Жила маленькая Оля в шумном доме с длиннющими коридорами и непрерывно хлопающими дверями. По двору ездила на плечах соседа-верзилы.

Широкоскулый и рябой, он скакал, как лошадка, разрешая держаться за его густую шевелюру, раскатисто и весело ржал, едва завидев Олю. Она любила свою послушную лошадь. И прозвище, вовсе не подходившее к его грузной фигуре и рябому лицу: Черный принц. Он учил Ольку считать пальцы на ногах и руках, воевать с петухами и распевать песенку: «Джим — подшкипер с английской шхуны»...

Рано утром, выходя во двор, он поднимал свой большой, заскорузлый палец, предварительно лизнув его, и говорил: «Норд-ост... Зюйд-вест» — и все мальчишки, запрокинув голову, глядели ему в рот. Он всегда знал, какая погода будет завтра, и не любил зимы, а Оля ждала ее с нетерпением, чтобы покататься на салазках.

Зима наступила, но вдруг Оля опасно заболела и все боялась большого сугроба, глазевшего на нее через окно.

Сразу после доктора пришел ее рябой Черный принц, принес в корзиночке, сплетенной из тонких прутьев, огромную гроздь винограда.

Оля с трудом раскрывала губы, а он шершавыми пальцами клал ей в рот одну виноградину за другой. Ягоды лопались, во рту становилось прохладно, сладко текло по горлышку и пахло медовым полем. Неуклюжий Черный принц уходил на цыпочках, а половицы в комнате скрипели: «Спи-усни».

Перед уходом он попросил Олю:

— Скушай виноградик, соседка!

Оля рассмеялась. Соседками называли в доме только взрослых и старых, но виноград она съела быстро. А мать приговаривала:

— Винограда нынче нигде не сыщешь, я и не знаю, откуда он раздобыл твое спасение.

И опять приходил неуклюжий сосед и приносил в корзиночке гроздь с ягодами, большими и синими, как Олькины глаза.

Олька поправилась и выбежала во двор; лужи схватывал ледок, деревья под ветром размахивали своими прутиками. Верзила уже надел на свои густые волосы ушанку, и, когда Олька забралась к нему на плечи, ей было очень неудобно держаться. Она сорвала ушанку, запустила руки в его шевелюру, крикнула: «Но, моя лошадка!» — а он рассмеялся гулко и назвал ее Виноградиной.

С тех пор все повадились ее так называть, и она охотно откликалась на прозвище — во дворе проживало семь Олек и ей надоело перепутываться с ними: одну звали, а бежали все семеро...

В войну крошечную Олю увезли далеко на поезде, и прошло много лет, пока она подросла и вернулась в родной город.

Олька была памятливая и приметливая. В первый же день по приезде она выскочила во двор, чтобы разыскать всех Олек и рябого верзилу, выкормившего ее виноградом.

На удивление взрослых, она помнила об этом, и мать в эвакуации плакала, так как Оля часто просила самого синего и вкусного или хоть какого виноградику.

Но разыскала она во дворе только сутулую, забытую ею старушку, хоть и дольше всех проживающую в доме и на свете.

— А где же моя добрая лошадь? — спросила Оля.

Старушка горестно замахала сухонькими ручками и покачала головой:

— Сгиб, наверное. Он же природный водолаз, но надорвал себя на Черном море, отстал от своей работы и жил тут в каморке у сестры. Она померла, а брат подался на войну, хоть военкомат забраковал его подчистую.

— Какая ж у него фамилия?

— А мы не интересовались. Весь двор иначе и не величал его, как прозвищем — Черный принц. Сестра его говорила, будто переболел он черной оспой. А еще разыскивал на дне морском английский корабль — «Черный принц»... Вестей же от него с войны никаких...

— Откуда у него виноград был? — встрепенулась Оля. — Даже мама не знает, тогда она позабыла спросить. К нам же виноград совсем не привозили...

— Синенький виноград, — пояснила всезнающая старушка, — Черному принцу слали из Крыма, из-под Балаклавы. Дружки его где работали, там и осели. А в память дружбы выслали ему гостинчик. Он со мной и советовался, как тебе его скармливать...

Теперь во дворе никто уже не приветствовал шалунью веселым ржанием...

Оля позабыла о своем рябом, неуклюжем соседе. Но как-то летом отец повез ее в Крым.

Всего на полдня попали они с отцом в разоренный войной и теперь с трудом поднимавшийся виноградараский совхоз.

Приятель отца, бывший военный, водил их по огромным плантациям и на что-то жаловался. Он все повторял: «Надо осваивать большие площади. Видишь, видишь, какая изреженность? Тут, брат, война унесла живые существа...»

Оле понравилось, как горевал седой, сухощавый человек в поношенном кителе. Он, совсем как Оля, думал о винограде будто о существе одушевленном и ненароком упомянул, что совсем рядом Балаклава, тот самый городок, откуда родом был синий виноград и Олина полузабытая «лошадь».

Она попросила виноградику, но он, оказывается, еще не созрел.

Вскоре отец переехал в большой и необыкновенно интересный город Ригу.

Оля пристрастилась со своим школьным товарищем Кнутом к прогулкам по старой Риге, на яхтах по Рижскому взморью. В яхт-клубе она получила звание рулевого и могла часами спорить с Кнутом о достоинствах гоночных яхт...

Но почему-то у нее в книжном шкафчике теснили друг дружку книги по виноградарству на русском и немецком языках. Впрочем, на это пристрастие никто не обратил внимания ни дома, ни в школе. Даже Кнут, самый наблюдательный из ее друзей...

Выросла она как-то быстро и оказалась рослой, светловолосой девчонкой с вздернутым носом и упрямым характером. Неожиданно она поступила в сельскохозяйственный институт, на практику все ездила в Крым. Иногда толковала о том, что на опытном участке выводит вместе с балаклавскими старожилами новый сорт винограда. Но ее рижских друзей это вовсе не интересовало.

По окончании института Оля, не моргнув синим глазом, сказала Кнуту, что получила назначение в совхоз бригадиром.

— Жить буду в общежитии. Запасла резиновые сапоги, отец мне отдал свой зеленый теплый плащ: говорят, там паршивая зима, ветреная, а виноград требует ухода круглый год.

Кнут опешил. Они много раз говорили о своем будущем, и Оля никогда не заикалась о таком выборе. Кнут, инженер порта, мечтал приезжать в выходной день в пригородное хозяйство, где на опытном поле курносый агроном хотел вывести какие-то особенные северные плоды.

Вспыхнул яростный спор, они, пожалуй, походили друг на друга упрямством. Оля уехала в маленький поселок в далеком Крыму, изменив дружбе, как посчитал Кнут, он не хотел простить ей строптивости. Они не переписывались.

В Рижском порту я и узнала об упрямой северянке, вдруг оставившей большую квартиру, папу и маму, друга Кнута и оказавшейся после всей насиженной цивилизации в дальнем отделении неведомого Кнуту совхоза.

Он мне все и рассказал, случайно, как бывает это с людьми замкнутыми, которые вдруг открывают наболевшее постороннему человеку, чем-то их расположившему. Рассказал еще и потому, что узнал о моем намерении в этом же году побывать в Севастополе, и попросил заглянуть к Виноградине, не выдавая его. Он, к сожалению, забыть Ольку не мог, но считал ее человеком взбалмошным, с причудами...

— Я напишу вам, может быть, — добавила я. А вдруг девчонка не заслуживала доброго слова. Уж об этом писать я вовсе ему не собиралась.

По Балаклавскому шоссе я добралась до центральной усадьбы совхоза — деревянного дома со скучными плакатами, давно выцветшими, и огромной доской.

Я прочла виды работ: установка шпалеры, цаповка, подвязка, чеканка, опрыскивание, опыливание. И узнала, что отделение, где Оля-Виноградина работала теперь агрономом, идет впереди всех.

Мне пришлось долго ждать, пока за мной из дальнего поселка приехал мой старый знакомый — ездовой дядя Яша, и мы на бедарке покатили в хозяйство Виноградины.

Из-под больших листьев свисали гроздья синего, зеленого, розового винограда. Дядя Яша разок-другой остановил свою Розу и угостил меня теплым от солнца виноградом.

— Полакомись! Нам уж он надоел.

В междурядье стояли, громоздясь друг на друге, лотки с виноградом, ожидая приезда машины. Женщины в светлых платочках секаторами срезали гроздья.

Предвечернее солнце освещало горы, я не узнала Псилирахи, ее будто откусили какие-то гиганты. Вот и сейчас над ней поднялся столб желтого дыма и раскатился взрыв по всем окрестностям.

— У нас виноград крещеный, — ухмыльнулся в усы дядя Яша. — На руднике каждый день взрывают горы, флюсов много запрашивают заводы, а нам тут развлечение. Девчонки молодые, пока не обвыкнут у нас, даже вздрагивают с испугу...

Издали я видела маленький город у подножия больших гор и силуэт Генуэзской башни.

Мы лихо подкатили к домику отделения, нас сопровождал откуда-то выскочивший золотистый жеребенок, потомство карей кобылки Розы.

Не успела я оглядеться, как очутилась на скамейке. Меня усадил дядя Яша в самую гущу разговоров: их вел пожилой брюнет с женщиной, походившей на негритянку. Брюнет допытывался:

— Сколько тонн у тебя будет, Анфиса Тимофеевна?

— Соберу, узнаешь. А сахар — сразу скажу — хороший.

Тут подошел молодой парень в майке, голова повязана платочком от солнца. Он о чем-то спросил у женщины и, кивнув в сторону домика, поинтересовался:

— Она уж у тебя сегодня побывала?

— А как же?! Я ж не виноватая — у меня вся площадь смесь. Натыкали в пятьдесят шестом году чем попало — план посадки выполняли, а что садили чубуком, не разбирались. Вот во время сбора по одной площади три раза и надо ходить. Она со мной проверяла все, и людей расставила. Мыслимое ли дело, какая канитель... Сперва мускат выберем, потом кокур, сейчас он кислёнка...

А брюнет все донимал Анфису Тимофеевну расспросами — видно, отчетик составлял:

— Что о людях интересного скажешь?

Женщина вытерла лицо тыльной стороной ладони:

— Не знаю, что сказать, так еще не работали, как с Олей. Под зарю уже у кустов и с ночным светом уходим. А гроздь до трех килограммов весом! И ты что, милый, ко мне пристал, как слепень? Хочешь разобраться, иди работать, а то ты все по пятам да у конторы...

Молодой парень отрубил ладошкой:

— Чем люди интересуются, того и добиваются.

А из домика доносился высокий девичий голос — видно, разговор происходил по телефону:

— Вах сдает, у него сильный виноград, четыреста восемьдесят пять с гектара, да, да!

И после минутной паузы из окна донесся тот же голос, кого-то девушка все спрашивала:

— Данилов, дренаж копаешь? Это правда? Прихватили всех мелиораторов? Сам пойми, осенний полив... Слыхала, обхаживаешь Госфортовский канал?!

Мимо меня прошел летчик. Я не удержалась и спросила брюнета:

— А что тут летчики делают?

— Вертолет после дождей производил опыление кустов с воздуха... Воюет с болезнями целый сезон. Дождь прошел — считай появился возбудитель. На листьях пятна...

И в это время к моей руке прикоснулась высокая синеглазая девушка в голубом нарядном платьице:

— Мне дядя Яша сказал, я очень рада, пойдемте обедать...

Так я познакомилась с Виноградиной.

... На столе в Олиной комнате стояла фотография Кнута-школьника.

Я не поинтересовалась, чья это фотография, ожидая признаний, но они не последовали.

Оля приходила с плантаций, со стройки, где вырастали новые домики виноградарей, «без ног», и все-таки она без устали могла говорить о больных и здоровых своих питомцах, об алиготэ, чауше, тербаше и новом сорте — она выводила его на опытном участке.

— Я много дегустировала, но и по сегодня не знаю, каким виноградом спас меня рябой друг. Вкус остался непревзойденным. Все, что ни пробую, не то и не то... В тех гроздьях был необыкновенный сок. Подозреваю, кто-то из старых водолазов на своем участке вывел особый сорт и прислал его на опробование своему дружку. Кто знает?!

Оля просила моей помощи в розыске хоть каких-нибудь следов своего спасителя. Она говорила о нем так же охотно, как о винограде, и удивила меня признанием:

— Чем дальше, тем больше меня забирает его судьба. Но в Балаклаве и в Севастополе никто из стариков водолазов не сыскался. А может, я не так взялась за дело. Убирать виноград нам помогают ребята с рудника, матросы, они-то и достали мне чудную книжицу. Старую, издания тридцатого года. В ней подробно рассказана история поисков «Черного принца» и его золотого клада нашими водолазами.

Было поздно, Оля подошла к приемнику «Балтика»... «Руннаа Рига», — услышала я и пристально посмотрела на Виноградину.

Но ей было не до меня, она прослушала рижские новости особенно внимательно, отложив в сторону свое шитье — она переделывала новенькое платье, — последние известия Латвийского пароходства... А потом, оставив включенным приемник — передавали какую-то латиноамериканскую музыку, — она прочла мне отрывки из книги о водолазах.

Историю «Черного принца» я знала еще в детстве и тут на Черноморье вникала во всякие подробности, дошедшие до нас из прошлого века.

Тринадцатого ноября 1854 года мстительная штормовая волна трижды приложила новенький английский пароход к Балаклавским скалам, и «Черный принц» с грузом медикаментов, одежды, а по слухам, и золота пошел ко дну. В тот день за час море захоронило тридцать вражеских судов, и среди них красавца — трехмачтовый новый корабль.

На дно спускались экспедиции итальянцев и японцев, русских дельцов и авантюристов, но только в 1923 году наши водолазы, а среди них — Оля это знала достоверно — и ее добрый рябой друг, обнаружили останки парохода.

Водолазный доктор Павловский, душа розысков, помогал осваивать глубины своим пациентам-водолазам. Водолазы пробыли под водой двести двадцать два часа, хотя море у Балаклавских скал никого не баловало хорошей погодой.

Я давно уже слыхала, что, по всей вероятности, англичане свое золото, предназначенное на уплату жалованья осаждавшим Севастополь, выгрузили тогда в Константинополе, но мне было интересно в этом убедиться еще раз.

— Вы подумайте! — говорила Оля, глядя на меня своими задумчивыми глазами. — Читаю дневник наших водолазов и все спрашиваю себя: кто, кто из них был моим другом?

Она читала вслух деловые записи, а их достоверность меня волновала, как не мог бы взволновать даже самый романтический вымысел:

— «10 декабря... Водолаз поднял наверх 6 бомб... снаряд и различной величины куски железа. На грунте видел часть борта судна со шпангоутами и с 3 иллюминаторами.

14 декабря. Водолазы на грунте видели много железа. Вытащить наверх его не удается и лебедкой. Водолаз Воронков видел торчащий кусок свинцовой трубы из-под камня. Водолаз старался, но лебедкой вырвать его не удалось. Тогда водолаз зубилом отрубил часть свинцовой трубы и подал наверх...

15 ноября была обнаружена тиковая мачта. В момент катастрофы ее срубили. Яванское или таиландское дерево было теперь в руках водолазов.

17 ноября. В 6 часов 50 минут спустили водолаза Чумака для осмотра второй половины квадрата Ш. Грунт — камни. Видимость хорошая. Глубина пять-шесть саженей. Осмотрел весь квадрат... Из квадрата Ш₂ заметил в квадрате Ш₃ какой-то предмет и подошел к нему. Подойдя к предмету, обнаружил, что он железный и похож на паровой котел.

В девять двадцать подняли водолаза наверх. В девять тридцать спустили водолаза Галямина для тщательного осмотра виденного водолазом Чумаком предмета.

Водолаз Галямин осмотрел предмет и подтвердил, что это судовой котел... Вправо и мористее обнаружен второй такой же котел, но несколько больше побитый. Пройдя дальше и мористее, нашел третий котел, но совершенно разбитый, и недалеко от третьего — четвертый котел, тоже разбитый. Около четвертого котла обнаружил дымовую трубу и две полосы коробчатого железа. Подал на баркас два обломка дымогарных трубок и кусок железа (по-видимому, кусок палубы)».

Оля прервала чтение, прикусила маленькими неровными зубами нижнюю губу и посмотрела куда-то мимо меня.

— Вот ломаю голову, кто из этих отважных ребят, на дне моря обнаруживших куски английского корабля, мой друг. Чумак или Галямин, Воронков или еще кто? Тут же только отрывочки из дневника приводит журналист, отлично, видимо, их знавший. — Оля читала дальше: — «19 ноября... Водолаз Чумак видел на грунте большие куски железа, трубу, паровой котел и два бимса.

Под камнем обнаружил и поднял наверх целый шрапнельный снаряд, разбитый такой же снаряд, медицинскую ступку (с надписью на английском языке города и фирмы), глиняную банку, медный оборок с какого-то люка.

Водолаз Федотов Гавриил поднял наверх старинную ручную гранату и трубку от котла...»

Оля останавливалась, сдвигала свои светлые брови, задумываясь: не звали ли ее давнего друга Гавриилом? И рассуждала о тяжелом труде водолазов.

Теперь-то она понимает его «просто изнутри», ведь такой ей близкий человек ухлопал все здоровье на розыски затонувших кораблей.

...Назавтра она привела меня на свой опытный участок и дала попробовать еще не совсем дозревшие ягоды позднего сорта.

— Что за сорт, Оля?

— Особенный, мы его выводили с той поры, как я сюда на практику ездила. Дело долгое... Но вы не можете еще судить о его вкусе, он будет самым поздним, как тот, что принес мне рябой Черный принц. В честь него этот сорт я так и окрестила.

У меня на ладони лежали три крупные ягоды «черного принца», и я испытала волнение, прикасаясь к новорожденному сорту.

А Оля вдруг спросила меня:

— Как вы думаете, я смогу разыскать того журналиста, что написал брошюрку? Вам что-нибудь говорит его имя — М. Смоленский?..

— Говорит, и очень много, Оленька. Но разыскать Смоленского вы не сможете: он погиб еще в тридцать седьмом году, а в сорок первом на фронте был убит его сын.

— Значит, нам некого спросить?

— Надо искать среди старых водолазов...

Я написала Кнуту в Ригу. Написала несколько писем и получила в ответ два письма. Я известила его, что приближается праздник урожая, и хорошо б, он не позабыл эту дату и дал о себе знать, не выдавая меня.

...Среди плантаций винограда, на центральной дорожке, стояли сбитые из досок столы, уставленные блюдами и кружками с ближайшего керамического завода. В кружках молодое виноградное вино, на блюдах гроздья — матово-синие, фиолетовые, желтовато-розовые.

Вокруг столов уселись женщины — работницы совхоза вперемежку с матросами, рудничными и рыбаками.

Дядя Яша — ездовой, урожденный балаклавец — встал, подмигнув двум дивчинам, и они подбежали к смущенной Оле. Она вышла из-за стола им навстречу. Тогда девчата подняли с земли огромный венок из виноградных листьев и надели его на шею раскрасневшейся до слез девушки. Тосты заедали копченой ставридкой — подарком балаклавской бригады старых рыбаков...

И в это время к Оле подошел почтальон, усатый старик. Кто-то совал ему кружку с вином, ставридку, но, отстранив всех, он сказал строго и наставительно:

— Ты, девушка, вносишь в почту беспорядок. Это что же за телеграмма приходит и ценный подарок?!

Растерявшаяся Оля посмотрела на старика и пожала плечами.

— Видала? Тут написано: «Старшему агроному отделения — Виноградине». Тебе или не тебе? И какой ты документ представишь на ценный пакет? На нем такое ж безобразие! Откуда ждешь телеграмму и пакет?

— Может, из Риги, от мамы? — сказала Оля слабым голосом: на этот раз, видно, она хотела ошибиться.

Оля все-таки получила пакетик из рук строгого почтальона. Он, нарушая все почтовые порядки, пригубил молодого вина из глиняной кружки.

А Оля вскрыла пакетик со штампом «Рига». В коробочке лежала большая виноградина из какого-то темного, излучающего свет камня.

— То ли янтарь, то ли чудо? — прошептала Виноградина и тихо рассмеялась.

А мне она передала телеграмму: «Крымской Виноградине — Балтийская. Твой Кнут».

Оля отвернулась, плечи ее вздрагивали, и, пока за столом все рассматривали янтарную виноградину, она сказала мне:

— Два года ни строчки, ни слова, и вдруг как раз к рождению «черного принца» эта последняя янтарная капля в моем празднике.