Вдали от центра, на тихой улице уездного города Екатеринбурга, стояло довольно мрачное кирпичное здание. В нем помещалось епархиальное женское училище. Здесь в основном учились те, чьи родители не имели возможности вносить высокую плату за обучение в гимназии. При школе было общежитие. Школа готовила учителей для города и сельских школ.

Вспоминается длинный школьный коридор в день первого сентября 1907 года. Ученицы шумно делились впечатлениями о том, как провели каникулы. Но не только этим были они взволнованы — ждали прихода нового учителя русского языка. Прозвенел звонок. Вошли в класс. Чинно расселись по местам. Послышалось покашливание, и в класс вошел человек среднего роста, с красивой, густой бородой и чуть волнистыми русыми волосами. Но особенно привлекали внимание его умные и какие-то лучистые глаза. Это был наш новый учитель русского языка Павел Петрович Бажов.

Не только мы присматривались к новому учителю, но и он, когда поднялся на кафедру, испытующе обвел взглядом притихший класс и чуть приметно улыбнулся, как будто подумал: «Посмотрим, что вы за народ...»

Раньше, как нам стало известно, он преподавал в мужском духовном училище, и там его очень любили, и ему было интересно работать с мальчишками. Как я узнала впоследствии, ему не хотелось расставаться с учениками, он боялся, что девочки народ менее восприимчивый и пассивный.

Свой первый урок Павел Петрович просто беседовал с нами. Выяснил, что мы из себя представляем. Много говорил сам о красоте и богатстве русского языка, о том, как важно знать его в совершенстве.

Павел Петрович отличался от большинства преподавателей, державшихся чопорно и официально. Между учителем и нами установился постоянный тесный контакт. Хотелось лучше подготовить урок, лучше ответить. На его уроках не было места равнодушию, зубрежке.

Любое, сухое и трудное на первый взгляд, грамматическое правило становилось доступным, понятным, живым в изложении Павла Петровича, прививавшего нам вкус и любовь к русскому слову. Он строил свои уроки на примерах, взятых из русских былин, басен Крылова, стихов Пушкина, Некрасова, Лермонтова, из произведений Тургенева, Толстого, Лескова, Чехова. На его уроках казалось, что учитель приходит в класс и свободно импровизирует. Между тем эта простота и доступность изложения достигались путем тщательной, длительной подготовки. Впоследствии Павел Петрович говорил:

— Мне приходилось работать с подростками, и, разумеется, здесь всегда могли возникнуть неожиданные вопросы, поэтому надо было готовиться серьезно и широко. Больше всего было трудностей в области правописания. Это была самая кропотливая, самая скучная часть работы, в связи с чем я много читал сам и учил четко излагать мысли. Все это требовало подготовки и знания литературы, а также знакомства с различными предметами из области естественных наук. Надо было удачно подобрать материал, чтобы он служил для сознательного изучения родного языка.

Очень внимательно подходил Павел Петрович к оценке ученических работ. Особенно не любил он «красивостей», которыми часто изобиловали наши сочинения.

«Погоня за искусственными построениями ничего, кроме вреда, не принесет». «Не забывайте, что красота слога прежде всего — в простоте». «Чем проще, тем лучше». «Избегайте всего искусственного». Подобные замечания можно было встретить на полях многих ученических тетрадей, правленых рукой Павла Петровича.

Он обладал большой выдержкой и умением владеть собой. Не было случая, чтобы он повысил голос или резко оборвал ученицу, плохо знавшую урок. Если его что-нибудь раздражало, он хмурил брови и несколько раз проводил рукой по волосам — всем становилось ясно: Павел Петрович чем-то недоволен.

Его деятельность не ограничивалась преподаванием русского языка. Он выступал как педагог в самом широком смысле этого слова. В частности, внимательно следил за тем, что мы читаем. Очень резко и насмешливо отзывался он о книгах Чарской, заполнявших в ту пору все школьные библиотеки:

— Они не раскрывают перед читателем подлинной жизни, не говорят о труде, а учат скользить по поверхности жизни, маня легкими удовольствиями, уводят от действительности в царство мечтаний.

Подобной псевдодетской литературе он противопоставлял произведения классиков. У Павла Петровича в эти годы была большая и хорошо подобранная библиотека. В ней были собрания сочинений Гоголя, Пушкина, Чернышевского, а также книги по истории, экономике и естествознанию. Павел Петрович очень много читал. Уже тогда он работал над картотекой. На карточки в основном записывались пословицы, поговорки, жизненные эпизоды, присловья, шутки. Рядом с общероссийской пословицей стояло уральское слово, факт.

Своей личной библиотекой он позволял пользоваться ученицам. Беседовал с нами о прочитанном, углубляя понимание не только художественного, но и идейного значения произведений русских классиков. В 1910 году мы все были под сильным впечатлением грустного события — умер Лев Николаевич Толстой. Несколько уроков Павел Петрович посвятил изучению творчества этого великого писателя, акцентируя наше внимание на его критике социальных порядков.

Впоследствии одна из учениц Павла Петровича, А. Алексеева, педагог Красноуфимской школы, говорила на собрании, посвященном выдвижению кандидатов в депутаты Верховного Совета СССР: «Хорошо помню Павла Петровича Бажова, его теплое, простое отношение к нам, ученицам. Павел Петрович всегда отличался тем, что старался отдавать людям все свои знания. Он привил мне, как и многим другим своим ученикам, любовь к нашему родному, великому языку, к литературе».

В 1911 году, когда я окончила училище, Павел Петрович сделал мне предложение. Наша совместная жизнь сложилась на основе глубокой любви, большой дружбы и доверия. Эти чувства прошли через всю нашу жизнь, не угаснув до последних дней.

Павел Петрович много рассказывал мне о своем детстве, о том периоде жизни, которого я не знала. Вырос он в семье рабочего, которая знала нужду и тяжелым трудом добывала средства для существования. Но это не отражалось на крепких дружеских отношениях между членами семьи.

Здоровая, трудовая атмосфера в доме Бажовых, полное взаимопонимание между отцом, матерью и сыном — все это еще в детстве наложило отпечаток на характер Павла Петровича, способствовало воспитанию душевной бодрости, веры в человека, трудолюбия.

Отец Павла Петровича, Петр Васильевич Бажов, работал на Сысертском заводе, в пудлинговом цехе. Он был добрым и веселым человеком, ласковым по отношению к детям. Доброта, однако, не мешала ему решительно и принципиально вести себя на работе. Часто он, опытный, квалифицированный рабочий, жестоко платился за резкие отзывы о начальстве, за обличение жестоких порядков на заводе. Не раз его переводили с одного завода на другой, а иногда и увольняли с работы. За годы военной службы Петр Васильевич много повидал и сумел правильно оценить увиденное. Ему было присуще чувство презрения ко всякому «жулью», «сударям» и «присударям», грабящим людей труда — крестьян и рабочих. Подлинным человеческим достоинством, гордостью рабочего человека были проникнуты его наставления десятилетнему сыну, когда тот отправлялся в город на учебу.

Я не знала Петра Васильевича. Он умер задолго до того, как мы поженились. Мать Павла Петровича, Августа Степановна, жила с нами. Она рассказывала мне о своей тяжелой юности. Девочкой-сиротой она попала в большую, многодетную семью отчима, где на нее взвалили всю черную работу по дому, уход за скотиной. Еще совсем маленькой ее отдали в мастерскую, где она научилась искусству плетения кружев и вязанию ажурных чулок. Это впоследствии явилось большим подспорьем для семьи, особенно в беспросветно голодные годы, когда Петр Васильевич сидел без работы.

Но бесчисленные житейские тяготы не ожесточили Августу Степановну. Она была неизменно добра и внимательна к окружающим. После смерти мужа сын остался ее единственной привязанностью и опорой. Благодаря природному уму и жизненному опыту она сумела стать другом для сына. Ее настойчивости, заботам и самопожертвованию Павел Петрович во многом обязан своим образованием. Большая любовь к сыну, единственному ребенку в семье, заставила мать решиться на отправку его в Екатеринбург и мужественно вынести многолетнюю разлуку.

Выбор учебного заведения определялся материальным положением семьи. Ни в гимназию, ни в реальное училище родители не могли поместить мальчика, так как плата за обучение была там в два-три раза выше, чем в духовном училище, где от учеников не требовалось форменной одежды и предоставлялось общежитие.

Когда Павел Петрович учился в четвертом классе Пермской семинарии, отец его умер, и продолжать учебу пришлось, добывая средства для существования собственным трудом. Кроме того, на плечи легла забота о матери. Приходилось браться за все: давать частные уроки, заниматься репортерской работой в пермских газетах, корректурой, разработкой статистических материалов. В годы учебы Павел Петрович принимал участие в выступлениях семинаристов против реакционно настроенных преподавателей, в устройстве маевок за Камой, в течение трех лет был библиотекарем подпольной библиотеки, в которой имелись произведения Маркса, Белинского, Чернышевского, Добролюбова.

После окончания семинарии Павел Петрович мечтал продолжить свое образование в университете, но мечте этой не суждено было осуществиться. Впоследствии Павел Петрович вспоминал: «Несмотря на предельно высокую оценку успеваемости по всем предметам, в моем семинарском аттестате была пометка о специальной характеристике». Очевидно, она была отрицательной и указывала на политическую неблагонадежность Павла Петровича. Во всяком случае, ему было отказано в приеме в Томский университет и даже запрещено остаться вольнослушателем с правами зачета.

«Политическая неблагонадежность» выпускника духовной семинарии с годами усиливалась. Павел Петрович активно участвовал в революционных событиях 1905 года в Екатеринбурге, в забастовке сысертских рабочих, в работе учительского союза. О продолжении учебы нечего было и думать, и Павел Петрович остался учителем русского языка и литературы в Екатеринбурге. Вместе со своей матерью поселился он на окраине города, в небольшом деревянном домике.

В первые годы нашей совместной жизни Павел Петрович работал над историей крестьянской войны во главе с Е. И. Пугачевым и над историей города, часто бывал в архивах. Несколько лет он занимался изучением французского и немецкого языков. Вместе мы читали много исторической и художественной литературы. Ходили в театры, чаще в оперный. Павел Петрович никогда не пел, не играл на музыкальных инструментах, но пение и музыку любил и понимал.

В молодости я немного пела, аккомпанируя себе на гитаре. И не было для него большего удовольствия, чем слушать меня в тихие вечерние часы. Позже мы часто бывали у краеведа и библиографа Андрея Андреевича Анфиногенова и его жены Надежды Павловны. Музыкальные дуэты Анфиногенова и врача Одинцова доставляли Павлу Петровичу истинное наслаждение. И в более поздние годы очень радовался Павел Петрович, когда слышал по радио или в концерте ставшую редкой игру на гитаре. Он сердился на меня за то, что в повседневных заботах о детях, о семье я совсем забросила музыку. Гитара висела у нас в комнате до последних лет, хотя после смерти Алеши, очень музыкального мальчика, никто больше не прикасался к этому инструменту.

Павел Петрович был замечательным отцом. Его отношения с детьми устанавливались на основе дружбы. В доме никогда не было ссор, недоразумений, тяжелых сцен.

К женщине-матери он вообще относился с огромным уважением. Помню, одна молодая женщина, инженер-химик, пожаловалась, что не может работать, так как вынуждена все свое время посвящать ребенку. Павел Петрович сказал: «Напрасно вы огорчаетесь! Быть хорошей матерью не менее трудно и не менее почетно, чем быть хорошим инженером».

В самые тяжелые и ответственные моменты жизни, когда Павел Петрович был на фронте и потом, находясь на нелегальном положении, работал в Западной Сибири, он всегда помнил о своей семье, заботился о нас. Вот одно из его писем, датированное осенью 1918 года:

«Валянушка. Родная моя, хорошая, дорогая! Ребята! Где вы все? Что с вами? Как тяжело не знать этого. Хотя и уверяю себя, что ничего с вами не сделали, но полной уверенности все-таки не имею, и мне представляются картины одна другой безотраднее. Трудно, оказывается, быть политическим работником, оставив в таких условиях семью. Тяжело. Одно время я был уже совсем близко, только несколько верст отделяло меня от вас, но пришлось отступить. Ты все-таки не унывай, крепись и заботься о ребятишках. Все в них. У них все впереди. И для своих, и для чужих ребят не могу согласиться, чтобы опять допустить владычество этого проклятого денежного мешка. Его свалить — ничего не жаль. И все-таки свалим! Из наших, которых ты знала, правда, многих нет, но на смену им приходят новые, и силы не слабеют, а крепнут, если не здесь, то в других местах. У меня все-таки уверенность, что к зиме будем в своем уезде, вернусь и я, если, конечно, уцелею. Наши меня, правда, берегут, но случайности всякие бывают. Работы у меня, как везде и всегда, полно. Ею только спасаюсь. Если выдается свободный час, то это всего хуже — все думаешь, что с тобой, с Алешкой, с девчонками. Ночи не сплю сплошь, а как-то это на меня мало действует, вошло в привычку. Но ты не бери с меня примера. Помни, что у тебя на руках трое малышей и у самой еще много осталось впереди. Не унывай, заботься о ребятах, жди меня. А если не случится возвратиться, не раскисай, не падай духом, у тебя дети. Помни мою последнюю просьбу — воспитай, как я говорил. Прощай, поцелуй ребят».

И позднее, постоянно находясь в командировках, будучи целиком поглощен работой, Павел Петрович всегда помнил о семье, заботился о ней.

В период коллективизации он долго жил в районе Ирбита. К десятилетию Великой Октябрьской социалистической революции «Крестьянская газета» подробно освещала путь советского крестьянства. Павел Петрович ездил по деревням Ирбитского и Зайковского районов. Его корреспонденции часто печатались в газетах и журналах. Накопились впечатления и на книжечку очерков «Пять ступеней коллективизации». Он был целиком захвачен событиями, происходящими в деревне.

«12/IV—1930

Валянушка, ну, я опять пока в Зайково. На днях будет в Скородуме собрание уполномоченных артели. Мне придется дождаться этого собрания. А потом поеду в Чернорицк, как предполагал. Уже сговорились с председателем артели — примерно после 15—16 направлюсь на недельку, может быть и больше, в этот район. Там, кроме Чернорицка, придется, вероятнее всего, поработать еще в Белослудском селе. Кстати, там, говорят, на пригорках скорее сохнет. Есть предположение перебросить туда трактора и начать пахоту неделей раньше, чем ожидают по району. Очень бы хорошо получилось, если бы удалось! Все-таки чуть не десятую часть пахоты можно бы возложить на машины. Вчера была проверка тракторов — оказались в удовлетворительном состоянии. Меня все больше и больше начинают захватывать деревенская весенняя суматоха, тревога о погоде. Приближаются те горячие дни, о которых сложилось присловье: «О вешну за вицей в куст некогда...» Для успешной работы мне нужно лишь, чтобы у вас там все было как надо. Ну, всего хорошего. На улице шумят тракторы, прибыли новые. Целую крепко тебя и ребятишек...»

Павел Петрович любил Урал. Природу, климат нашего края, «зиму с морозцем». Где бы нам ни приходилось бывать — в Крыму, на Кавказе, в Сибири, на Алтае, — его неизменно тянуло на Урал, к его горам, лесам с высокими мачтовыми соснами, прудами и горными озерами, к людям Урала. Много раз ему предлагали переселиться в самые разные места, но он неизменно отвечал: «Нет лучше Урала! На Урале родился, на Урале и умирать стану».

Из времен года Павел Петрович любил раннюю осень, так называемое бабье лето. «Едва ли молодая зелень весны сравнится с красотой осеннего леса. Одна рябина чего стоит», — любил говорить он. Но в последние годы жизни осенние краски наводили на него грусть. С особой силой полюбил он весну.

«Какой-то неуловимый и в то же время всеми чувствуемый и понимаемый запах весны и есть та привязка к жизни, которая не ослабевает, а чуть ли не усиливается с годами», — писал он. «Ну, теперь веселее станет, дни будут прибывать, не заметишь, как и весна подойдет... и человек радуется, что за зимой придут весна и лето. А об осени и зиме, которые тоже неизменно придут, никто почему-то не думает».

Физический труд приносил радость Павлу Петровичу. Зимой — уборка снега, осенью — пилка и колка дров, весной и летом — работа в саду. Самым большим удовольствием для него было «копаться в земле до пота». Такой отдых, он считал, лучше всякого другого. Весь наш небольшой сад он возделал собственными руками. Липу посадил крошечным деревцем тридцать с лишним лет назад, а позже вместе с детьми приносил из леса и посадил березку, кусты рябины. Последние годы жизни увлекался посадкой фруктовых деревьев.

В 1914 году умерла Августа Степановна, одной с двумя девочками, одного года и двух лет, мне было трудновато, и я уговорила Павла Петровича переехать в Камышлов, поближе к моим родным. Мои сестры и мама жили тогда в Камышлове. Павел Петрович особенно не возражал, он всегда считался со мной. И вот мы в Камышлове. И здесь Павел Петрович учительствовал. Здесь мы встретили Великую Октябрьскую социалистическую революцию.

Дружба с рабочими-большевиками, которая началась еще в дореволюционные годы, оказала серьезное влияние на него. Рабочие паровозного депо — В. Д. Жуков, Д. И. Лещев — и обувной фабрики — Подпорин и Удников — часто бывали у нас дома и засиживались до глубокой ночи, обсуждая наболевшие вопросы того времени — война, пути дальнейшего развития России... Когда разговор заходил об истории, литературе, искусстве, говорил больше Павел Петрович, а остальные жадно слушали. Как-то в наступившей тишине Василий Данилович Жуков сказал: «Эх, нам бы такую грамоту, если не нам, то хоть нашим детям!» — «Завоюем!» — откликнулся Павел Петрович. Сказал уверенно, твердо. Эта дружба в жизни Павла Петровича сыграла немалую роль. Она помогла ему выбрать правильный путь в жизни.

К началу 1917 года встречи у нас на квартире участились, причем всякий раз народу собиралось все больше и больше. Это могло вызвать подозрение полиции, и место собрания было перенесено в загородный сад, на Бамбуковку, в здание депо. В феврале 1917 года у кружка наладилась связь с революционной группой расквартированного в городе запасного 137-го полка. С первых дней февральской революции Павел Петрович и все члены кружка работали по заданию большевистской организации. Они принимали активное участие в организации общегородских собраний, особенно после победы Великой Октябрьской социалистической революции. Я нередко бывала с Павлом Петровичем на таких собраниях, устраивавшихся чаще всего в здании городского кино. Обычно помещение наполнялось до отказа. Многие рабочие приходили целыми семьями. Но теснота и духота не мешали людям по пять-шесть часов слушать речи ораторов, принимать участие в спорах. На этих собраниях выступал и Павел Петрович. Он говорил, как обычно, тихо и спокойно, но за этим спокойствием чувствовалась горячая убежденность в правоте революционного дела. Слушали его всегда внимательно, в зале стояла тишина. Встречали и провожали аплодисментами.

Начиналась подготовка к вооруженному восстанию. Под руководством большевиков шла организационная работа, собирали оружие, создавались боевые отряды. Помню, как-то ночью Павел Петрович уходил на очередное задание. Поцеловал спящих ребят, обнял меня. Время было такое, что всякий раз, расставаясь, прощались навсегда. Хотел что-то сказать, но только рукой махнул: «Что говорить, ты и так всегда все понимаешь».

Началась трудная, ответственная полоса нашей жизни. Впоследствии, обращаясь мысленно к этим годам, Павел Петрович говорил:

— Вспоминаются трудные, но прекрасные дни гражданской войны, каждый день приносил новые неожиданности, новые события.

В апреле 1917 года он был избран в уездный Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, в феврале 1918 года — комиссаром просвещения, в июле — ответственным редактором камышловской газеты «Известия», принимал участие в организации первых отрядов для борьбы с контрреволюцией.

В 1918 году Павел Петрович был принят в партию. С началом гражданской войны события развивались стремительно. С востока на Урал двигалась армия Колчака. Над Камышловом нависла угроза захвата чехословаками. Советские органы в Камышлове предприняли изъятие ценностей из банков. Одним из членов комиссии по изъятию ценностей был и Павел Петрович Бажов. Он рассказывал так: «С одним из отрядов, организованных из крестьян Тамакульского села, в количестве 28 человек, по заданию уездисполкома, эвакуировали в Пермь ценности. По окончании эвакуации в конце июля 1918 года, вместе со всем отрядом явились на фронт, который был тогда в Егоршино. Был зачислен, как тогда говорилось, в Особую советскую роту. Впоследствии эта группа была причислена к отряду Жукова, потом Окулова. Работу вел главным образом по отделу агитации и пропаганды. В октябре стал секретарем ячейки штаба 29-й дивизии, заведовал подотделом политотдела дивизии, а еще раньше был назначен фактическим редактором дивизионной газеты «Окопная правда» (агитвагон). Вся работа эта протекала в условиях боевой обстановки». Так Павел Петрович стал добровольцем Красной Армии. Во время «пермской катастрофы» Павел Петрович был захвачен белыми и попал в тюрьму. Через некоторое время ему удалось бежать. Попытка пробраться к своим через линию фронта окончилась неудачей. Части Красной Армии и партизанские отряды отступили за Каму, и путь к ним преграждали многочисленные колчаковские заслоны. Павел Петрович решил направиться в Сибирь. Холодной уральской зимой, в легком пальто и сапогах, шел он ночами вдоль проселочных дорог, находя временный приют в деревнях и заводских поселках. Павел Петрович вспоминал, как однажды его, замерзшего, полуживого, подобрал в лесу крестьянин, уложил в дровни, укутал рогожей и, рискуя собственной жизнью, провез мимо колчаковского поста. Об этом пути из Перми в Екатеринбург, а потом через Камышлов в Томский Урман Павел Петрович предполагал рассказать подробно в «Записках рядового крестьянского полка». В Камышлов Павла Петровича вело желание узнать, что с семьей. Чтобы в захваченном белогвардейцами городе его не узнали, он изменил внешность — сбрил бороду и усы.

Мы в это время находились в отчаянном положении. В маленьком уездном городе, каким был тогда Камышлов, всем было известно, что я жена большевика и что муж ушел с частями Красной Армии. В доме несколько раз производились обыски. Я с детьми пыталась укрыться у сестры, учительницы Августы Александровны Иваницкой, в селе Спасском. Но и здесь свирепствовали белые. Сестру на второй день арестовали и увезли в Камышлов. Арестовали и вторую сестру, Наталью Александровну Иваницкую, за то, что почти все ее ученики ушли с частями Красной Армии. Арестовали зятя, тетку. Племянника зарубили шашками.

Меня не трогали, — видимо, надеялись, что беспокойство о семье приведет сюда Павла Петровича и его удастся схватить. Школа, где я осталась с детьми и старушкой матерью, непрерывно подвергалась обыскам. Мне в конце концов пришлось вернуться в Камышлов. Я ждала ребенка. В больнице, сразу же после родов меня отправили в заразный, скарлатинозный барак, где я и новорожденный тяжело заболели. И тогда меня, больную, с умирающим ребенком на руках, выписали из больницы. Как раз в эти дни и попал в Камышлов Павел Петрович. Позже он говорил, что никогда из его памяти не изгладится картина той страшной ночи.

Павлу Петровичу пришлось покинуть нас. И не только потому, что в городе свирепствовали белые и оставаться было опасно. Он ехал в Сибирь, где нужны были большевики, где развертывалась партизанская война против колчаковцев. Через Тюмень, Омск, Каинск Павел Петрович пробирался в Томский урман, где принял деятельное участие в партизанском движении (в книге «За советскую правду» отражена эта полоса его жизни).

Отправился он в дорогу совсем больным, путь от Перми до Екатеринбурга в морозы, в легкой одежде отозвался на его здоровье. Потом в Томске он попытался остановиться, поискать своих, но это ему не удалось: документ, сделанный ему камышловскими железнодорожниками, вызвал подозрение, подписи были сделаны плохо. Еле выбрался из Омска. Пришлось ехать дальше. А куда? Совсем больным добрался до Барабинска.

В двенадцати километрах от Барабинска, в городе Каинске, Павлу Петровичу удалось получить документ учителя и выехать в дальний район уезда, где он связался с партизанским отрядом Михайлова и Мацука. После того как отряд был жестоко разгромлен карателями, Павел Петрович с документами, сделанными на бланке страхового отдела барабинскими железнодорожниками, под фамилией Бахеев (при написании «Бажов» легко переделывается в «Бахеев»), был направлен на работу страховым агентом от Змеиногорского уезда, а в действительности на нелегальную работу. Поселился в трех километрах от города Усть-Каменогорска, на Верхней пристани, в доме Рябовой Матрены Антоновны. Двое сыновей ее, большевики, погибли от руки белогвардейцев. В это время Павел Петрович принимал участие в организации партизанского движения в районах Рудного Алтая. Разъезды, связанные с работой «страхового агента», давали возможность бывать в различных районах края, главным образом в Риддере и на Бухтарме.

Едва поднявшись на ноги после болезни, я начала собираться вместе с детьми к Павлу Петровичу. От него к тому времени была получена весточка. Не остановили меня ни дальность расстояния, ни трудности и опасности пути. Была только одна мысль — поскорее добраться до мужа. Я уехала из Камышлова тайно — иначе задержали бы колчаковцы. Много пришлось перенести за дальнюю дорогу, во вражеском окружении, но всюду находились люди, которые помогали мне и детям.

Одним из лучших моментов моей жизни была встреча с мужем после долгой и страшной разлуки.

В конце 1919 года Павел Петрович с партизанскими частями вступил в город Усть-Каменогорск. На первом общегородском партийном собрании он был избран членом горкома, а позже — председателем уездно-городского комитета РКП(б).

В трудных условиях устанавливалась советская власть на Алтае. Сказывалась близость границы, за которой скрывались остатки разбитых белогвардейских войск. В районе действовали банды, опиравшиеся на кулачество. Павел Петрович часто уезжал и, возвращаясь, рассказывал, какими непроходимыми тропами приходилось ему пробираться, как встречали его казаки с Бухтармы.

Вся наша семья жила при упрофбюро, напротив помещался комитет партии. Часто к нам заходили ответственные работники, чтобы отдохнуть, наскоро перекусить и отправиться на ночные дежурства. Около Усть-Каменогорска то и дело проходили банды белых. Город приходилось охранять. Распределялись посты по охране мостов, разъездов, дорог, складов с продовольствием. Усталые, озабоченные люди брали винтовки и уходили до утра. Уходил с ними и Павел Петрович. Часто случалось, что после дежурства кто-нибудь не возвращался... Эти тревожные, страшные ночи я проводила без сна, сидя на подоконнике, прислушиваясь к тревожной тишине ночи, лаю собак, к выстрелам где-то далеко в горах. Сидела и ждала: вернется ли? Жив ли? Долгие годы потом мне снились эти ночные ожидания, как кошмар.

Днем тревога за мужа несколько ослабевала. Дел было много. Как член женотдела, принимала участие в создании детских домов, устройстве многочисленных сирот. Была активным членом первого в Усть-Каменогорске самодеятельного коллектива, возникшего при рабочем клубе «Красная звездочка». Исполняла самые различные роли, от главной героини до суфлера. В Усть-Каменогорске создавалась библиотека. Помню, с каким чувством радости я поставила на полку первые десять библиотечных книг. Подбор библиотеки, выдача книг все пополняющейся библиотеки тоже занимали немало времени. А кроме того, на моих плечах лежала забота о девочках и сыне.

Шел 1920 год. Как раз в это время группа партийных работников из Усть-Каменогорска была направлена в город Каркаралинск, расположенный западнее Семипалатинска. Старые боевые друзья настойчиво звали с собой на новую работу и Павла Петровича. Он очень хотел поехать, но пришлось задержаться — на губернской партийной конференции 1920 года Павел Петрович был избран в Семипалатинский губком партии. И мы переехали туда.

По приезде в Семипалатинск мы вскоре услышали ужасную весть. Каркаралинск подвергся нападению банды белых, которая проходила от Петропавловска к границе Монголии. Сорвав сторожевые посты, белые ночью ворвались в город. Перерезали, зверски растерзали не только партийных работников и их семьи, но и всех служащих. На следующий день в учреждениях было пусто. А из партийцев остались живы только двое — они находились в командировке в Семипалатинске. Погибли все боевые друзья Павла Петровича и их семьи.

Работая в Семипалатинске, Павел Петрович заболел малярией. Болезнь совсем лишила его сил и свалила в постель. Врачи предлагали единственный выход — перемену климата. В 1921 году по вызову из города Камышлова и с согласия Сиббюро ЦК РКП(б) Павел Петрович был откомандирован на Урал.

С тяжело больным мужем и детьми я вновь отправилась в дальний путь. Транспорт работал с перебоями. Приходилось ехать в теплушках, в тамбурах, жить по неделе и больше на каком-нибудь полустанке. В дороге Павел Петрович заразился тифом. Ослабленный организм с трудом боролся с болезнью. После брюшного тифа начался паратиф, потом тифоид и в конце концов тяжелое воспаление легких. Полгода жизнь Павла Петровича висела на волоске. Выздоровел он на Урале и уверял, что его спасла родная природа, по которой он так истосковался. Как только Павел Петрович начал вставать с постели, он просил, чтобы его уводили в лес. Там он сидел целыми днями, наслаждаясь покоем, тишиной, ароматом сосны, прогретой солнцем. К концу лета он так окреп, что врачи, которые не надеялись на его выздоровление, удивленно спрашивали: «Вы с какого курорта вернулись?» — «С нашего, уральского», — отвечал Павел Петрович. Вскоре он смог приступить к работе в газете г. Камышлова «Красный путь».

В 1923 году мы всей семьей вернулись в Екатеринбург. Павел Петрович был назначен заведующим отделом крестьянских писем областной «Крестьянской газеты».

Впоследствии он говорил, что работа во фронтовой печати и особенно в «Крестьянской газете» дала ему столько жизненных наблюдений, так обогатила язык, что этого запаса он не мог исчерпать до конца жизни.

«Поток писем тогда измерялся тоннами, — вспоминал Павел Петрович, — а диапазон их был огромен: от мелких житейских вопросов до международных проблем в деревенском понимании. Какие ситуации, сколько материала для самых неожиданных поворотов! А язык! Это то самое, что только в молодости присниться может. Каким надо быть сухарем и чурбаном, чтобы не испытать на себе воздействие этой первозданной красоты!»

Руководя работой своего отдела, Павел Петрович часто общался с селькорами, помогал выбирать темы, сосредоточиваться на главном и представляющем широкий интерес, учил писать просто, привычным разговорным языком. Селькоры любили Павла Петровича, доверяли ему, прислушивались к его советам. Некоторые стали друзьями, как Павел Соломеин, который часто бывал у нас в доме и много лет спустя после того, как Павел Петрович уже не работал в «Крестьянской газете», а Павел стал журналистом.

Еще до революции Павел Петрович много ездил по Уралу, собирал уральский фольклор. Сам он писал об этом: «В дореволюционное время свыше десяти лет довольно пристально и не совсем бессистемно присматривался к жизни уральской деревни. Изучал историю своего края. Неплохо знал экономику и быт так называемой горнозаводской деревни, население которой жило не столько сельским хозяйством, сколько горными и подсобными заводскими работами. Видел жизнь и тех людей, которые являлись эксплуататорами, поработителями, хозяевами уральской промышленности».

Великая Октябрьская социалистическая революция по-новому поставила перед Павлом Петровичем вопрос о писательском труде. Впоследствии он часто говорил, что только советская власть дала ему возможность подняться до высот литературы.

На Первом съезде писателей, в 1934 году, М. Горький обратился к писателям с призывом: «Собирайте ваш фольклор, учитесь на нем, обрабатывайте его. Он очень много дает материала и вам и нам, поэтам и прозаикам Союза». Это была первая побудительная причина. Вторая — подготовка Свердловским областным издательством сборника «Уральский фольклор». Помню, Павел Петрович вернулся домой после беседы с составителями сборника очень взволнованный:

— Подумать только — рабочий фольклор в сборнике не представлен, стыд в люди сказать!

В эту ночь он особенно долго не ложился. Шелестели странички, он доставал с верхних полок какие-то старые, казалось, забытые папки, снова что-то искал. Много курил, ходил по комнате.

Думаю, что мысль реализовать накопленные знания зрела давно. Еще в 1925 году Павел Петрович со старшими детьми обошел пешком все уральские заводы, близкие ему по месту рождения. С младшей дочерью мы провели лето в Сысерти в 1934 году. Тогда он нам показал места, знакомые с детства — Полевской, Северский, Верхне-Сыртский заводы. Много рассказывал о прошлом, раздумчиво и просторно, как будто вспоминая для себя. В общей сложности на протяжении десяти лет, с 1925-го по 1935-й, он раз шесть побывал на уральских заводах. Очевидно, он искал пути к сказам. Свидетельством этих поисков можно считать его ранний сказ «Водолазы».

В 1936—1939 годах появились первые сказы «Малахитовой шкатулки». Помню, в день нашей серебряной свадьбы Павел Петрович прочел сказ «Медной горы хозяйка». Я и дочери были его первыми слушателями.

В годы Великой Отечественной войны жизнь Павла Петровича была заполнена заботами о писательской организации Свердловска, об устройстве быта своих и приехавших из разных городов писателей, агитационной работой, поездками на заводы, в госпитали, в колхозы, выступлениями в рабочих клубах, школах.

Первое время он заколебался: «Нужны ли сейчас сказы?»

Сама жизнь ответила ему на этот вопрос. В трудном для нашей страны 1942 году в одной из московских типографий печаталась «Малахитовая шкатулка», книга о прошлом русского народа, о его мудрости, мастерстве, о любви к родине. Народ высоко оценил произведения Павла Петровича. Бойцы в письмах с фронта много раз подтверждали, что книга нужна, что она учит их любви к отчизне и ненависти к врагу.

«Ваша книга о народной мудрости и ненависти к врагу учит нас любить нашу родину, гордиться вековой славой уральцев, беречь нашу отчизну от посягательств врага», — писали ему гвардейцы танкисты.

«Мы хотим, чтобы вы были нашим почетным гвардейцем, шагающим с нами вперед, к окончательному разгрому врага», — писали ему воины-уральцы, защитники Сталинграда.

И не в одной фронтовой газете в те годы можно было прочесть строки, обращенные к советским воинам, за подписью: «Ваш старый уральский сказочник».

«Мы ни на минуту не забываем, — писал Павел Петрович в одном из писем, — о том, что вы там, на фронте, отстаиваете то самое великое и дорогое, без чего никому из нас нет жизни... Поэтому каждый из нас старается помочь вам, защитникам человеческих прав, культуры и радости жизни. Пусть цветет наша родина не только своими чудесными недрами, но и вами, героями-победителями, чтобы вашему старому уральскому сказочнику легко было перейти от овеянного сказкой былого к не менее яркой, творимой вами легенде. Той легенде, которая в истории веков и народов станет самой прекрасной из всего, что когда-нибудь делал человек».

Последние годы нашей с ним жизни были наполнены радостными волнующими событиями. Писательский труд Павла Петровича был высоко оценен. Правительство наградило Павла Петровича орденом Ленина, ему присвоено звание лауреата Государственной премии, он был избран депутатом Верховного Совета СССР. Но и окруженный всеобщим вниманием Павел Петрович оставался таким же простым и скромным человеком, каким он был всегда.

Павел Петрович любил путешествовать, видеть новые места, новых людей. Мечтал он увидеть гораздо больше, чем ему привелось. Еще в молодости мы с ним любили совершать путешествия по карте. Выберем какой-нибудь город, и Павел Петрович рассказывает, какой он, когда построен, какие реки и леса вокруг, какие памятники старины, но ни в одном из этих городов побывать нам не пришлось.

В 1937 году в Комсомольск-на-Амуре, не без влияния отца, уехала наша дочь Елена. Я очень горевала, что она уезжает так далеко, боялась за ее здоровье, а Павел Петрович меня утешал: «Зато сколько увидит! Край-то какой! Да будь мы с тобой помоложе, тоже бы махнули. Не горевать, а завидовать надо. Там еще столько первозданной красоты!»

Это была его обычная формула: «Что можно увидеть и услышать в жизни — нельзя придумать, хоть кожаные штаны просиди». В последние годы жизни нам посчастливилось поездить по стране. Дети выросли и не требовали моих забот, материальное положение позволяло, и мы теперь ездили вместе. Каждая из этих поездок мне памятна.

— Что-то тянет меня на дорогу, — говорил Павел Петрович.

И, отложив все дела, решал:

— Едем...

Так, сентябрьским ранним вечером 1946 года мы выехали в колхоз «Заря» Ачитского района, к нашим друзьям Александру Порфирьевичу и Марье Гавриловне Терновым.

Когда выехали на старый Сибирский тракт, памятный Павлу Петровичу с детства, он замолчал, на вопросы отвечал односложно, внимательно всматривался, в сгущающихся сумерках стараясь разглядеть знакомые места, и только временами, как бы проверяя себя, предупреждал:

— Тут, сколько помню, будет крутой поворот, а за ним спуск.

— А тут, посмотрите, плакучие березы пойдут, в другом месте таких не увидишь.

Машина наша бежала быстро, водитель, профессор, друг Александра Порфирьевича, был неутомим, и мы на рассвете прибыли в «Зарю». Нас ждали и нам были рады.

Весь следующий день ходили по колхозу. Александр Порфирьевич с гордостью показывал свое большое хозяйство. Павел Петрович обо всем расспрашивал. Внимательно слушал. Когда пришли на строящуюся плотину, он и Тернов горячо обсуждали возможность разведения рыбы в пруду. Павел Петрович рассказывал, что где-то в подобных условиях попробовали разводить зеркального карпа — не получилось, оказалось, эта рыба довольно капризная и не везде приживается. Спрашивал, не стоит ли посоветоваться с кем-нибудь из знающих людей в Свердловске, чтобы ошибки не вышло.

На участке для нового поселка посмотрели места, отведенные на строительство домов, больницы, школы, усадеб специалистов. Павел Петрович сказал:

— Вот был бы я агроном или электрик, поселились бы мы с тобой, Валянушка, здесь!

— Ну что вы, Павел Петрович, соскучились бы тут, у нас, — покачала головой Мария Гавриловна.

— О чем? О толчее большого города? О времени, которое тратится на транспорт и пустопорожние разговоры? А что, в самом деле, тишина, воздух как мед, возможность работать полная, а при желании да при наличии машины, радио, телефона — город рукой подать!

В мастерских, где делали шестерни и колеса для большого колхозного хозяйства, задержались, поговорили с рабочими, покурили. Осмотрели огород с сортовым картофелем. Павел Петрович позавидовал порядку и ухоженности, рассказал про наш беспорядочный, бесхозяйственный огород, но и похвалился: зато веселый, маки и душистый жасмин растут вперемежку с картошкой.

По дороге заглянули в маленький домик, где начинали свою жизнь молодые Терновы двадцать три года назад, когда еще никакого колхоза и в помине здесь не было, а стал самым большим в области! Павел Петрович расспрашивал о прошлом, о трудностях, которые пришлось вынести в начале строительства колхоза, о детях. Мария Гавриловна, человек веселый и остроумный, рассказывала обо всем интересно, с юмором и не раз заставляла нас смеяться, хотя горя ей пришлось хлебнуть немало.

Дорога назад запомнилась своей удивительной красотой и рассказами Павла Петровича. Он был весел, оживлен, будто помолодел. Сказала ему об этом. Он рассмеялся.

— Понятно, посмотришь на эти старые березы и думаешь: а ведь это все было точно таким, когда я мальчуганом впервые здесь проезжал, — вот и почувствуешь себя моложе. Вся и разница в том, что сейчас едем на машине и за рулем профессор, а тогда, пятьдесят с лишком лет назад, на ветхом пеганке или на велосипеде. Как будто вчера было: остановился я на развилке Сибирского и Исетского трактов, и тут и там старые плакучие березы, и решаю: куда? На Логиново или на Белоярку? И вся жизнь еще впереди...

По дороге от Первоуральска вспоминал, как летом 1898 года, по совету ветеринарного врача Николая Семеновича Смородинцева, для заработка работал в Билимбае на эпизоотии. Здесь все нашел изменившимся. Уже ничто не напоминало юность. Дорога другая, вдали большие каменные корпуса заводских зданий, жилых домов. Здесь перемены подчеркивали, что времени прошло немало...

В середине июля 1948 года мы поехали в Сысерть, куда Павел Петрович всегда ездил с удовольствием. На этот раз поехали по приглашению директора завода гидротурбин. Остановились в маленьком доме гостиничного типа, но старой постройки, в том конце заводского поселка, который раньше назывался Рым. Утром, когда вышли во двор, Павел Петрович сказал:

— По-видимому, здесь жил раньше торговец средней руки.

— Почему так думаешь?

— А вот, видишь, плитняк. В Сысерти все дворы выстланы плитняком. У самых богатых плиты были тесаные, одинакового размера, у бедноты — осколки, а у среднезажиточных — «возовые», без отеса, но крупные, умещающиеся на одном возу. Здесь «возовые», и сад при доме старый и ухоженный.

Наутро на машинах поехали на Тальков камень. Здесь бывали и раньше не раз, но красота этого места всякий раз завораживала. День был солнечный. Старые тальковые выработки сверкали и переливались на солнце, внизу, у подножья, раскинулось прозрачно-зеленоватое озеро с холодной и чистой водой, а вокруг сосновый лес, прогретый солнцем, напоенный ароматом смолы, и выглядело это место не тронутым рукой человека, а созданным природой, чтобы радовать глаз.

Но Павел Петрович хорошо помнил эти места в конце XIX века, когда здесь велись разработки талька и на них работали многие сысертчане.

Когда возвращались в Сысерть, Павел Петрович показывал места детских игр: пляжное место Сивка-бурка (с белой галькой), озеро, где ловились самые большие караси, Потепанову пасеку — и даже вспомнил частушки, которые распевали в заводе в 1905 году:

Потепану (надзирателю) окна вставим,

«Немогутку» (заводского управителя) за бока!

Заехали в детский санаторий. Павел Петрович поговорил с ребятами, а потом прошлись по территории санатория. Павел Петрович был весел и разговорчив, пока не дошли до аллеи елей. Здесь остановились, он жадно закурил, замолчал, перестал задавать вопросы. Мы с Марией Григорьевной Филитарчик, директором санатория, поговорили еще о детях и нуждах, о хозяйстве и вернулись к машине.

— Что-нибудь случилось? — спросила я Павла Петровича.

— Ты обратила внимание на эти ели? На Урале ели не растут. Они здесь привозные. Видела, как ровно посажены, по ниточке, под суровым присмотром. Помнятся мне кой-какие рассказы. Надо об этом будет написать... — И опять замолчал.

Памятны, конечно, и другие наши поездки — в Москву, Ленинград, Новый Афон...

На Кавказ мы впервые полетели самолетом в 1949 году. Это вторая в нашей жизни поездка к Черному морю. В 1911 году мы ездили в свадебное путешествие в Крым. Навсегда запомнился вид на горы и море из окна небольшой ялтинской гостиницы. Вспоминали об этом в Новом Афоне спустя тридцать семь лет и снова чувствовали себя молодыми.

Наша большая семья в полном составе собралась в последний раз на встречу 1946 года. За столом сидело одиннадцать человек — наши дети и внуки. Потом все разъехались. Дом опустел. Стало непривычно тихо.

— Работать не могу, — жаловался Павел Петрович, — ребятишки не шумят...

Вскоре вернулась наша младшая дочь Ариадна, и у нас появился еще один внук — Никита; следом за ней приехала старшая дочь Ольга с маленьким сыном Славой. Снова зазвучали в доме детские голоса, и Павлу Петровичу пришлось возвращаться к ночному режиму работы, но он был рад. Дети его никогда не утомляли. И чем их было больше, тем лучше. Он очень жалел бездетные пары и детей, растущих в одиночку — без сестер и братьев.

В мае 1950 года мы с Павлом Петровичем были в Москве. Собрались вокруг нас все три дочери. Не помню, у кого возникла идея, но мы решили воспользоваться этим редким случаем и сфотографироваться все вместе. Были мы очень веселы, дружны, и никто не мог предположить, что через полгода мы потеряем самого для нас дорогого человека.

Свердловск, 1952—1960