— Анд-юша!

Он еще ни о чем не знал и привычно дрался во дворе с Вовкой Каплиным, как вдруг прямо у них над головой раздался этот знакомый голос:

— Дети, вы не видели Анд-юшу Хохлова?

Вовку сразу будто ветром сдуло со двора, но Андрюша никогда не терялся. Вот и теперь первым делом он втянул голову в плечи, чтоб не так был виден вихор на макушке, стал на четвереньки и пополз к забору. Здесь была известная только ему лазейка. Осторожно, чтоб не скрипнуло, отодвинул одну дощечку и очутился в высокой, густой траве. Огляделся: никого — и блаженно растянулся на спине. Здесь его уже никто не найдет. Даже Мария Сидоровна.

— Анд-юша! Куда же он зап-опастился?

Даже не видя воспитательницу, Андрюша хорошо представлял, как она бегает сейчас по двору, взмахивает длинными руками и зовет его. Пусть зовет. Он лежит в высокой траве, заложив руки за голову, смотрит в небо и думает про отца. Сегодня воскресенье, и отец должен приехать.

Когда детский сад жил еще в городе, а не на даче и мама по вечерам забирала Андрюшу домой, то отец приходил каждую субботу. А иногда оставался и на воскресенье, если сын его не отпускал. Лягут с отцом на диван, Андрюша уцепится за его шею руками да так и уснет. Но даже и во сне чувствовал, что отец рядом, не ушел.

А наутро они отправляются в путешествие по городу: сходят в кино, на стадион, на крепостной вал влезут, а оттуда далеко-далеко видно. Посидят, помолчат, подумают.

Вот так сидели они однажды, и Андрюша вдруг спросил:

— Папа, а ты помнишь, когда ты был маленький, а я большой, я тебя защищал от фашистов? Помнишь?

Отец засмеялся, но спросил серьезно:

— И как же ты защищал меня?

— Я возьму гранату и как брошу! Только каски во все стороны! Ты что — не веришь?

Андрюша хмурит сросшиеся, как у отца, брови, и нос у него при этом собирается в гармошку.

— Не веришь, да?

— Ну почему? Верю, да что-то не могу припомнить, когда это было.

— А! — машет рукой Андрюша. — Ты у меня, папа, большой забывака...

А потом наступает вечер, и отец все-таки уходит. Андрюша мучительно соображает, куда это он уходит на целую неделю. Вовкин папа, так тот каждый вечер дома. А мама утешает Андрюшу:

— Папа уезжает в командировку, сынок.

Отец с досадой смотрит на маму. Потом берет сына за руку и выводит в другую комнату. Возвращаясь, он с раздражением говорит:

— Зачем ты обманываешь ребенка? Ни в какую командировку я не еду. У меня другая семья, и ему лучше знать об этом.

Андрюша давно уже знает. Только никак не может понять, что значит «другая семья»? В замочную скважину он видит, как мама надевает очки: она всегда ссорится с отцом почему-то в очках.

— Я не позволю издеваться над моим сыном!

— А кто издевается, кто?

— Ты! Мало того, что бросил нас, ты еще ходишь к нам нервы трепать!

Отец опускается на детский складной стульчик и закрывает лицо руками.

—Что же мне делать? — тихо спрашивает он.

— Совсем нас забыть!

— Но Андрюша — мой сын!

— Надо было раньше думать об этом и не заводить другую семью!

«Другая семья, — думает Андрюша, — но при чем же я? Почему я должен один сидеть в комнате и ждать, пока они наругаются? Может, я спать хочу?»

Однажды, когда отец пришел, а мамы еще не было дома, Андрюша нерешительно попросил:

— Папа, расскажи мне про другую семью.

Отец немного растерялся, но все же рассказал, и тут оказалось, что никакой «другой семьи» у него нет, а есть только «моя Ника», как сказал отец.

— Она очень добрая и веселая. Приду домой усталый, злой, а она посмотрит в глаза вот так — куда и усталость девается! И никогда не ругается, не кричит. Вот она какая, моя Ника!

«Мояника, — думает Андрюша, — как клубника. Ой, и вкусна с молоком!»

— А она тебя любит? — спрашивает он строго.

— Мне кажется, да.

— А меня?

— Очень. Иначе разве бы присылала она тебе подарки?

Андрюша задумывается. Что правда, то правда. Мояника каждую субботу присылает ему с отцом подарки. И что всего удивительнее, каждый раз именно такой, какой хочется Андрюше больше всего. Как будто ей кто по телефону сообщает.

— А знаешь что, папа, — предлагает Андрюша, — если она такая хорошая, твоя Мояника, ты приведи ее, и будем жить вместе.

Отец смущенно улыбается и треплет сына по стриженой голове.

— Нельзя.

— Но почему?

— Ну, почему?.. Во-первых, мама не захочет.

— Маму я уговорю, — радуется Андрюша.

— Вот что, сын, — говорит отец, — забудь-ка лучше об этом и пойдем в кино.

Андрюша вспоминает, как они идут в кино, а потом едят мороженое в «телевизоре». Это кафе такое, похоже на телевизор — все стеклянное.

— Ах, вот ты где!..

Это Мария Сидоровна разыскала наконец Андрюшу и принялась его отчитывать. Андрюша не слушает. Он уже привык к этим отчитываньям и знает их наизусть. Но все слова произнесены, и Андрюшу уже молча ведут за руку. Единственное, что теперь надо угадать, куда: в столовую или в спальню? Но нет, Мария Сидоровна решила, как видно, нажаловаться и тащит его в директорскую. Он не идет, упирается, но тут происходит чудо. Вместо наказания директорша Агния Гавриловна протягивает ему коробку:

— Посылка тебе, Андрюша.

Сначала Андрюша не поверил, но, открыв коробку, так и ахнул. На дне ее, чуть наклонясь бортом набок, лежала лодка. Точь-в-точь, как у Вовки Каплина! Забыв обо всем на свете, он сейчас же помчался к реке. Скоро сюда же прибежал и Вовка со своей лодкой, но только презрительно усмехнулся, когда Андрюша показал ему свое сокровище.

— А ну, давай наперегонки! — крикнул в сердцах Андрюша.

— Чего-чего? — как будто не понял Вовка, глядя на него своим прищуренным левым глазом, который и так был у него меньше правого.

— Чья быстрей? Давай!

— Ну, давай, — равнодушно протянул Вовка.

Они пустили по воде лодки, а сами побежали за ними по берегу.

— Смотри, смотри, моя впереди!

— Нет, моя!

И правда: Вовкина лодка вырвалась вперед и поплыла, поплыла.

— Быстрей, быстрей! — стал подгонять Андрюша свою лодку, но она вдруг совсем остановилась и закружилась на месте. Вовкина тоже остановилась, зацепившись бортом за траву. Ребята недоуменно глядели друг на друга и не знали, что делать.

— Твоя взяла, — признался наконец Андрюша, но Вовка снова закричал:

— Пошла, пошла!

Это была Андрюшина лодка, Вовкина же продолжала стоять в траве. Андрюша бежал по берегу и радовался: вот какая хитрая у него лодочка, сначала остановилась, обманула Вовку, а теперь несется на всех парусах прямо к морю! А вдруг и в самом деле к морю? В море не догонишь. И, не долго думая, он прыгнул за ней в воду. Когда он снова выбрался на берег и стал выкручивать штаны, подбежал Вовка. Ветер взвихрил ему волосы, и он был страшен со своим прищуренным глазом.

— Ага! — кричал он. — Это не в счет! Давай еще раз!

Андрюша посмотрел на его взволнованное лицо и сказал:

—   Я спать хочу.

От обиды Вовка чуть не заплакал, а Андрюше стало скучно. Ему всегда становилось скучно, когда кто-нибудь плакал. Не слушая больше Вовку, он лег на берегу, прижал к животу лодку и заснул. Правда, сначала он только притворился, что заснул, чтоб Вовка поскорей ушел. Закрыл глаза и стал думать об отце. Думал, думал, пока отец не подошел, и не поднял его, и не понес. И тут Андрюша увидел Моянику. Она стояла в лодке посреди большой реки и махала рукой, звала к себе. И отец понес его прямо по воде к этой лодке. Все втроем они сели в лодку и поплыли в море. Греб Андрюша, а отец и Мояника сидели на корме, смотрели на него и улыбались. У Мояники была большая коса, она упала за борт и плыла теперь по воде рядом с лодкой.

«Полный вперед!» — крикнул Андрюша и рванул весла, но не удержался и упал прямо на Моянику. Она обняла его, но целовать не стала, а только посмотрела в глаза глубоко-глубоко. Вот так же она, наверное, и отцу смотрела, когда он приходил усталый. И, неизвестно почему, Андрюше вдруг так весело на душе стало, как будто ему пощекотали сонному пятки. Он засмеялся, но тут же перестал смеяться и спросил серьезно:

«Ты и меня любишь, Мояника?»

«Больше неба, больше солнца, больше, чем папу», — ответила она, и в глазах ее блеснули слезы.

Но тут на берегу появился Вовка Каплин и закричал истошным голосом:

«Туча иде-ет!»

Андрюша в страхе прижался к Моянике, но грянула гроза — сверкнула молния и затрещал гром.

— Го-юшко ты мое! Сейчас же ма-ш обедать!

«Это не гром, — догадался Андрюша, — а Мария Сидоровна».

Она подхватила его на руки и понесла в столовую, а ему казалось, что он все еще плывет по реке. Только где же отец и Мояника? Ведь только что были рядом... Андрюша открыл один глаз и сразу вспомнил, что все это было только во сне.

— А моя лодка?! — крикнул он.

— Здесь она, твоя лодка.

Воспитательница положила ему лодку на живот, а из лодки вдруг выпала записка. Андрюша быстро схватил ее и зажал в кулаке.

За обедом мальчик развернул записку, там было что-то написано, но ведь он еще не умел читать, если не по-печатному.

«Попрошу Марию Сидоровну, — решил он, — вот обед кончится, и попрошу».

«По-про-шу-у, по-про-шу-у», — передразнила его муха с зеленым брюшком и огромными, навыкате, глазами. Она хотела вылететь на улицу, билась в оконное стекло и никак не могла догадаться взлететь к открытой форточке. «Глупая муха, а еще дразнится». Андрюша отодвинул гороховый суп, стал на стул и выпустил муху в форточку.

— Опять это Анд-юша Хохлов безоб-азничает! — услышал он за своей спиной и почувствовал, как у него мгновенно пропал всякий аппетит. Правда, гороховый суп все же пришлось доесть, а манную кашу он отдал Вовке Каплину.

После обеда, лежа в кровати, он все время думал про записку. Что там написано? И кто это написал? А наверное, Мояника. Это ж она ему всегда подарки присылает. А что она написала? И почему просто не сказала папе, ведь он сегодня приедет! И вдруг Андрюшу словно палкой по голове стукнули: значит, отец не приедет? Он вскочил с кровати и подбежал к окну: не идет ли отец? Или хотя бы мама. А мама в самом деле идет. Андрюша даже своим глазам не поверил. Но вот ее красная сумка, шляпа с большими полями. Мама! А в сумке, конечно, конфеты, хоть, признаться, он не очень-то любит их. Вот если б мама паровоз ему привезла! Но она никогда ему ничего не дарит, кроме конфет и мармелада. Однажды он даже объелся мармеладом и теперь смотреть на него не может, а мама все равно приносит, и он, чтобы не обидеть маму, ест.

Занятый думами о ненавистном мармеладе, он и не заметил, что вместе с мамой шел по дороге мужчина. Но это не был отец, Андрюша сразу узнал, и сердце у него куда-то упало.

После заправки кроватей и полдника ребят наконец-то выпустили к родителям. Андрюша бочком протиснулся в калитку и поискал глазами маму. Она сидела под смолистой сосной — с этой сосной у него еще были старые счеты — и неизвестно почему хмурилась. А мужчина стоял перед ней и что-то быстро-быстро говорил руками. На нем были темные очки и белый костюм, а больше Андрюша не успел разглядеть. Он подошел и солидно сказал:

— Здравствуйте!

Мама притянула сына к себе и стала целовать. Он как мог отбивался: ему было стыдно целоваться на виду у незнакомого человека, но мама, вздохнув, представила:

— А это, Андрей, твой новый папа.

«Как это «новый»?» — чуть было не спросил Андрюша, но, взглянув на мужчину, осекся. В самом деле, и белый костюм, и очки, и желтые туфли на толстой подошве, и даже зубы — все было новым, будто только что из магазина. Андрюша даже поискал глазами, нет ли где этикетки.

— Но у меня ведь есть папа...

Мать не дала ему говорить.

— А про того забудь! — закричала она. — Не стоит он того!

Стоит или не стоит и сколько стоит, об этом как-то Андрюша раньше не задумывался, но сейчас он посмотрел на «нового папу» и подумал, что он-то, наверное, дорого стоит, рублей сто, а то и больше.

Мама подтолкнула Андрюшу к мужчине, и тот ловко подбросил его высоко над головой. Андрюша сверху посмотрел на мужчину и увидел пятачок на его макушке. От этого пятачка ему вдруг так смешно стало, что он тут же решил: «Попрошу его прочитать записку». Он уже хотел отвести мужчину за сосну, но в это время мама раскрыла сумку и вынула ромовую бабу. Бабу Андрюша любил и принялся с удовольствием уписывать ее за обе щеки, а мать стала рассказывать, как однажды сын, когда еще был маленьким, придя в магазин, попросил: «Мама, купи мне, пожалуйста, мокрую тетку».

Мужчина весело расхохотался и вытер ладонью лоб, а Андрюша тем временем заметил, что пальцы у него с пухлыми подушечками, как у кошки.

«Вот хорошо ему мышей ловить!» — порадовался за мужчину Андрюша, но все же, прежде чем отдать прочитать записку, он решил еще раз проверить его. Так он всех проверял, с кем хотел подружиться.

— А знаете, — доверительно сказал он мужчине, — когда я был большим, а вы маленьким, я вас защищал от фашистов.

— Что ты мелешь, малыш? — усмехнулся «новый папа». — Большим ты никогда не был.

— Нет, был! Был!

Мать дернула сына за руку:

— Замолчи сейчас же!

— Нет, был, все равно был!

Мать еще больше рассердилась:

— Как ты разговариваешь с чужим человеком? Извинись сейчас же!

— Был, был, был! — кричал Андрюша, все больше и больше распаляясь. — И папа говорит...

Он вспомнил про отца и притих.

— А почему папа не приехал? — спросил он.

— Как же! Приедет! Эта цыпа теперь его никуда не пускает.

Андрюша с трудом сообразил, что «цыпа» — это Мояника, и, всхлипнув, нерешительно возразил:

— Неправда. Она бы пустила. Она меня любит.

— Любит? — задохнулась мама. — А кто тебя сиротой сделал? А? Ах она, тварь последняя! Любит! Да ты не смей и вспоминать о ней, поганец!

И мать заплакала. Андрюше стало жаль маму, как она плачет, будто маленькая, но чувство справедливости все же победило.

— Конечно, — сказал он тихо, так, чтобы даже мужчина не услышал. — А почему она мне лодку прислала? Потому, что любит.

Мать подняла голову и как-то странно посмотрела на Андрюшу, а слезы еще быстрее побежали по ее щекам. Она сняла шляпу, положила к себе на колени, и слезы закапали прямо в эту шляпу с большими полями. Вот этого-то и не мог больше вынести Андрюша. Он подошел и неловко обнял маму за шею.

— Не плачь, мам. Я больше никогда... никогда...

Чего он не будет никогда, Андрюша не знал, но упрямо и настойчиво шептал прямо в теплое материнское ухо:

— Слышишь, мам? Никогда...

Скоро они помирились и к тому времени, когда Мария Сидоровна прокричала: «Дети, на п-огулку!» — уже весело болтали под сосной. Но сейчас, услышав голос воспитательницы, Андрюша жалобно попросил:

— Мама, возьми меня домой.

— А разве тебе здесь не нравится? — спросил «новый папа».

— Нравится... Почему не нравится?.. Вот только Мария Сидоровна...

— Что Мария Сидоровна? — это спросила уже мама.

— Она меня ругает. И нос у нее вот так шевелится. — И снова попросил: — Возьми, а?

— Я бы рада была, — сказала мама и повернулась к мужчине: — А ты как? Не возражаешь?

Тот на секунду замялся, но потом быстро справился и проговорил сквозь свои новые зубы:

— При чем я? Твой ребенок, ты и решай.

Мама не дослушала его и повернулась к Андрюше:

— Вот видишь, сынок, папа у нас научный сотрудник, и хоть ты и не будешь ему мешать... Ведь не будешь?

— Буду! — пообещал Андрюша и подумал, что, может быть, мама и права: он никогда не был маленьким, а так и родился научным сотрудником. Ну и пусть!

Он ловко сплюнул в сторону и пошел по направлению к столовой, хотя до ужина было еще далеко. Просто Андрюша схитрил, потому что ему стало скучно. А когда ему скучно, он всегда делает что-нибудь наоборот. Из окна столовой он проследил, как мама с научным сотрудником сели в автобус и уехали. Тогда он вынул из кармана записку и пошел разыскивать Марию Сидоровну. Но той нигде не было.

«Вот так всегда, — горько подумал он, — когда она нужна, никогда не найдешь, а когда совсем не нужна, является...»

Он сел под сосну и от нечего делать стал ковырять палочкой землю. Выполз из земли муравей, шмыг-шмыг усами, и побежал по траве. Муравей был весь желтый, будто заржавелый, но перебирал ногами быстро-быстро, хоть и тащил на спине большую соломину. На пути муравья встретилась небольшая канавка, и сначала он никак не мог перебраться через нее.

— Эх ты, дурачок! — посочувствовал ему Андрюша.

И муравей будто услышал его, перекинул соломинку через канавку и перебежал по ней.

Мальчик долго возился с муравьем и не заметил, как сзади подошла воспитательница. Она стояла и молча наблюдала за ним. Андрюша удивился и сказал:

— Мария Сидоровна, прочитайте мне записку, пожалуйста.

Мария Сидоровна нахмурилась, но записку прочла:

— «Анд-юша, папа болен и не сможет к тебе приехать. Будь мужчиной».

Андрюша всегда был мужчиной. Он даже родился им, и потому обиделся, что Мояника не подписалась, как будто и не она прислала ему лодку. Но он не подал виду перед Марией Сидоровной, а сказал: «Спасибо» — и спокойным шагом направился в спальню.

В спальню он, конечно, не пошел. А, улучив минуту, подбежал к забору, отыскал знакомую лазейку и — в лес. По лесу он бежал так быстро, что чуть не сбил с ног березку, что росла на повороте к большой дороге. По этой дороге все прямо и прямо и — в город. До вечера он как раз успеет. Правда, было б куда лучше на автобусе, но ведь у Андрюши ни копеечки. Так что не надо напрасно и время терять.

Мальчик шел легко и уже, наверное, прошел с полкилометра, как вдруг завидел на краю обочины такси. Переднее колесо было снято и валялось в сторонке, а из-под машины торчали только ноги в растоптанных сапогах. Андрюша не стал беспокоить ноги, а, зайдя спереди, присел на корточки, заглянул под машину. Шофер, обернувшись, увидел мальчика и подмигнул ему. Тот тоже подмигнул и, помолчав для солидности, спросил:

— Что — передок лижет?

— А ты откуда знаешь? — засмеялся шофер.

— Знаю. Мой папа тоже шофер. На такси работает.

— В каком парке?

— В первом. Только там не парк, а одни машины стоят.

Шофер наконец-то вылез из-под машины, стал накачивать скат.

— А как фамилия?

— Хохлов моя фамилия.

— Хохлов, Хохлов... Не знаю. Я во втором.

Тогда Андрюша вздохнул глубоко и поднялся.

— Ну ладно. Будьте здоровы.

— А ты куда? — спросил шофер.

— В город.

— Один?

— Я поднимал руку, а меня никто с собой не берет.

— Ты, значит, удрал?

— Ага. Из детского сада. Вон там, на горочке.

Шофер нахмурил брови и по-милиционерски уставился на малыша.

— У меня папа заболел, — пришлось объяснить Андрюше.

Шофер гаечным ключом откинул назад кепку.

— Дела, брат. Ну ладно, садись в машину.

Андрюша не дал себя долго уговаривать, хотя и честно предупредил:

— А денег у меня, дядя, все равно нету.

— Разговорчики.

Они мигом докатили до города, и шофер спросил:

— Ну показывай, где живет твоя Мояника.

— А я не знаю, — признался Андрюша.

— Вот тебе и раз. А куда ж ты топал?

— Я забыл.

— Адрес забыл?

— Нет, забыл, что я не знаю адреса.

— Ну а фамилию ее хоть знаешь?

— Нет, Мояника, и все.

Шофер долго молчал, потом стал напевать себе поднос: «Ямайка, Ямайка...»

— Ну, может, где работает, знаешь?

— Забыл.

— Тогда придется назад возвращаться. В детский сад.

— Нет, — сказал Андрюша. — Она на радио работает. Я только говорить не хотел.

— Ну добро, — засмеялся шофер, — это уже координаты. Правда, сегодня воскресенье...

В коридоре студии была мертвая тишина. Вдруг из-за двери высунулось усатое лицо и громко прокричало:

— Тише, запись идет!

Потом оно оглядело шофера и осведомилось:

— На пробу, гражданин?

— Чего?

Громко говорить было нельзя, а шептать шофер, очевидно, не умел и поэтому хрипел, прикрывая рот кулаком:

— Мы вот с приятелем женщину одну ищем. Мояникой зовут.

— Мояникой?

— Да. И коса еще у нее вот такая.

Усы у человека опустились — он задумался.

— А, так это, наверно, наша Ника. Ника Кондратьевна. Только ее нет. Выходной сегодня.

— А это? — шофер кивнул на красный фонарь, который то гас, то снова загорался.

— Диктора ищем, — пояснил усатый, — вот народ и идет. Рабочих дней не хватает. Все свои голоса пробуют. Может, и вы попробуете?

— Не стоит. А адресок ее не знаете?

Усатый подозрительно оглядел шофера, потом скользнул сонными глазами по Андрюше.

— Коммунарская, четыре, квартира восемь.

До Коммунарской было рукой подать. Правда, на повороте их чуть не остановил милиционер. Он уже поднес ко рту свисток, но Андрюша, не долго думая, выхватил из кармана свой, игрушечный, и так оглушительно свистнул, что милиционер растерялся.

Вот и дом номер четыре, и машина мягко присела прямо перед самым подъездом.

— До свиданья. — Андрюша протянул руку.

— Бывай. А квартиру найдешь? Номер восемь.

— Это как ножницы?

Шофер сначала не понял.

— А, ну да. Два колечка.

Мальчик выпрыгнул из машины и огляделся: так вот где живет теперь его папа! Ничего. Дом как дом. И голуби под крышей. С большим трудом он все же отыскал квартиру с «ножницами». Осторожно постучал. Открыла ему молодая женщина, и Андрюша сразу же узнал ее — Мояника! Она была точь-в-точь такая же, как и во сне, только коса была не черная, а рыжая, но это было неважно. А важным было то, что и Мояника узнала его, хотя никогда его и не видела. Глаза ее сразу засмеялись, а потом заплакали, а руки тянулись к Андрюше и никак не могли дотянуться — дрожали.

— Андрей, неужели ты? Ну, не стой же на пороге. О господи!

Она провела его в комнату и посадила в кресло, а сама продолжала стоять, обрушивая на Андрюшу град ненужных, бессмысленных слов:

— Ты есть хочешь, Андрей? У меня сегодня пирог есть — с яблоками. Ты любишь с яблоками?

Ему понравилось, что она говорит ему, как взрослому, — Андрей, но при чем тут пирог, да еще с яблоками?

Он насупился и, глядя в пол, басом спросил:

— Отец где?

Теперь уж Мояника не выдержала и совсем расплакалась:

— В больницу увезли.

— Когда?

— Сегодня ночью.

У Андрюши зачесались глаза, но он вспомнил, как Мояника писала ему: «Будь мужчиной», — и потому только сказал:

— Пить хочется.

Мояника бросилась на кухню, а когда вернулась, то уже не плакала, только глаза были все еще мокрые, но все равно веселые, и не поймешь по ним: хотят ли они плакать или смеяться.

Андрюша напился, и, наверное от холодной воды, ему стало спокойно на душе.

«Ничего, полечится и домой придет, — подумал он об отце. — Я тоже лежал в больнице. В прошлом году еще. Зато сколько игрушек понадарили...»

— Спасибо, — сказал он Моянике и протянул кружку.

Мояника взяла кружку, но не уходила, а стояла и смотрела на Андрея, и ничего не говорила, просто смотрела, и все. Но была она такая маленькая и грустная, что ему захотелось ее успокоить. И вдруг он вспомнил:

— А знаешь, когда я был большим, а ты маленькая, я тебя защищал от фашистов. Тебя и папу. Помнишь?

— Помню.

Мальчик удивился:

— Правда, помнишь?

— Конечно. Гранатами.

Андрюша внимательно посмотрел на нее и добавил:

— Ты не бойся. Я тебя всегда буду защищать, Мояника.

Она нагнулась и заглянула ему в глаза:

— Как ты сказал?

— Мояника.

— Мояника, — повторила она и опустилась на стул. Прикрыла глаза рукой. И так сидела долго, так долго, что Андрюше стало скучно.

— Пойду голубей погоняю, — сказал он и направился к двери.

Голуби сидели на карнизе окна и, ни о чем не подозревая, спокойно чистили себе носы. Андрюша заложил в рот четыре пальца, как учил его отец, и свистнул. Свиста не получилось, послышалось одно шипенье, но голуби все равно взвились и полетели — маленькие-маленькие в таком большом синем небе...