Как-то уж так получилось, что в жизни мне везло. Все мне почему-то удавалось. Сама не знаю почему. Но раз удается, значит, так и надо...

И на этот раз тоже все, казалось, пойдет как надо. Во-первых, удалось получить прекрасный праздничный заказ. Позвонила знакомая и предложила, у нее у самой оказалось два. Во-вторых, праздники приходились на рабочие дни, а не на субботу и воскресенье. В-третьих, обещали выдать премию, если сдадим проект хотя бы в следующем квартале. А это уже стимул. «Материальное стимулирование — движущий фактор проекта», — как говорят в нашем КБ. И наконец, муж обещал уехать на праздники в командировку, а значит, можно не готовить. Это, разумеется, не главное преимущество наступающих праздников, но весьма существенное. А о еде позаботится подруга Нина: я уже пригласила себя к ней в гости. Нине обещали достать отечественную курицу, которую совсем не надо чистить. Станислав Николаевич, сказала она, тоже будет, как всегда. И наконец, шеф сообщил, что ошибка, допущенная мною при расчете моста, оказалась в допустимых пределах. Поэтому меня не лишат тринадцатой зарплаты.

Короче, жизнь — не такая уж плохая штука. Я твердо решила этим воспользоваться: праздники есть праздники. Не чувствуют это лишь очень скучные люди. А еще работники службы быта: вместо того чтобы со всеми праздновать, они вынуждены нас обслуживать. В этом я убедилась, когда в пятницу после работы зашла сделать маникюр. Сама, конечно, виновата: все нормальные женщины успевают это делать во время работы. Но тогда мне было некогда: в ГУМе давали австрийские сапоги, и я должна была через каждый час бегать отмечаться.

Передо мной оказалось три женщины: первая сидела в сушке, вторая — дома, ждала звонка от маникюрши, третья ушла в магазин.

— Мне тоже надо отойти в книжный, — сказала я той, что сидела под колпаком. — Предупредите, пожалуйста, что я стою, — попросила ее. И мастера тоже попросила.

В книжном, как я заметила на пути сюда, давали отрывные календари. Тоже везение. Не всегда ж дают календари. Не каждый день. Встала в очередь. Удача и тут упорно преследовала меня: предпоследний достался. А вот когда вернулась в парикмахерскую, тут-то все и началось: меня не признавали. Вернее, не признавала та, которая должна быть за мной.

— Я вас не видела, — заявила она.

— Я вас тоже, — ответила я ей, — и не считаю, что много от этого потеряла.

— Ваше мнение меня не интересует. Я вас просто не пущу.

Я посмотрела на говорившую: возраст, что называется, выше среднего, телосложение — соответственное. В секцию она, разумеется, не ходит. Одним словом, ни моей воли, ни моей фигуры.

— Интересно, как вам удастся не пустить? — поинтересовалась я.

— А уж так уж. Надо было дождаться последнего.

— Мало ли что надо! — вполне логично ответила я ей. — Если бы все делали только то, что надо, у нас давно было бы то, что надо. — И я решительно направилась к входу в женский зал.

Женщина ринулась следом и попыталась меня обойти. Но ей это не удалось.

— Ну и молодежь сегодня пошла: нахальством берут, — сказала она нарочно громко, чтобы было слышно и в соседнем, мужском, зале. — Наглостью! — заключила она еще громче, упорно протискивая свое плечо между мною и косяком двери. — Кто вас видел? Вас никто не видел: вот спросите женщину, которая делает маникюр: видела она вас? Женщина, — обратилась она к той, что со счастливым лицом уже держала руки в миске с мыльной водой, — вы видели эту женщину? Нет? Вот видите — нет. Никто вас тут не видел, так что уйдите с дороги.

— Эта женщина сама гуляла по магазинам, когда я спрашивала последнюю. Так что она не могла меня видеть. Вы ведь гуляли?

— А вам какое дело? — огрызнулась та.

Чувство несправедливости сжало горло и не давало мне четко изложить всю цепочку фактов: я ведь тоже занимала очередь за теми, кого в наличии не было. И не стала ни возмущаться, ни протестовать. Ушли — значит, им надо. Я их вполне понимаю, потому что самой тоже надо было. А вот эта мымра ничего понять не хочет. И самое обидное, что я пришла в легальное, нерабочее время. Иначе можно было бы плюнуть и вернуться к исполнению служебных обязанностей, рассказать в лицах сослуживцам, как было, где и что... А сейчас пути назад нет. Только вперед! И если не я за себя, то кто? Да и как прийти в гости, к праздничному столу, без маникюра? Вот удивится Станислав Николаевич: «Что случилось, Ирина Петровна? Вы сегодня без маникюра?» Разглядит, уверена, даже при свечах. Свечи, зеленый глазок магнитофона в полумраке — сплошной интим. Нинка умеет это «сорганизовать».

— ...Вас тут никто не видел, никто не видел, — твердила нахалка и все пыталась оттереть меня плечом от дверного проема.

Я старательно изображала презрение к ее словам. И вдруг...

— Я ее тут видела. Занимала она очередь, — пропищала какая-то девушка, сидящая на укладку.

Господи, как я обрадовалась:

— Вот видите! Вот видите!

Но женщина-тяжеловес холодно посоветовала той девушке:

— Не лезьте не в свое дело. — А мне пообещала: — Все равно я вас не пущу. Парикмахерская скоро закрывается, мастер не успеет обслужить нас двоих. Все, точка.

— Да какое вы имеете право приказывать! — кричала я, потому что не кричать уже просто не могла. — Нахалка!

— Сама нахалка! — не уступала та, другая, нажимая на меня своим мощным плечом.

«Господи, как глупо-то все! — подумала я вдруг. — Не хватает еще подраться! И, главное, из-за чего?»

Но эта мысль пронеслась, не задержавшись. Кровь в висках стучала так, словно там компрессор работал. В каком-то яростном остервенении мы толкали друг друга, оттирали, отпихивали. Единой, нерасторжимой человеческой массой заклинили дверной проем.

— Как вам не стыдно! — простонала пожилая женщина. — Вы же взрослые и по виду интеллигентные люди! В войну так из-за хлебных карточек не ругались... Можно и без маникюра обойтись.

— Нельзя, — не согласилась я. — Мне сегодня в гости.

— А мне на концерт, — твердо стояла на своем моя соперница. — Пианист должен иметь идеально чистые ногти.

— Сейчас же прекратите! Не мешайте работать. Ни одну из вас не обслужу! — крикнула маникюрша.

— Не имеете права! — в два голоса воспротивились мы и присмирели. Сели и молча стали ждать. Что-то в маникюрше было такое, с чем не считаться нельзя.

Я украдкой взглянула на свою врагиню: все лицо в красных пятнах, на шее жилка бьется. «Тоже переживает. Вообще-то, если по совести, ее понять можно: терпеливо стояла, никуда не бегала. Та, последняя, ее не предупредила... Конечно, на ее месте я бы тоже возмущалась. К тому же пожилая женщина, лет сорок, наверно. А в школе нас же учили, учили: уважать старость.

Она ведь пианистка, а пальцы от гнева дрожат. Целый день небось колготилась, а вечером на концерт. И у нее, конечно, есть дети, а им надо и приготовить, и уроки проверить, и убрать, и постирать — вон кожа какая морщинистая... А мне всего двадцать пять, и ни одной морщинки. А дети еще только будут. Если мы с Виктором все-таки решим...

Вот встану и уйду. Без маникюра. Буду идти по улице и гордиться собой. И плевать, что с ненакрашенными ногтями. Плевать, что скажет Станислав Николаевич. Какое мне, в конце концов, дело до него и до его дежурных комплиментов? И вообще все надоело — и эти свечи, и этот интим, и эти лица. Все, все...

Вот приедет Виктор, и я ему скажу: «Все, хватит! Надоело! Какие мы эгоисты! Хочу по-другому. Хочу от тебя ребенка. Хочу возить его в коляске, хочу пеленать его в белые простыни с кружевами, покупать для него мягкие байковые ползунки в «Малыше». Хочу воспитать из нашего Виктора Викторовича настоящего человека. Или Виктории Викторовны — тоже звучит, правда?»

Все это скажу мужу, как только он приедет. Впрочем, зачем так долго ждать? Лучше позвоню ему по телефону. Где здесь ближайший автомат? Мне нужно срочно, очень срочно. Сейчас, именно сейчас, всенепременно...

Но на самом деле я выждала, сколько положено, и добилась желаемого. И потом в гостях ела курицу — с накрашенными ногтями. Нина зажарила ее в духовке, а получилось, как на гриле: сочная, румяная, мягкая.

И вообще все было хорошо. Горели, слегка чадя, свечи, мигал зеленый глазок «мага». И Станислав Николаевич сказал:

— Вы сегодня прекрасно выглядите! Как вам это всегда удается? А вот моей жене почему-то не удается... — И, целуя после очередного танца мою руку, отметил: — Какой оригинальный лак!

Все как всегда.