался Питкин, прибежав и вскочив ради безопасности на скамейку в саду.
Но несмотря на кота, жизнь на даче была самым счастливым временем Питкина. На даче собралось много народу: приехали Бабушка и Дедушка Киса, его Дядя и Тетя. Теперь Питкин никогда не оставался в одиночестве.
Бабушка, жившая в свое время в деревне и державшая там кур, относилась к Питкину строго, без баловства. Ей, например, было непонятно пристрастие Питкина к жилым комнатам и она сердито гнала его с террасы, где он любил сидеть на уличной обуви, которую оставляли тут у порога. Но Питкин понимал, что Бабушка все равно добрая: ведь она никогда не забывала его покормить и напоить или отправить на ночлег в просторный и сухой сарай-дровяник, где Питкину устроили удобный насест из жерди, не толстой и не тонкой, а как раз такой, какую удобно было ему обхватить. Поэтому Питкин не очень обижался на Бабушку и, улучив минутку, снова устраивался на обуви у порога или расхаживал по террасе, поглядывая на людей то одним, то другим глазом, в надежде, что с ним поговорят. Очень любил он разговоры!
Выходил на крыльцо Дедушка, садился там, а Питкин уж тут как тут.
— Ну что, Питкин? Как дела? — спрашивал Дедушка.— Где ты сегодня был? Чем занимался? Кого видел? Не ел ли ты сегодня вредных гусениц? Не пугал ли тебя противный кот-охотник?
Дедушка разговаривал с ним, а сам иногда поглаживал его по крутой шее, по атласной спине. Питкин поглядывал на Дедушку своим, ставшим ярко-оранжевым глазом, всем видом выражая доверие и удовольствие. Он не убегал, не шарахался от Дедушкиной руки, иной раз еще и поклевывал ее мелкими поощряющими клевками. Клюв стал у Питкина твердым и крепким, с круто загнутым острым кончиком верхней половины, но никогда и никому не причинял он боли этим грозным клювом.
Гости, приходившие на дачу к Кису, Хозяйке, Деду с Бабушкой или к Тете с Дядей и не знавшие вежливости Питкина, начинали кричать, когда Питкин шел к ним поздороваться: «Уберите петуха! Он клевачий!» («Клевачий»,— говорили, разумеется, гости Киса. Другие, взрослые, немного иными словами объясняли свой испуг.) И не всегда можно было убедить их, что Питкин, может, даже еще и не петух, что он подошел просто познакомиться; а то, что он принялся поклевывать на ком-то край платья или брюки, так это выражение особо доброго его расположения.
Однако страх этих людей можно понять: они привыкли, что петухи и вообще всякие куры сами боятся людей и никогда не подойдут просто так. А уж если подходят, если не боятся, значит, у них коварные намерения: хотят напасть и больно ущипнуть своим твердым и острым клювом. А Питкин и в самом деле вдруг вытягивал переливчато-белую шею и... «Он клюется!» — вопил перепуганный гость. И невдомек гостю, что Питкин не знает страха перед людьми, а значит, у него нет зла на них. Это хорошо понимали лишь старые люди да малые дети, неученые дошкольники.
По аллейке мимо дачи Хозяйки и Киса любила прогуливаться одна старушка. Увидев однажды, что белоснежная птица с красным гребнем смело выходит к ней из кустов, сразу поняла, что Питкин не злой. И заговорила с ним.
— Откуда у нас такой красавец? Такая белая птица? Ну, подойди, подойди, ко мне, петушок! (Старушка почему-то сразу признала в Питкине петуха.) — И Питкин, запрокинув голову, слушал ласковые речи старушки.
Скоро он научился распознавать ее шаги и непременно выходил к ней, когда она гуляла. А иной раз, когда Питкина долго не было, она звала его, как человека: «Выйди ко мне, Питкин!» И наверное, чувствовала себя девочкой из волшебной сказки, когда на ее зов из зеленой листвы появлялась белая птица с алой королевской короной на голове. Старушка никогда не приманивала Питкина, не угощала его, просто разговаривала с ним. Не за угощением, не за приманкой шел Питкин, а просто поговорить! Побеседовать!
А это, согласитесь, делают только люди. Конечно, сам он ничего не мог сказать. Только иногда выпевал в ответ: «Ко-о-о, ко-коко-ко-оо...» Или начинал суетиться, оглядываться, рыть землю ногами и вглядываться в разрытое: нет ли зернышка или червячка, чтобы угостить старушку. Наверное, ему чисто по-человечески хотелось угостить доброго собеседника! А делал это он чисто по-куриному!
Куриные инстинкты не изменяли Питкину. И каждый следующий появлялся в свое время. Еще до того, как у него отросли шелковые, струистые перья петушиного хвоста, он проявил бойцовский петушиный характер. Как-то Кис, сидя на крылечке, протянул к Питкину ногу, приглашая его взлететь на нее, как на насест. А Питкин, который это охотно делал раньше, вдруг уставился на ступню Киса взглядом, не сулящим ничего доброго. Кис был обут в белые с красным кантом кеды. Питкин пошевелил ногой, и вдруг перья на шее Питкина стали дыбом! Он вытянул вперед голову, приподнял крылья: он принял боевую позу атакующего петуха. Вот он отскочил упруго, как мяч, и кинулся на белый с красным кед! Он атаковал его по всем правилам петушиного боя: подпрыгивал и, выставив вперед ноги, бил пятками, на которых еще не было шпор. Он отступал и, нервно поклевывая вокруг себя землю, обманывал бдительность «врага», чтобы, улучив момент, ударить его грудью и углами приподнятых крыльев!
Так Питкин выбрал себе во враги белые с красным кеды. Других врагов у него не было. Киса он любил по-прежнему, видимо не считая белые кеды его родней или союзником.
Питкин долго не пел. Еще и потому сомневались, петух ли он. Обычно молодые петушки начинают рано пробовать голос, будучи на вид совсем щуплыми подростками. А Питкин выглядел молодцом, но ни разу не пробовал кукарекать. В общем-то, его можно было понять. Ведь он жил в таком дачном поселке, где люди проводят только летние месяцы и потому с ними приезжают лишь кошки да собаки. В поселке не было ни петушка, ни курочки. Питкин за всю свою жизнь не слышал пения петуха. Вот и подумайте, как петь, если ни разу не слышал песни, не видел, как это делается?
Питкин запел, повинуясь только инстинкту! Этот инстинкт велит всем петухам славить начало утра, приближение солнца — всему миру возвещать его приход. Петух — вестник солнца.
...Случилось это с Питкиным самым прекрасным утром июля, когда лето во всей своей красе: деревья переполнены листьями, в гнездах подрастают птенцы, в спелых травах тяжелеет земляника. А солнце щедро и неутомимо греет землю весь долгий день.
Эту красоту и щедрость наступающего дня вы сможете почувствовать всю разом, за один только вздох, в ранний час восхода солнца, если не поленитесь, конечно, и выйдете на крыльцо дачи.
Теперь представьте себе, как волновался в такое утро Питкин. Сколько непонятных чувств потрясли его, прежде чем из его горла вырвался первый крик, ему самому неведомый. Видимо, этот крик напугал самого певца: он поперхнулся, захлебнулся, не закончил, как полагается, песню плавной, нисходящей нотой. Но ведь недаром говорится — лиха беда начало... Питкин запел!
— Вы слышали?! Вы слышали?! — говорили друг другу родственники Питкина, проснувшиеся на даче.— Он запел!
— Ур-ра, Питкин! — еще звонче Питкина крикнул Кис. С каждым днем песня Питкина набирала силы, протяжности, красоты. Теперь поселок, где жили Питкин, Кис и Хозяйка, как и полагается каждому порядочному поселку на земле, приветствовал утро и солнце бодрым победным и радостным петушиным криком.
А уж когда Питкин отрастил себе пышный хвост и весь облик его стал несомненно петушиным, тогда и только тогда он позволил себе ухаживать за «дамами». Его «дамой» мог стать любой человек из тех, кого он хорошо знал: и Кис, и Хозяйка, и Бабушка, и Дедушка, и Тетя. Ухаживание, как и драка, шло строго по ритуалу, отработанному поколениями петухов: боком-боком, припадая на одну ногу и галантно распустив крыло, Питкин делал круг почета вокруг «дамы», прочиркивая концом крыла по земле и бормоча «комплименты» себе в атласный воротник. Но птичьи, петушиные обычаи уживались в нем с человеческими чувствами: он умел скучать в разлуке и радоваться встрече. Когда недели на две уехала Хозяйка, Питкин недоумевал: он обходил кусты и овраг за домом, забирался в комнаты, то и дело подходил к Кису и всматривался в него то одним, то другим глазом. Может быть, он думал, что вот сейчас рядом с Кисом очутится и Хозяйка? Ведь Питкин привык видеть их рядом — ее и Киса.
Когда она вернулась, Питкин был за домом, в кустах. Услышав ее голос — Хозяйка рассказывала Бабушке и Дедушке о поездке,— Питкин так ринулся к ней, что кусты затрещали, будто это не петух, а слон ломился сквозь чащу.
— Питкин! Надо же, а? Ты голос мой узнал, Питкин! — говорила Хозяйка, подхватив на руки своего питомца.
Она посадила его на садовую скамейку рядом с собой, и он принялся поклевывать цветочки на ее платье, словно невидимые пылинки снимал. Весь этот день он по пятам ходил за Хозяйкой, будто снова стал маленьким цыпленком.
А лето шло на убыль. Первого сентября полагалось съехать с дачи: дачу давали Хозяйке от ее работы только на три месяца. Что было делать с Питкиным? Везти его в городскую квартиру, где нет ни балкона, ни какой-либо кладовки, чтобы можно было устроить жилье петуху? Даже если бы все это и было!
«Ой-ё-ёей!» — крутили головами Хозяйка, Бабушка и Дедушка, Тетя и Дядя, представив себе на минутку, как Питкин — пусть из кладовки, специальной клетки или с балкона, но ведь все равно в тесной городской квартире, среди скученных городских кварталов,— примется громовым голосом отбивать часы, начиная с двух пополуночи! «Что тогда будет с соседями и с нами самими?!» Да, как ни думай, с Питкиным приходилось расставаться... В это не хотелось верить, но разлука была неизбежной.
Кис с Дедушкой предложили отдать Питкина в цирк. Он не боится людей, любит разговаривать с ними, он красив — он может стать звездой арены! «Питкин — суперстар!» — восклицал Кис с воодушевлением.
— Эх вы, суперстары...— говорила Хозяйка.— Кому нужен в цирке уже взрослый петух? Да, он ручной. Но учить его теперь разным штукам уже поздно. Может, в цирке и не откажутся от Питкина. А потом возьмут и съедят. Или тиграм отдадут. Или какому-нибудь Змею-Горынычу. Представляете?
— Пожалуй, ты права,— грустно соглашался Дедушка.
— А в деревнях хорошие петухи долго живут,— проговорила молчавшая до того Бабушка.— Такими дорожат. Боевыми, как наш,— пояснила она.
— Ой, мама, это же выход! — прямо-таки подпрыгнула Хозяйка.— Я даже знаю, где устроить Питкина. Моя подруга снимает дачу в деревне. А деревенские же все держат кур. Вот туда и отвезем Питкина.
— А его возьмут да и съедят в твоей деревне,— мрачно сказал Кис.
— Так мы договоримся! Я и денег дам, чтоб только его держали. Кис, ты понимаешь, это единственная возможность устроить Питкину нормальную жизнь. Даже если б он остался у нас и сидел в клетке — разве это жизнь? Да это тюрьма! Видишь, какой он большой и сильный. Ему нужно бегать, копаться в земле, ему простор нужен. А дома места не хватит, чтобы крыльями похлопать вволю. Ни тебе погулять, ни друзей, ни подруг.
— Да-а,— протянул Дедушка.— «А у нас ты будешь жить в золоченой клетке...» Песенка такая есть. В клетке птице не жизнь.
— Боже мой! — вдруг воскликнула Хозяйка.— Но как он будет без нас?! Ведь Питкин — почти человек, он знает только нас— И она низко опустила голову.
— А инстинкты! — напомнил Кис. Теперь он утешал свою маму.— Мам, ты это видишь? — Кис вытянул ногу в кеде из-под стола навстречу Питкину. Тот сразу взъерошился, поднял дыбом перья «воротника» и атаковал кед.— Ладно, Питкин, ты победил, я сдаюсь,— сказал Кис, опуская ногу.— Видишь, мам? Он сразу всех петухов в деревне расколошматит и будет там царем. А ты говоришь сначала правильно, а потом наоборот.— Кис обнял Хозяйку за шею.— Ты же все правильно придумала! А мне его жалко тоже. Еще больше, чем тебе. Ведь я его нашел.
Питкин удобно расположился в корзине, куда его посадили. Он ничуть не волновался, если рядом с ним была Хозяйка.
Пока ехали в электричке и корзину трясло и покачивало, ему несколько раз хотелось выбраться, чтобы избавиться от этой тряски, но знакомая рука опускалась на его спину, нажимала слегка, знакомый голос ласково говорил: «Потерпи, Питкин. Скоро приедем». Питкин слушал, склонив голову набок, успокаивался.
Они приехали в деревню к вечеру, еще засветло. На лугу за огородами паслись куры. Среди них расхаживал пестрый петух. Матерый, литой, с крутой грудью. Сразу видно — личность неприятная, с большим самомнением.
— Зоечка,— сказала Хозяйка, поздоровавшись с подругой,— а ты говорила, у вас нет петуха. Вон же, пестрый!
— Это соседский, не наш! — успокоила ее Зоечка.
С Питкиным на руках они подошли поближе к курам. Выпустили его.
— Иди, иди, Питкин. Иди к ним! — подтолкнула его Хозяйка.
Куры перестали копаться в траве и уставились на белоснежного петуха. А он повернулся и неторопливо последовал за уходящими женщинами.
Они ушли в дом, оставив Питкина на лугу с курами. Некоторое время спустя раздался истошный куриный крик. Все побежали к окну и увидели: по лугу мчались два петуха — пестрый гнал белого, а белый улепетывал, вобрав голову в плечи, без стыда и совести, забыв о чести и приличии!
Вот вам и боевые инстинкты... Да, этот пестрый петух совсем не походил на белый с красным кед на Кисовой ноге...
— Ничего,— утешила Хозяйку подруга,— вот переночует Питкин со всеми вместе в курятнике и привыкнет...
В это самое время тетя Шура, владелица кур, вышла скликать их в курятник и вынесла им таз с кормом. Понесли в курятник и Питкина. Поставили его там к самому тазу, среди кур, равнодушно и быстро клюющих корм. Казалось, Питкину все равно. Но только Хозяйка отняла от него руку, как он ринулся прочь... Бедный Питкин! А ведь он не ел весь этот день.
Хотели унести его во двор к Зоечке, чтобы хоть покормить, но тетя Шура сказала: «Сытый, он и вовсе не привыкнет никогда. А поголодает, и с курами поест». Правильно сказала.
Куры, наевшись, шли к насесту. Взлетали с шумом. Усаживались, подталкивая друг друга боками, балансируя на жердине насеста, пока не приседали, накрывая свои желтые кожистые пальцы теплым пухом и перьями грудки и подхвостья. Глаза их затягивались млечной пленкой.
Хозяйка ждала, пока все куры устроятся, чтоб посадить Питкина на свободное место. А он, напуганный, недоумевающий, жался в темном углу у входа в курятник.
— Давай, Питкин, и тебе надо спать.— Хозяйка взяла его и хотела посадить рядом с курами.
Но только ноги петуха коснулись насеста, как он с необыкновенной силой оттолкнулся от жерди и, помогая себе крыльями, сбивая соседних кур, вырвался из рук Хозяйки. Словно белый взрыв, взмыл Питкин над насестом, куры брызнули в разные стороны, крича надрывно: «А-а-ах! Ха-ха-ха!! А-а-ах!» Питкин перелетел через переборку внутри курятника, неловко, тяжело ударяясь крыльями и грудью о доски, и забился в одно из гнезд в соседнем помещении, где куры не спали, а только неслись. Он сидел в гнезде взъерошенный, загнанный, невидяще озираясь. Ничего не осталось от недавнего спокойного достоинства Питкина. Смят, сбит с толку, опозорен. Но он, видимо, даже и не понимал своего унижения.
Надежды Хозяйки разбились в пух и прах. Питкин не признал родичей. Не признал врага в пестром петухе. Не признал подруг в курах. Хозяйка начала понимать, что, живя среди людей, видя вокруг себя только людей, их-то Питкин и считал своей стаей. И если он мог как-то представлять себе самого себя, наверняка видел он себя в человеческом облике. Откуда и взяться другому? Куры и петух были в его глазах какими-то нелепыми, может быть, страшными чудовищами. Иными, чем он, существами. Ведь он увидел их первый раз в жизни.
Хозяйка начала понимать, какое скверное дело сделали они с Кисом: отняли у петуха возможность быть петухом. Да, он был петухом, птицей, и инстинкты у него были птичьи, но себя-то он птицей не видел! И что были Питкину инстинкты, когда, живя среди людей, он узнал любовь... Ведь он любил тех, с кем вырос, Хозяйку и Киса, а благодаря им, и другим, похожих на них,— то есть людей.
— Ой-ё-ё-ёй! — крутилась на своей раскладушке Хозяйка, мешая спать подруге.
И снова вспомнила, как появился у них цыпленок, и не видела выхода, и не могла винить Киса и себя в том, что они тогда приютили Питкина. И сейчас... Ведь они так хотели, чтобы Питкин жил своей петушиной жизнью... А что получилось: вырвав цыпленка из рук Злых Мальчишек, они все равно не смогли сделать его жизнь нормальной...
— Ой-ё-ё-ёй! — Хозяйка думала, как она будет рассказывать Кису о том, что приключилось с Питкиным в куриной стае. Оставалась надежда, что все-таки он постепенно привыкнет.
Дома Кис, выслушав Хозяйку, спросил:
— Мама, а как же Маугли? Ведь его тянуло к человеческой стае. И он вернулся к людям.
— Я тоже вспомнила Маугли,— призналась Хозяйка.— Хоть и знала, что это красивая сказка. На самом-то деле воспитанные волками дети — такие действительно были! — не могли потом превратиться в настоящих людей. Даже не хотели ходить на двух ногах — становились на четвереньки. И разговаривать не могли научиться. Вот ведь какие дела.
— И ты это знала, когда я принес Питкина?
— Знала. Но тогда я не вспомнила об этом. Уж сейчас вот вспомнила. Да и то думала — одно дело человек: сломал — не наладишь. А петух что? Существо простое. Какая ему разница — с курами есть или с людьми. Было бы что есть да пить. А вот видишь...
— Зачем же тогда написали неправду про Маугли...— сказал Кис, нахмурившись.— Сбивают с толку людей.
— Ну, вряд ли в то время знали, как взаправду было дело с теми детьми — «волчатами». А потом, признайся, тебя что — книга сбила с толку, когда ты отнимал цыпленка у Злых Мальчишек?
— Нет,— честно признался Кис.— Просто я его спасал.
— В том-то и дело! Ты его просто спасал. И я его просто спасала. И волки в «Маугли» просто спасали человеческого детеныша. Но так и должно быть в жизни! Всех живых и живущих надо спасать. И помогать им жить. Будь у нас дом в деревне или дача, и жил бы с нами да поживал Питкин. Но, думаю, он и к курам привыкнет. Все-таки не человек.
Через две недели Хозяйка с Кисом поехали проведать Питкина. Когда подходили к калитке Зоечкиного дома, увидели его: он стоял, как часовой, у входа в сад...
Не буду описывать этой встречи. Сами можете представить ее себе. А Зоечка сказала:
— Просто нет сил! Ведь так он стоит целый день! Он хочет к людям. Сначала все лез на крыльцо к тете Шуре. Но оттуда его гонят без церемоний. А здесь с ним через забор мой Петюшка разговаривает. Тайком. Потому что я ему запрещаю. Понимаешь? Чтобы Питкин быстрее отвык от людей. А Петюшка плачет — ему жалко петушка. Но к курам Питкин все же привык немного: ест теперь с ними, не шарахается.
А еще через две недели Зоечка уехала из деревни. Она рассказала, что тетя Шура очень ее просила отвезти для Хозяйки курочку. За Питкина. Говорит, что ей неудобно просто так получить петуха. Зоечка отказалась, зная, что Хозяйке и Кису это было бы неприятно.
— Еще бы,— сказали Хозяйка и Кис. И вдруг переглянулись: — А почему она сейчас заговорила о курочке, а не тогда, когда они привезли ей Питкина?
— Она сказала, что отдаст Питкина своей сестре в соседнюю деревню, где нет петуха. Потому что соседский петух все равно бьет Питкина. Не дает ему житья и проходу. А сестра отдаст ей за Питкина курочку. Они договорились. Вот почему тете Шуре и неудобно сейчас.
Хозяйка низко опустила голову. Ей очень хотелось верить, что все так и есть.
Ночью она увидела сон. Будто прибирается в совсем новой квартире, видно, только что переехали. Квартира на самом верхнем этаже высоченного дома — наверное, этажей двадцать,— а дом на берегу моря. Только море не южное, а такое среднерусское, как моря возле волжских гидроэлектростанций. Не синее, а серо-стальное, осеннее. Хозяйка видела это море с большой высоты через распахнутую дверь на балкон. Да, здесь был отличный широкий балкон. Хозяйка сметала в кучку строительный мусор и поглядывала на серое море и такое же хмурое небо. Вдруг на фоне темных туч показалась белая точка. Она быстро росла, приближаясь, двигаясь наискось по направлению к балкону.
«Питкин! Питкин!» — закричала Хозяйка, бросаясь через комнату на балкон, потому что это был Питкин — белый петух! Он планировал, широко размахнув свои крылья, а на одной его ноге развевался короткий конец оборванной толстой веревки.
Хозяйка оказалась на балконе как раз в тот момент, когда Питкин, чуть-чуть недотянув до перил балконной ограды, ударился грудью об угол этой ограды, и его отбросило в сторону. Нелепо кувыркаясь, он стал падать в море. Хозяйка перегнулась через перила, напрасно протягивая руки вслед Питкину. Он теперь не планировал, а падал беспорядочно, словно комок перьев.
Птица упала в море, в серую воду, где плавали какие-то щепки, бумажки, соломинки — мусор...
Я... все-таки думаю, что не зря приснился этот сон Хозяйке. Наверное, когда Питкина увозили в другую деревню, он надеялся, что снова увидит ее и Киса. И он так рвался к ним... Потому и был у него на ноге обрывок веревки...