Постоянные посетители бульваров и скверов Ленинградского района Москвы приметили худощавую, хрупкую женщину, которая появляется здесь по субботам и воскресеньям ранней весной, едва начинают набухать на деревьях почки. Потом, как раскроются они, как зашумит, заволнуется свежая, клейкая листва, заглушая своим молодым ароматом все запахи, которые выбрасывают в воздух потоки машин и трубы окрестных предприятий.

Видят ее и в осенние дни, едва начинают желтеть деревья и Москва одевается в пурпур и золото. Деревья неистовствуют в своем горячечном торжестве, но коротко это яркое и прекрасное время, ветры, дожди срывают наряды, обнажают ветви, стволы, со всеми жизненными рубцами, издержками роста. Деревья замирают, покорные неизбежности, и женщина перестает здесь бывать, как, впрочем, и большинство посетителей скверов.

Но, наблюдая за женщиной, они обратили внимание, что она никогда не присядет отдохнуть, почитать книжку, не заводит досужего разговора с соседками о прожитой жизни, квартире, полученной от Моссовета в этом же вот районе, но только в большом, четырнадцатиэтажном доме, и о том, как изменилась Москва! Словно бы незаметно, а вот, поди же...

Еще, казалось, вчера на месте кирпичных и блочных башен стояли бревенчатые, в три окошка, дома. И Сокол был в то время окраиной, а нынче и Химки-Ховрино — город. Вон ведь куда продвинулись, а все еще строятся...

И удивлялись, и радовались сидящие на скамейках пенсионеры, и жалели, что вместе с бревенчатыми домишками исчезли сады, которые буйно цвели по весне, плодоносили осенью, и было свое варенье, опять же занятие, хлопоты. Зато уже теперь заслуженный отдых, благо вместо садов появились бульвары. Куда как здесь хорошо посидеть, отдохнуть, внуков выгулять. Но все же жалко, жалко сады. Вот если бы их сохранить! Да только одно, как правило, тянет другое. Зато в домах и ванна, и отопление, и телефон. Вода горячая, телевизор, — словом, цивилизация.

Но почему же все-таки женщина никогда не присядет? Сосредоточенная, экономная в движениях, она так быстро идет, почти бежит, не замечая сидящих, наталкиваясь на встречных, — и это бывает, — ведь смотрит она не под ноги и не вперед, а вверх, на деревья, старые, прочно обжившие отведенные им участки, и еще молодые, едва лишь укоренившиеся и с отроческим мужеством встречающие все невзгоды природы и города.

Женщина иногда останавливается, быстро записывает что-то в разбухшую толстую тетрадь и так же стремительно движется дальше, не выпуская из рук тетради.

Если бы кто-нибудь из досужих, любознательных посетителей сквера или бульвара решился последовать за ней и не отстал на каком-нибудь третьем или шестом километре, он увидел бы, что женщина, выбравшись на шоссе, продолжает свой путь вдоль деревьев, растущих по обочинам магистрали, заглядывает во дворы, углубляется в кварталы промышленных предприятий — здесь ее бег замедляется, записи становятся пространнее.

Закончив записи, усталая, пропыленная, еще более осунувшаяся, если слякоть на улице, то заляпанная грязью, она возвращается домой. Усталость не омрачает ее лица, наоборот, на нем разлита удовлетворенность, что характерно для человека, соприкоснувшегося с любимым делом.

Было замечено, что иногда она совершала «пробег» не одна. С ней рядом следовал мальчик, подросток.

Остановки тогда бывали не только для записей, женщина что-то объясняла подростку, они оживленно разговаривали, и лицо мальчугана отражало движение быстрой и восприимчивой детской мысли.

Но пора познакомиться с неутомимой «бегуньей», отдающей свои выходные дни наблюдениям за развитием флоры Москвы. Это Ольга Николаевна Бычкова, главный ландшафтный архитектор института «Мосинжпроект», она работает там в шестой мастерской.

Двадцать лет назад она заняла эту должность, задача ее была обряжать столицу в зеленый наряд по всем правилам, отвечающим требованиям науки, изложенным в многочисленных трудах зарубежных и отечественных ученых разных эпох.

Известно, что ничто так не украшает архитектурных сооружений, как близкое соседство с живой природой. Деревья, декоративный кустарник, цветы в садах, в палисадниках, у домов, парки затейливого рисунка у дворцов и поместий. Тенистые столетние липы, прохлада, поэзия, шепот любовных признаний. Бунинские, пьянящие ароматами темные аллеи, старинные русские романсы, протекавшая в живом общенье с природой жизнь обитателей тургеневского дворянского гнезда. Но все это в прошлом.

И в древние и в более поздние времена, даже на памяти старшего поколения, когда воздух еще был чист, реки прозрачны, когда не нужно было защищаться зеленым заслоном от всяческих загрязнений природной среды, в те далекие времена сады и парки возникали главным образом для украшений.

Многие были подлинными произведениями искусства, слава о них, хотя и глухо, размытая рекой поколений, но дотекла и до наших дней. Одним из таких рукотворных творений, причисляемых к одному из семи чудес света, были ярусные сады легендарной ассирийской царицы Семирамиды.

Висячими их называли потому, что ярусы, уменьшаясь к верху, опирались на каменные столбы, в насыпанном грунте прижились растительные диковины, свезенные в Вавилон со всех, доступных тому времени, уголков земли. Как перевозились они за тысячемильные расстояния, легенда не повествует. Но историки древности уверяют, что сады, разведенные по велению ассирийской царицы, действительно были чудом гармонии и красоты.

Для нас же этот исторический пример интересен и тем, что забота о природе способствует славе.

Человеческая фантазия собирала в живые узоры редкостные деревья, кустарники и цветы, придавала им регулярно строгость, последовательность или барочную пышность, вычурность или классическую простоту — признак высокого благородства, вписывала купы деревьев в ландшафт, выявляя, подчеркивая его природную красоту.

Парковому искусству посвящены десятки сотен трудов, исследований, советов. Существует профессия, отрасль знаний, которой Ольга Николаевна Бычкова посвятила всю свою жизнь. Это и есть ландшафтная архитектура.

Увлечение цветами, природой, деревьями началось у нее с давних лет, тогда она была еще Олей, хрупкой, светловолосой девочкой, радовавшей родных и знакомых действенной любовью своей к цветам и вообще к природе.

Она родилась в сказочном, древнем Самарканде, городе, изнывающем от летней жары. Блестели, словно бы плавились в солнечном зное бирюзово-белые изразцы мечетей, сияли многоцветьем минареты Шах и Зинда, оплетенные кружевом загадочных арабских письмен стены гробницы Тамерлана.

По улицам, взбивая горячую пыль, трусили на ишачках аксакалы в чалмах и толстых ватных халатах. Загадочные, молчаливые, сидели они под карагачами и у арыков, в чайханах, под настилами которых журчала вода.

Все это будило воображение девочки, рождало в ней представленье о гармонии, красоте, которым не хватало красок живой природы, цветов.

Семья переехала в Ташкент. Та же сухая жара. Узкие улицы старого города, голые, глиняные дувалы, на которых только весной, в пору всеобщего цветения распускались алые маки. Затем беспощадное солнце их выжигало.

Но цветут же маки ранней весной, когда есть в земле еще зимняя влага. Значит, если ухаживать за цветами, они могут радовать до зимы.

Что руководит поступками человека, когда он отдается какому-либо влечению? Желание выразить свои чувства? А сами эти чувства, как они зреют, какой житейский или психологический толчок дает им реальное направление? Бывает, что какое-то дарование, проявившись в детстве, затем угасает, уступая место другому. А нередко — это счастливые люди — оно не покидает человека во все годы жизни, растет вместе с ним, углубляется, ширится, подчиняя себе все его существо. Этот человек не только становится сам духовно богат, но одаряет и живущих рядом людей.

Что руководило девятилетней Олей, когда она в жарком Ташкенте, на маленьком пятачке двора, разбила свой первый сад? Лопаткой взрыхлила землю и посадила цветы. Ведерком таскала из арыка воду, заботливо их поливала по утрам или поздно вечером, когда солнце скрывалось за горизонт, рыхлила корочку, подвязывала стебельки. И так отзывчивы оказались цветы на эту заботу, не уставали радовать весь сезон. Кусты касторки разрастались, как пальмы, розы благоухали, особенно по вечерам, тогда же раскрывались табаки, фиалки и отдавали в воздух накопленные за день ароматы. Все удивлялись прилежанию девочки, маленькими своими силенками превратившей в цветущий сад истоптанный голый двор и мечтавшей разводить сады повсюду, где только можно.

Тогда она еще не знала истории парков, что существует прославленный английскими литераторами Гайд-парк — имя создателей его не столь известно, как имя Семирамиды, — парижский Булонский лес, знаменитая пражская Стромовка с ее величием и покоем, столь характерным для старых парков Чехословакии, а также многие другие творения художников, пишущих красками природы.

Со всем, этим она познакомилась позже, когда стала студенткой Архитектурного института в Москве. Училась на общем факультете — факультет ландшафтной архитектуры был создан позднее. Готовя диплом по садам и паркам, она увидела, как богата природой Москва.

Сокольники — древний бор, ближняя к городу часть которого еще в XV веке преобразована в парк и стала впоследствии одним из любимых мест гуляния москвичей. За Сокольниками могучий массив Лосиного острова — «легких» Москвы, которые дают городу свой кислород, смягчая континентальный климат столицы. Чаща его и нынче пленяет мощью столетних сосен, елей, через вершины которых как-то особенно чувствуешь небо, будто они приближают его к земле, делают ощутимо прекрасной эту воздушную стихию, заботливо укрывающую нас от космических излучений и перепадов температуры.

Парки Измайлово, Кузьминки, Главного Ботанического сада Академии наук, Петровский, Тимирязевский, Серебряный бор — все их она объехала, осмотрела, как говорится, обдумала, приметив особенности их жизни в Москве — огромном индустриальном городе, с семимиллионным в то время населением.

На ее памяти вместе со строительством МГУ был на Ленинских горах разбит регулярный, нынче такой разросшийся парк, аллеи которого переходят бульварами в улицы города, давно обжившего Ленинские горы. Ольга имела возможность наблюдать за ростом его и развитием, тогда еще диктовавшемся наблюдательностью, накоплением знаний, которые позже сослужили ей неоценимую службу.

Тогда же, в студенческие годы, она заинтересовалась природной жизнью московских бульваров, она полюбила их, Гоголевский, Тверской, Суворовский бульвары. Тогда она впервые услышала имя садовода-энтузиаста Колесникова, вырастившего у себя в саду редкостные сорта сирени и подарившего их родной Москве.

Бульвар, где высадили эти кусты, так и назвали Сиреневым.

Уже тогда изучила Ольга садики, скверы, зеленые уголки Москвы. Она любила нарядный сад у Кремлевской стены, где на красном мраморе трепещет Вечный огонь. В День Победы ходила в сквер у Большого театра, где встречались фронтовые друзья. Сама не была на войне, но ее волновало это сочетание трагизма, памяти о потерях с яркой, торжествующей жизнью. Деревья стояли в цвету, и площадь была прекрасна.

Успешно закончив институт, она девять лет отдала строительству парков в Ялте и Кисловодске. Потом судьба вернула ее в Москву, в институт Генплана на должность ландшафтного архитектора. Тогда-то и начался ее новый период творчества, связанный с современной проблемой озеленения крупных промышленных городов.

В тот период — а Бычкова пришла в Генплан в шестидесятом году — Москва стремительно начала расти. Один за другим возникали ее районы, целые города, они поглощали не только селения, но и вторгались в окрестную лесопарковую среду, зеленым кольцом окружавшую столицу.

Генплан предусматривал возмещение потерь, наметил большие посадки, особенно в этих новых районах. Не был забыт и старый Центр. В проектах были парки, бульвары и скверы на улицах. Но как их осуществить, какими породами засаживать скверы, аллеи вдоль проезжих дорог, как увязать все это с современной архитектурой, с растущим движением, какие породы приживутся в столице в новых условиях ее жизни, украсят ее, возьмут на себя задачу быть санитаром воздуха, который не поддается иной очистке. А воздух, как его соберешь?.. Отравленный воздух не только губителен для здоровья всего живого, но также для городского хозяйства.

Многие зодчие — дело прошлое, — увлекшись небывалым размахом работ, смотрели на природу, как на дело меньшей степени важности, считая социальным заказом прежде всего жилье, бытовые службы, дороги и улицы.

Был даже случай, когда уважаемый архитектор во всеуслышанье заявил: «Я ненавижу деревья! Они мне мешают... Сажайте, пожалуйста, вдоль шоссе. А возле домов — ни-ни! Другое дело — газон. Он высветляет замысел зодчего...»

К счастью, такой был один. Однако немало встречалось других, которые хорошо относились к деревьям, сочувствовали Бычковой, однако ничем не могли помочь. Она же нуждалась в действенной помощи.

Взрыв урбанизма внес изменения в старые нормы ландшафтной архитектуры. Как увязать природу с автомобильным движением, с плотностью населения, этажностью, сетью коммуникаций, которыми начинена городская земля?

Новые улицы и районы по плану надо было озеленять, и делать это грамотно и красиво, так, чтобы все деревья, кусты прижились, хорошо развивались, не требовали замены посадок. На все это нужны кусты и деревья, которых и так не хватает в питомниках.

Но где та печка, от которой следовало плясать? Не печка — стена, подобная той, ташкентской, где только весной расцветали маки, стояла перед Бычковой. Эта стена — отсутствие материалов. Старые нормы не годились. Часто люди, сажая деревья на улицах, не понимали, почему те погибают. Как в детстве, когда Оля решила продлить цветение маков, так и теперь она решила начать... Как начать? Нужны были новые знания и расчеты. Их не было, и Бычкова решила их создавать.

В центре Москвы, в сохранивших старые названия переулках — Армянский, Сверчков, — в огромном, с запутанными коридорами, лестницами и переходами, доме, я с великим трудом отыскала кабинет ландшафтного архитектора, группа которого входила в состав шестой мастерской Мосинжпроекта.

Стул, предложенный мне, едва поместился между двумя столами, заваленными бумагами, фотографиями, рисунками и чертежами.

За столами друг против друга сидели Ольга Николаевна Бычкова и Генриэтта Константиновна Кальченко, руководитель группы. В группе десять человек — дендрологи, инженеры, чертежницы, которые проектируют новые и реставрируют старые, пострадавшие от времени, парки, сады, бульвары, площади, скверы у памятников, короче: все то, что составляет зеленый рисунок столицы.

Есть люди, которые думают, что сделать сквер не такое мудреное дело. Выкопал ямки, взял из питомника деревья, раз-другой их полил, остальные заботы предоставил природе. Смотришь, они и прижились...

А прижились ли?

Что за вопрос? Вон сколько в Москве появилось новых садиков, скверов. Снесут ветхий дом, смотришь, а там, на месте его, уже зеленеют елочки, топольки, газончик.

Славные скверики появились на Кропоткинской, на Волхонке, позади Моссовета. Там, в самом центре, где плотно прижались друг к другу дома, освободился совсем небольшой участочек, каких-нибудь три десятых гектара. Проектировщики осмотрели его, наметили, где проложить дорожки, — характер насаждений, газоны, скамеечки, цветники.

Озеленители по проекту сделали все, что положено. И вот уже в скверике появились люди. Радуются, дивятся: как сразу преобразился квартал! Выйдут вечерком погулять, обязательно завернут в такой уголок. Если в нем есть скамейки, присядут, потолкуют с соседями, которых — сколько лет жили рядом, — а вот, поди ж ты, никогда не встречали. Вроде бы не было места для встреч. И молодая мама появилась с коляской: маленький уголок, а не голая улица. Если даже и погулять в нем нельзя, — приятно полюбоваться. Зелень у дома — другой микроклимат.

Но вот, оказывается, не так-то просто разбить этот сквер, не просто проект составить. Даже транзитная дорожка требует наблюдения: как люди привыкли ходить, в каком направлении? Привычки менять неразумно. Традиция экономит энергию, расход которой велик у людей, живущих в таком огромном городе, как Москва, с ее убыстренным ритмом и сложностью передвижений.

Нет, нынче не просто в Москве деревья сажать, наскоком тут не возьмешь. Не только потому, что нужно чувствовать, знать, какой они создадут рисунок, когда разовьются, как впишутся в определенный ансамбль. Есть много других специальных вопросов, без знания которых деревья, если и приживутся, то будут долго болеть.

Еще труднее сажать деревья вдоль магистралей и разбивать бульвар на улице с оживленным движеньем. Для них потребно не только место на плоскости, но также и в самой земле, которая в городе, как уже говорилось, начинена проводками телефона, газа, холодной и горячей воды, водостоками, линиями метро, подземными переходами, да мало ли еще чем! Порой древесные корни переплетаются с этими коммуникациями, которые, как известно, не вечны, бывает, их нужно чинить, тогда разрывают землю, а рядом растут деревья.

Об этом и шел у нас разговор в маленьком кабинете ландшафтного архитектора.

Она мне вначале показалась суховатой. Черный свитер обтягивал ее худощавую фигуру, узкие брючки, гладкие русые волосы, забранные в узел, бледное, лишенное косметики, лицо. И речь экономная, точная, по существу, лишь о самом главном, что волновало ее, и чем ей, как видно, хотелось и поделиться.

Затем она увлеклась, порозовела, глаза потеряли выражение строгости:

— Обычно, когда приходишь куда-то работать, то прежде всего знакомишься с материалами, инструкциями и проработками. А тут — ничего! И что меня поразило — все, что касалось коммуникаций, имело точнейшие правила и расчеты. Без знания их никто не мог приступить к работе. Разве бы кто взялся за прокладку кабеля, не изучив основательно правила, как это делать? За нарушение их наказывают, и это верно, так должно быть. Ответственность необходима во всяком деле, коль речь идет о народном добре. Но кто ответствен за деревья? По существу — никто! Когда разрывают мостовые — поверьте опыту, — рвут половину корней. Дерево начинает болеть, а как тяжело смотреть на больное дерево! Вы замечали, сколько в нем обреченности и немого укора?

Она говорила о деревьях, как о живых существах, понятных и бесконечно дорогих ее сердцу.

Сотни тысячелетий дерево давало человеку материал для жилищ, мебель, орудия производства, в холод — тепло, прохладу — в жару, бумагу, красители, смолы, дубильные вещества. Дерево пело в скрипке, в гитаре, оно украшало жизнь и было заботливым санитаром воздуха. Будь Ольга Николаевна поэтом, она вероятно создала бы «Похвальное слово дереву». Ее призванье — растить деревья, создавать природную красоту, приносить людям радостный отдых.

Я знала одну такую же женщину, проникнутую любовью к природе, чувствующую, видящую будущее сочетание красок рисунка создаваемых ею парков, скверов, всех многочисленных природных уголков Будапешта.

Эта женщина — доктор Крижан Салтане — училась парковому искусству в Берлине у одного из известнейших европейских профессоров. Это большой художник, с таким же природным талантом, как у Бычковой.

Ландшафтная архитектура — наука и искусство. Художник, который пишет природными красками, должен иметь полотно — то место, где он расположит рисунок, знать все его данные и условия жизни, знать свойства самих насаждений, предвидеть, как они будут жить, расти, развиваться в условиях города, в какой рисунок сложится их листва на третий, пятый год жизни, как впишутся насаждения в улицу или в квартал.

Веками люди брали бесплатно те блага, которые им давала природа. Может, поэтому к дереву и сложилось такое небрежное отношение. Оно, мол, всегда росло само по себе. Леса ведь никто не сажал, а вон какие стоят. Но что касается города в век НТР, с его растущим потоком машин, тут нынче все по-иному, тут дерево, чтобы оно по-прежнему верно служило людям, нужно оберегать.

— Смотрите, какая богатая наша столица, — Бычкова развернула карту Москвы, испещренную зелеными пятнами. — Тут обозначено все, что всегда росло, то, что создано, и то, что появится в городе. По плану количество зелени должно возрастать. От лесопарковой зоны зеленые клинья протянутся к центру. Но город есть город, и улиц в нем не прервешь. Надо искать пути объединения всех зеленых участков, так, чтобы это была единая экологическая среда. Дерево, — тут Бычкова сформулировала то, что мне раньше прослушивалось в ее словах: — Дерево — это живой организм, и, как всему живому, ему нужна среда обитания. Ведь что бывает, получит какой-нибудь трест площадку для стройки, а там деревья, рубить их запрещено. «Ну что же, мы их пересадим», — скажет хозяйственник. И выроет, и пересадит в другое место, а деревья погибают.

«Что с ним случилось? — недоумевает хозяйственник. — Вроде бы делали все осторожно». А что за место, в которое пересадили? Сколько повреждено корней? Многое надо знать о природе, прежде чем вмешиваться в ее привычную жизнь. Цветы пересаживают в банках, они и то болеют...

Да, странная психология у людей, все, что они получают бесплатно, мало ценится почему-то. Бесплатное солнце, лесные дары, воздух, вода... Правда, японцы стали платить за глоток кислорода на улицах Токио или Осаки, там, где особенно много машин, промышленных предприятий. И как бы ни были совершенны установленные на них очистные сооружения, часть газов все равно, попав в атмосферу, удерживается в ней — естественная вентиляция городов пока несовершенна. И тут неоценима служба деревьев.

Бычкова достала из ящика какую-то справку:

— Вот здесь расчеты, какое количество зелени приходится на человека в крупнейших столицах мира, ну и, конечно, в нашей Москве. Не правда ли, цифра значительна. Но мне хотелось бы сделать поправку: распределяется зелень неравномерно. В Сокольниках на человека приходится гораздо больше деревьев, чем, скажем, в Люблинском и Пролетарском районах. Это общеизвестно, и это следует учитывать. Там, где стоят цеха, особенно старых, построенных в прошлом веке, заводов, там меньше деревьев. Сейчас повсеместно озеленяют заводские дворы. Вам приходилось заглядывать на территорию ЗИЛа? Завод-гигант. Город цехов. А между ними аллеи. Деревья там хорошо прижились, наверное, был хороший садовник. Но этого мало в таком районе. А как же быть, коль земля занята? Все это нужно как-то решать. Все это — сегодняшние проблемы...

Приняв на себя большую ответственность и не найдя тех нужных материалов, которые ей помогут решать проблемы, связанные с обязанностями ландшафтного архитектора Москвы, Бычкова, как говорилось, решила их создавать. Она собрала инструкции о прокладке всех газо- и водопроводов, кабелей связи, других коммуникаций и, если можно так сказать, пошла от обратного. Изучила нормы, правила и систему прокладки этих коммуникаций и стала планировать посадки так, чтобы они не мешали коммуникациям. Бычкова осенью и весной вела дневник развития растений в разных условиях — в районах промышленных предприятий, вблизи проезжей части дорог, на солнечной и теневой стороне, когда распускаются, облетают деревья, как реагируют на загрязнение атмосферы. Она измеряет расстояние между деревьями, окружность стволов, учитывает температуру почвы, следит за количеством осадков и испарением их — какое влияние оказывают они на растительность, как отзывается она на количество света, если, скажем, деревья сажают на проспекте с высотными зданиями, где много асфальта, температура которого в жару достигает семидесяти градусов... Установлено, что на солнечной стороне улицы насаждения будут сохнуть, а в тени — недостаточно хорошо развиваться. Значит, нужно посадки вести асимметрично, выбирать деревья с учетом их светолюбия и устойчивости к жаре.

Все связанное с жизнью растений в городе в век НТР постепенно выстраивалось в систему, проверялось не раз, и в конце концов уложилось в альбомы, пособия для ландшафтного архитектора, а также для всех, кто призван заниматься озеленением городов.

Существует, скажем, в столице особое Управление внешнего благоустройства, оформления и озеленения города. Очень важное учреждение. Масштабы его работ велики и разносторонни. Но как же, решая проблемы озеленения, могут в нем обходиться без ландшафтного архитектора. Как, устанавливая скульптуру где-нибудь на бульваре, не знать ландшафтных решении?

Был, к примеру, в Москве один уголок. Когда Бычкова сказала о нем, я сразу вспомнила сорок пятый год. Весна. Последние дни войны. Страстной бульвар, там рядом находился Всесоюзный радиокомитет, место первой моей литературной работы. Почти не уходя домой, мы жадно ловили вести с фронтов. И бегали отдыхать на бульвар. Свежий запах клейкой листвы усиливал, обострял чувство радости и волнения. Так и вошел он в сердце, этот Страстной бульвар, он стал частицей чувств любви и патриотизма, они ведь и состоят из таких частиц, из ярких и часто, казалось бы, незначительных, но отозвавшихся в сердце и оставшихся в нем впечатлений.

Помню Гоголевский бульвар. Летний вечер. Сильный запах цветущих лип, и в тени, укрывшись под деревом, так, что был едва различим, старый москвич играет на скрипке. И эти звуки, и запах лип, мерцание фонарей, андреевский памятник Гоголю, слушающий, склонив свою голову, будили острое ощущение бытия, участия в судьбе самого москвича, старого, покидающего жизнь человека. Это тоже частица любви к Москве, городу, где течет твоя жизнь, где ты работаешь и стремишься к добру.

Но что же Страстной бульвар? О чем говорила Бычкова?

— Был там такой замечательный уголок, может быть помните? Темная зелень аллей вдруг прерывается изумрудной поляной. Там, видимо, залегают торфа, и газон оттого такой всегда шелковистый и свежий. На привозной земле он обычно всегда желтеет, плодородие истощается. А тут... Я молодежь всегда водила туда, показывала пример одного из очень удачных ландшафтных решений.

И вот, представляете, именно там решили поставить памятник Чехову. Кто может против Чехова возражать? Но почему же выбрали эту поляну? И камень уже привезли и установили, испортив, конечно, газон, да, очень поторопились. Решение об установке памятника на этом месте было отменено. И что же — ландшафт был разрушен без всякой на то нужды. О чем это говорит? — глаза Бычковой опять стали строгими. — Да прежде всего о том, что тот, кому было доверено вторгаться в природную жизнь, не знал, не чувствовал законов ее гармонии, не обладал основами экологической грамотности. Известно, как дорого человечество платит за небреженье к природе. Условиям ее жизни в больших городах я и посвятила вот эти альбомы.

Сдвинув бумаги со стола, Ольга Николаевна развертывает на нем большие, словно для зарисовок, тетради. В них были рисунки деревьев, кустарников, расположение их, чередованье пород. Таблицы и пояснения показывали, как их сажать, насколько близко от зданий, от трамвайных путей, от магистральных дорог, от разного рода коммуникаций, от линий высоковольтных передач, оград, столбов освещения.

Если деревья берут из питомника в возрасте от двенадцати до семнадцати лет — меньшие не дают эффекта, с трудом приживаются, — нужно знать, какой ком земли для хвойных, для лиственных обеспечит приживаемость.

Альбом, посвященный скверам: мемориальным, скверам для отдыха, для красоты, скверам, которые сочетают отдых с транзитом.

Альбом посадок на улицах, на бульварах, на разделительных полосах, на перекрестках дорог, транспортных развязках. Как обеспечить безопасность для пешеходов и для машин, где и какие деревья будут лучше расти: тополь берлинский, вяз, мелколистная липа, лиственница, дуб красный — были бы они в питомниках! — и многое, многое другое, столь важное для условий современного города.

Десять лет наблюдений — семь альбомов, созданных при участии помощниц, работников этой маленькой группы, входящей в состав шестой мастерской Мосинжпроекта. Галина Носкова — окончила Лесотехнический институт, а нынче — ведущий инженер, крепкая опора Ольги Бычковой: «Отлично дендрологию знает и вкус хороший». Опытная теперь Иванькова Ольга, а тоже пришла из института, где готовилась к узкой профессии — к озеленению дорог; Голоскова Наташа, другие — все молодежь. Приходят простыми чертежницами, становятся специалистами нового направления. Большую практику проходят под руководством Бычковой, а вместе делают огромной важности дело.

Но как составляются эти альбомы, таблицы, расчеты, рекомендации? Их автор и главный из исполнителей Ольга Бычкова, читатель уже знает, в течение многих лет свои выходные дни проводит среди московской природы. Ведет наблюдение за развитием крон, за тем, когда набухают почки и появляется зелень, когда начинают желтеть деревья, ведет дневник фенологии — помните толстую, разбухшую тетрадь, с которой она совершает «пробежки» по паркам, бульварам и магистралям Москвы?

Ольга Николаевна следила за тем, что появлялось в строительстве. Она проводила опыты совместно с работниками других институтов, перечитала в «Ленинке» все диссертации, которые посвящены городской природе, — их, к сожалению, так немного! В библиотеке ВАСХНИЛа — все, что касается озеленения городов, биологии и природных данных растений в парках, на улицах. И тоже мало таких трудов.

Семь альбомов за десять лет. Огромный труд и любовь, беспредельная преданность природе, забота о живой ее красоте — одной из основ эстетического, эмоционального воспитания человека. Забота об отдыхе и покое людей, о престиже московского озеленения.

— Делали для себя, для своей работы альбомы, а оказалось, нужда в подобных материалах не меньшая и у других.

У тех, кто решает природный рисунок города, у тех, кто сажает деревья, заботясь о том, чтобы они прижились, чтобы труды и средства не пропадали впустую.

— Многие к нам обращаются, просят помочь, поделиться материалами. Делимся. Однако возможности наши невелики!

Встречи, разговоры с Ольгой Николаевной совсем по-новому раскрывали природную жизнь Москвы. Остановившись на Девичьем Поле, у памятника Толстому, я по-иному смотрела на старые тополя, как бы охраняющие покой великого русского писателя. Они укрывали, обрамляли памятник, и он органически сливался с природной средой, которая дала жизнь толстовскому гению.

— Я так беспокоилась за эти деревья, — рассказывала Бычкова. — Так волновалась, когда устанавливали памятник. Кран мог повредить их кроны, корни тоже могли пострадать. Но все же рабочие были осторожны и очень бережно отнеслись к деревьям. Памятник в их окружении сразу обрел масштабность, величие, значимость.

Бычкова с благодарностью говорила о людях, которые помогают осуществлять ее замыслы и так же сердечно, творчески любят природу.

Помните памятник Тарасу Шевченко возле гостиницы «Украина»? По замыслу ландшафтного архитектора зеленые насаждения должны были подчеркнуть идею связи и переклички народов. Березы и плакучие ивы, липы и пирамидальные тополя.

Часть деревьев была взята из коллекций Ботанического сада МГУ. Груз требовал осторожности и быстрой посадки. А тут, как назло, дожди. Унылые, затяжные. Грунт глинистый настолько размок, что подъехать к месту посадок не было никакой возможности. Промаявшись целый день, расстроенная, удрученная неудачей, Бычкова отправилась домой. Народная мудрость заметила: «Утро вечера мудреней». Когда же она возвратилась к гостинице, то не поверила глазам. Деревья сидели в земле, на своих местах.

Оказывается, рабочие из СУ-22 вместе с прорабом Рябовым взяли лопаты, бесплатно, во внерабочее время копали канавы, передвигали деревья так, чтобы не пострадали корни. И как они хорошо впоследствии прижились на московской земле, южные обитательницы, плакучие ивы.

Иные рабочие очень стараются все сделать красиво и тщательно. Посадят кустарник, посмотрят со стороны, как это выглядит, поправят, где нужно, еще полюбуются. В памяти Ольги Николаевны сохранился случай: рабочие оформляли мемориальный сквер, и в нем на газоне, по замыслу архитектора, должны были лежать огромные валуны.

Среди больших оказалось три малых камушка, которым вроде бы не хватало места. Один из рабочих разволновался, как быть, зачем же их привезли? И начал искать для них место. Перекладывал и так и эдак...

Все разошлись, закончив смену, а он все возился в сквере. И нашел для них место, пристроил, там они и лежат, эти камни. Маленький, а все-таки творческий вклад в рисунок Москвы.

Есть в нашей столице места, которые связаны с незабываемыми, трагическими событиями в жизни народа. Одно из них — возле завода имени Владимира Ильича. Там было совершено злодейское покушение на жизнь великого Ленина. Там установлен памятник, вокруг него разбит замечательный сквер. Красный гранит, плотный, сомкнувшийся в стену, фон зелени, знаменующий монолитность масс. А место, где пролилась кровь Ленина, — открыто, на нем газон. И это свободное пространство и красный гранит на зеленом фоне придают особую выразительность месту.

Я видела, как останавливаются люди у сквера, молча смотрят на памятник, на газон, на голубые ели, застывшие часовыми.

Ели на Красной площади, у кремлевской стены. Покой и вечность. И красота великой нашей Москвы...

* * *

В один из ясных осенних дней, когда Ольга Николаевна отправилась посмотреть на деревья, я увязалась за ней. Казалось бы, закончила она систематизировать и обобщать свои наблюдения о жизни зеленых насаждений в Москве. Однако, может ли не писать поэт, литератор, художник, не мыслить философ, ученый?

Покинув станцию метро, мы шли по проспекту Вернадского, вдоль яблоневой аллеи. Она говорила:

— Эти яблони, когда их сажали, были защищены от машин полосой газона. Семиметровой, как это необходимо для нормальной их жизни. Потом дорогу расширили и, видите, что получилось...

Стволы деревьев были забрызганы грязью, листва, опаленная осенью, была в серых пятнах и кое-где облетела совсем, открыв такие же серые ветви.

— Автомобиль — основной загрязнитель воздуха. И вообще природной среды. Там, где большое движение, деревья испытывают давление воздуха почти как в аэродинамической трубе. Рост их замедлен, развитие асимметрично, в почве они удерживаются слабее. Может быть, видели у дорог на деревьях листья бывают словно бы сожжены. Так он и называется: краевой ожог. Спросите почему? Известно ли вам, что такой вот красавчик, — она показала на несущиеся со свистом белые «Жигули», — выбрасывает в воздух одной лишь окиси углерода восемьсот килограммов. Да столько же и других токсичных веществ. Всем этим дышат люди и зелень, конечно, с тою лишь только разницей, что она по силе возможности очищает воздух. А значит, возможности должны возрастать. Мы проводили опыт и обнаружили, как героически защищают деревья людей.

И Ольга Николаевна рассказала, как, выбрав для опытов самое шумное место, с огромным движением грузовых машин, — знаете, где Рижский вокзал? — она и ее помощницы обнаружили: поднимутся выхлопные газы до крон тополей и будто их что отбросит обратно. Даже и редко посаженные деревья — заслон, даже с небольшими кронами, даже зимой, конечно, значительно меньше, но все же защита.

Свернув с дорожки, мы углубились в липовую аллею университетского парка. Быстрым и цепким взглядом Ольга Николаевна осматривала деревья, которые были густы. Их кроны сомкнулись, хорошо развились, и эту сплошную зеленую стену едва лишь позолотило осенним дыханием.

— Вот это дерево может погибнуть. — Бычкова остановилась у липы, которая выделялась в стройном ряду. Листья ее пожелтели и как-то усохли, и вся она выглядела больной.

Я ощутила состояние дерева, словно живого существа. Спросила, что с ним случилось?

— Смотрите, вот эта ложбинка, — она показала на асфальт. — Во время поливки, дождей, талых вод весь сток на нее. А липа излишней влаги не терпит. Ведь почему на иных магистралях так плохо липы растут? Их заливают. Идут по утрам машины, моют асфальт — грязь, пыль, машинное масло, окурки стекают к обочине. А там деревья, земля хоть и под решеткой, а от воды не спасает, она вместе с грязью попадает на корни деревьев. Так они чахнут, чахнут и гибнут в конце концов.

Парк возле здания МГУ обширный, разросшийся, открывал картины природных решений. Стройные лиственницы, пирамидальные тополя, рябины с тяжелыми гроздьями ягод, пушистые ели, темнеющие на фоне желтых берез. Куртины, газоны, клумбы, уже подготовленные для весенних посадок цветов, пурпур кустарников, зелень лип, терпкий, волнующий запах осени, какая-то в нем щемящая грусть — все было полно пленительной власти.

— Взгляните на эту березу, — Бычкова погладила белоснежный ствол. — Какая гармония, чистота! А вот у проезжей части дорог березу сажать нельзя.

— Почему же? Они так красивы!

— Да, красивы, но только здесь. Если грязь от машин попадает на ствол, его уже не отмоешь. Плохо это, — береза и вдруг замарашка. Но даже не это главное. Слишком прозрачна, тонка она для дорог. Дерево на проезжей части должно быть компактным, густым, устойчивым к внешней среде, с очень устойчивой силой сопротивления...

Так, разговаривая, разглядывая деревья, слушая звонкие пересвисты птиц, мы добрались до смотровой площадки Ленинских гор, откуда во всей своей необъятности открывалась Москва.

Еще совсем недавно она была одета в летний наряд, цвет, размываемый дымкой воздуха.

Сейчас ее словно зажгло. Парки, бульвары, скверы оделись в золотую парчу. Казалось, что свет исходит не сверху, а поднимается от самой Москвы, и стало видно, как много места занимает в ней зелень.

Москва-река, опоясывая мыс Лужников, подкатывала под холм, будто своим усилием отодвигала его, давая место сооружениям стадиона. Весь склон высокого правого берега был тоже в золоте. Лес, росший на нем, Нескучный сад — продолжение леса, любимое поколениями москвичей не за веселье аттракционов, а за природную красоту — все словно плавилось на солнце.

— Такое богатство дано москвичам, — Бычкова задумчиво смотрела на лес. — Попробуйте дерево посадить на склоне. Не приживается, сколько бы ни старались. А эти так прочно держат откос. Стоит срубить одно, начинаются оползни. С берегом и с Нескучным садом надо быть особенно аккуратными и не ходить под деревьями как попало. — Она показала на яркие платья гуляющих, мелькавшие под деревьями, в просветах листвы.

— В парке или в лесу, где бывает много людей, деревья испытывают повышенную нагрузку. Вытаптывается подстилка, а это главный источник плодородия почв. И вся лесная жизнь вообще нарушается: микроорганизмов, муравьев, птиц...

Она не закончила фразы. Навстречу нам, оживленно болтая, шли два подростка с клетками, в которых бились щеглы и синицы.

— Когда мы проводили здесь опись деревьев, — Бычкова грустно взглянула на мальчиков, — то видели целые группы таких вот маленьких хищников, которые разоряли гнезда, ловили птиц, ломали деревья. За этим мало следят. А уж коль даны нам богатства, то нужно их оберегать. Дано же нам очень много.

В одном из журналов я прочитала статью начальника лесопаркового хозяйства Москвы А. Л. Анахова о том, что только за год озеленительные работы в Москве проведены на более чем семисот пятидесяти гектарах, что построено и починено более полусотни садов, бульваров и скверов.

Не мало, правда? Однако Москва требует большего. И прежде всего требует заботы самих москвичей о преданном им зеленом друге. Нынче, когда Москва так бурно растет, когда так загружены дороги транспортом, когда земля все более дорожает, мы обязаны беречь любой зеленый росток, использовать каждый клочок земли для разведения цветов, кустарников и деревьев.

И тут я спросила Бычкову о висячих вавилонских садах — может, за ними будущее? По крайней мере в больших городах. Ведь люди не перестанут нуждаться в природе. И в красоте.

— Верно, не перестанут. Но в этих садах, по-моему, нет нужды. Важнее воспитывать с детства бережливость к насаждениям и любовь, понимание красоты.

— Как воспитывали вы у сына?

Ольга Николаевна сдержанно улыбнулась.

— Да, я Володю брала с собой, когда собирала материалы для составления альбомов. Показывала, объясняла, он был мне хорошим помощником...

— А где он сейчас?

— В архитектурном учится...

— Будет ландшафтником?

Ольга Николаевна промолчала. Ей, видимо, не понравилось сокращение. И правда, незачем портить язык!

— Да нет, он другого профиля. Однако знает на практике: ничто так не украшает архитектурных сооружений, как близкое соседство с живой природой. Он убедился в этом не только глазами, но и ногами. Много побегал со мной по Москве...

Погода осенью неустойчива и капризна. Пока мы гуляли по парку, откуда-то набежали облака, налетел порыв ветра. Листья посыпались с берез, закружились. Ольга Николаевна как-то по-деловому глянула на деревья.

— Надо завтра сходить посмотреть, как чувствуют себя липы на Ленинградском проспекте.

Достав тетрадь, она что-то в нее записала.

— Ведь есть уже семь альбомов, — заметила я.

— А разве природа застывшая категория? Могут быть добавления. А кроме того, я собираюсь делать восьмой. О цветах... У них в Москве большое будущее.

Здесь можно было бы и расстаться с Ольгой Николаевной Бычковой, ландшафтным архитектором Института Генплана Москвы. Но уж коль разговор зашел о цветах, с которыми связано ее среднеазиатское детство, нельзя не вспомнить и об одной из ее московских работ.

Вы, конечно, знаете площадь у Боровицких ворот Кремля? На месте бывшей старой аптеки там в летнюю пору зеленеет газон. Помните, как красиво и ярко на нем выделяется клумба красных и белых бегоний и розовых петуний — цвет Кремля и Пашкова дома, старого здания Библиотеки имени Ленина.

Сколько дней ходила Ольга Николаевна по площади, прежде чем нашла решение цветника, так украсившего эту оживленную московскую площадку. Медаль ВДНХ, присужденная за эту работу Бычковой, говорит не только о ее художественном вкусе, но и о внимании к проблемам, которыми она занимается все годы.