Дикая каменистая земля.

Тридцать дней минуло с тех пор, как Бора Цирбусова заняла место воспитательницы в доме фабриканта Врбицкого. Единственное, что принудило ее остаться в этом бесплодном краю, был ребенок, которому после смерти матери, Иоганны Врбицкой, не хватало нежной заботы, теплой улыбки и щедрой доброты чувств. Сам Врбицкий не мог заменить мать дочери Даре, тогда-то ему и порекомендовали Бору, жившую далеко от тех мест. Он даже не знал ее, но поскольку был по натуре человеком упрямым и страстным и всегда быстро принимал решения, немедленно написал ей. Неделю спустя он действительно получил ответ. Весьма лаконичный и даже несколько самоуверенный.

Приеду сразу же после Нового года.

Было это ровно месяц назад.

Едва распечатав письмо, Врбицкий в сердцах швырнул его на стол и прихлопнул ладонью.

— Она что же думает, сюда ведет асфальтированная дорога?! — проворчал он своему брату-священнику. — Железнодорожная станция в тридцати километрах, снег по колено, а эта дура даже точного времени не написала. У кого это найдется время ежедневно ее встречать?

— Я бы мог иногда вечерком съездить, — добросердечно предложил священник Михал.

— Еще чего! По четыре раза на дню гонять лошадей за шестьдесят километров! Не позволю!

Не успокой его брат, Врбицкий, не раздумывая, дал бы знать Боре, что в ее услугах уже не нуждается. Но едва брат ушел, буря чувств поутихла. А за ночь потаенные крупицы человечности настолько укротили его, что больше он не позволял рассудку брать верх над сердечной признательностью. Девушка ведь все равно как-то должна попасть сюда, а единственное средство в это зимнее время — сани с упряжкой словно отшлифованных до кофейного блеска лошадей.

На следующее утро он выбрал двух самых красивых скакунов, чутко прядавших ушами, и потихоньку, словно не желая, чтобы об этом дознался Михал, отправил слугу привезти в свой дом новую особу.

Ездили за ней четыре раза. Четыре дня прошли впустую. И только на пятый день в Глинской долине, где у подножия холма стояли засыпанные снегом постройки фабриканта Врбицкого, из саней вышла Бора с ласково-проницательными глазами. Скромно, но решительно направилась к дому.

Когда девушка вошла, Врбицкий как раз застегивал ошейник на собаке. Его освещал огонь большого камина, над которым как-то сумрачно висел портрет святой Барбары.

— Приветствую вас, — обратился к Боре Врбицкий и тут же отвернулся, чтобы подбросить в огонь несколько поленьев.

В тот день кроме формальностей, пожалуй, ничего не произошло. Только под вечер прямо во двор фабриканта галопом прискакал, обожженный метелью, священник Михал. Что гнало его сюда? Отчего вдруг такая спешка? Очевидно, сильным соблазном явилось новое и, пожалуй, единственное интеллигентное существо в женском облике. Но ведь Борино присутствие Михал воспринял равнодушно. А на нее — едва он появился в лохматой лисьей шубе — священник произвел впечатление грубого погонщика, в лучшем случае торговца. И только брат его как-то беспокойно и с вызовом следил за каждым взглядом Михала. Просто с ненавистью. Ничто не ускользнуло от его внимания, и тот, испытующе-проницательный, взгляд при прощании. Но Бору Цирбусову все это оставило безучастной. Она лишь подумала, что вот судьба оторвала ее от древа жизни и, словно щепочку по ветру, унесла в непроходимую пустыню. Сердцу ее было ясно, что бесчеловечная холодность и презрение фабриканта Врбицкого сразу же по приезде убили всю ее женственность, улыбку и очарование. И боже мой, это прискорбно, но неизбежная потребность как-то жить, словно в смертельную западню, втолкнула ее между этим человеком и его ребенком.

Было это месяц назад.

Многое с тех пор изменилось. И Бора тоже. Сегодня мы нашли бы ее перед пылающим камином. Девушка откинула голову на спинку кресла. Лохматый пес дремлет, умильно положив морду ей на ноги. Но при каждом Борином движении настораживает уши и прислушивается. Что там такое? Да ничего. Это всего лишь Бора, наслаждаясь отдыхом — ребенок как раз уснул, — прикрыв глаза, мысленно блуждает по окрестностям. Отчетливая картина встает перед ее взором.

Февраль. Серебристый пейзаж. Прекрасный, куда ни глянь. Трудно поверить, что, когда наступит запоздалая весна, лучистое солнышко поглотит сонливость этих холмов. И чем сильнее будет оно пригревать, тем больше будет пустеть земля. Сиротеть. Ибо здешние открытые просторы подобны степи. Земля бесплодна. Скупой горный край, отдаленный каменистой грядой от остального мира. Ручей в диком неистовстве сносит ели, ольхи и другие преграды; обнимает их всей силой своего тела, а грохот неодолимой стихии поет и глубинам земли, и голубым высям, и лесным ширям, и сернам, и оленям. Такая музыка могла бы невзначай усыпить и Бору, если б ей не надо было караулить, когда проснется ребенок.

Вдруг собака оторвала морду от ее ног. Завиляла хвостом и насторожила уши. И выдала бы тайну, не подай ей знак маленькая девчушка из приоткрытой двери соседней комнаты. Девчушка приближалась на цыпочках. Потихоньку. Потом, ухватившись за спинку кресла, подтянулась вверх, насколько хватило ее детских силенок. Хотя бы взглядом ей хотелось дотянуться до этого нового человека, который вот уже месяц сторожит ее жизнь.

Собака заскулила, и Бора встрепенулась.

— Ай! — испуганно взвизгнула малышка и начала отступать.

Какой-то ослепительной красотой сияли на ее лице любопытные глазенки. И хотя сейчас девочка стояла с напрягшимся тельцем, испуганно раскрыв ротик, вид ее выдавал, что в этом хрупком существе таится множество крошечных огневых искорок.

— А ты уже встала? — удивленно приветствовала ее Бора.

— Тссс! — сказала девочка и, приложив пальчик к губам, оглянулась вокруг. — Не выдавайте меня, — продолжала она многозначительно. — Я потому проснулась, что сегодня будут кормить оленей, слуга ездит один, и, если отец не заметит, мы бы тоже могли поехать.

— Нельзя обманывать, моя дорогая, — с легкой укоризной заметила Бора, — нужно только хорошенько попросить папу.

— О, — вздрогнула Дара, — он очень строгий, вот увидите. А экономка Ката говорит, что он никого не любит, кроме своих собак и ружей. Вот попробуйте, пойдите к нему!

Примерно через полчаса Бора все-таки направилась к Врбицкому. Устроившись в глубоком кресле возле камина, он что-то нашептывал. На коленях у него лежала книга в черном переплете, взгляд, полный религиозного чувства, придавал особый смысл еле слышным словам. Он тут же умолк. Этот миг Бора отметила как единственно значительное событие дня. Сидя в укромном уголке, вдали от всех, фабрикант предавался смиренной молитве.

— Посмотреть оленей? — обеспокоенный явно не вовремя, переспросил он. — Нет!.. Нынче ровно год, как скончалась моя жена. Сегодня приличествует остаться дома. Покормить оленей можно будет и завтра... Кстати, чтоб не забыть, в воскресенье вы и Дара пойдете в церковь. Помолиться за нее.

На следующий день утром он и на самом деле приказал запрячь лошадей. Обе юные дамы уютно закутались в лисьи шубы. А впереди на козлах, всем на удивление, уселся сам фабрикант в охотничьем костюме. Телосложением он не мог сравниться с братом Михалом, но обладал хорошим ростом, было в нем нечто от твердости дуба и благородства ели, поэтому на фоне летящего снега он выглядел героем, что прочно и осанисто стоит, широко расставив ноги. Фигура его накренялась, когда сани притормаживали свой бег на холмистой местности.

«Красивый мужчина», — тут же заглушила в себе это открытие Бора и, уже покрасневшая от посвиста метели, вспыхнула ярким румянцем от ямочки на подбородке до корней волос, черным венцом обрамлявших крутой лоб.

Некоторое время спустя она еще раз пригляделась к нему. Когда кормили оленей. Он тоже не отвел от нее своего выразительного взгляда, словно наполненного солнечным теплом. Может, и бессознательно. Но у нее родился замысел. После побега из города сюда, в этот богом забытый край, от сердечной тоски, ей страстно захотелось покорить этого чудака. Такого безразличного к ее красоте. Такого неприступного в своей замкнутости. Ей так этого хотелось... Ценой жертвы... ценой жизни...

Но тут Дара обратилась к ней:

— Я сегодня расскажу Кате, что папа, кроме своих ружей и собак, любит еще и...

— И... — нетерпеливо прервала ее Бора.

— И оленей, не правда ли? — защебетала девочка.

«И оленей», — где-то в глубине сердца Боры отозвались эти слова, и отчего-то ее охватила непонятная терпкая горечь.

В то же мгновение Бора осознала, что авантюры — игра бессмысленная, а мечты о любви — излишнее самоистязание. Она приехала воспитывать Дару. Но чем упорнее девушка противилась чувству, тем исступленнее оно бушевало в ее груди, тем нестерпимее изнывала она от одиночества, грезя о наполненности пустых дней. Все свершилось так стремительно, что уже на обратном пути из леса, когда он летел, стоя в санях, широко расставив ноги, Бора признавалась себе в душе, что ее одолевает искушение, а этого человека ей, наверное, суждено полюбить.

Уже дома у нее огнем горели виски. И ум был не в ладу с сердцем, осыпая упреками проблеск нового открытия.

Ведь все это могло быть ошибкой, и не дано ей истинно и преданно полюбить его. Это всего лишь следствие пустынности здешних мест, одиночества и монотонности жизни.

Всю ночь Бора не сомкнула глаз. Пока не наступил день. А потом целая бесконечная неделя, прошедшая тяжело и беспокойно.

И еще шесть дней пронеслось над здешними краями. Наступило воскресное утро. Снег валил хлопьями. Земля промерзла. Ярко переливались звездочки инея. Холмы, и весной и летом не зараставшие травой, гордо возносили свои вершины. Приукрашенные снегом, они походили на больших волшебных коней, оседланных для скачки.

Воскресное утро. С каким трепетом пробуждалось оно в Бориной душе — девушка опасалась, как бы Врбицкий не вздумал сопровождать ее в церковь. А уж тогда-то ей, конечно, не скрыть своих чувств, и он это заметит. Однако Врбицкий никуда не собирался. Он расхаживал взад и вперед по дому и наконец с некоторым раздражением бросил:

— Не пора ли вам собираться, а то не успеете и на проповедь!

— О да, конечно, — поспешно извинилась Бора, в смятении схватила ребенка и, не помня как, на великолепных гнедых помчалась в поселок под названием Кветница, соединявший Глинскую долину и пограничный перевал.

Фабрикант Врбицкий долго смотрел ей вслед, спрятавшись за косяк двери, и его полуопущенные ресницы подымались по мере того, как все более удалялся отзвук конских копыт.

Никто и не подозревал, что за гневной резкостью его голоса скрывалось сердце страстного игрока, боявшегося нового любовного выигрыша брата Михала. Пожалуй, в азарте он дает ему в руки лучшую карту. А ведь как знать... Быть может, Бора...

Храня в глубине души образ Врбицкого, девушка вошла в церковь. Прихожане пели последние стихи последнего псалма. Священника перед алтарем уже не было. Только минуту спустя на амвоне вынырнула кудрявая голова. Высокий лоб. Под сводом этого лба — строгие глаза с затаенной пылкостью и покоряющим благородством взора. А дальше — квадратные плечи, широкая грудь. Священник Михал Врбицкий.

Взгляды всех прихожан, словно изнемогая от нетерпения, обратились к его устам. И Борин тоже. Неужели этот протестантский священник, с такой величавой и благородной осанкой, был тот самый погонщик, что, с лицом, исхлестанным резким ветром, примчался в первый вечер в Глинскую долину? Неужели?.. Но едва он открыл рот и звучный голос разнесся по простору деревянной церкви, она перестала сомневаться. Голос звучал с такой естественной мощью, что Бора вся затрепетала. Его выразительная речь привела девушку в полное смятение. И, чтобы скрыть свою растерянность, Бора опустила черные, как ночь, ресницы. Именно в этот миг Михал остановил на ее лице свой проникновенный взор. Словно признаваясь: «Я знаю о тебе все. И хоть никогда раньше не видел, но верил, что ты, прекрасная, предстанешь предо мною. И душа твоя будет исполнена женственности. И не будет тебе равной среди женщин».

Голос его слегка надломился и стал чуть ниже. Уловив это, Бора распахнула ресницы, и свет ее ликования озарил кафедру. Взгляды их встретились. Два взгляда и две одинаковые мысли слились в единое целое. Человек, не произнеся ни слова, воссоединился с человеком.

Вскоре под сводами церкви, словно благословляя заключение этого тайного союза, с кафедры с достоинством прозвучало «аминь».

— Аминь, — прошептала Бора и, схватив Дарину маленькую ручку, вместе со всеми вышла из церкви.

Она благочестиво шла в тихой группке верующих, стараясь к ним приноровиться. Но мысли ее, должно быть навсегда, были прикованы к тому удивительному мгновению, когда появился этот протестантский священник. Тишину души волновали мысли, повелевая признаться: «Фабрикант, ты не тот, кого предопределено мне было любить. Я тогда обманывалась. Это совсем другой человек. Это...»

— Дядюшка Михал... — ни с того ни с сего вдруг защебетала Дара, — дядюшка Михал...

— Что, моя дорогая?

— Смотрел на вас во время проповеди.

— Ты, конечно, ошиблась, моя дорогая... Ошиблась, — стала переубеждать ее Бора и поскорее перевела разговор на другое.

— А ты что-нибудь запомнила, чтобы рассказать папе, когда мы придем домой?

— Папа больше всего любит собак, — с какой-то грустной мудростью объявила девочка.

И в самом деле, вернувшись домой, они застали Врбицкого, занятого дрессировкой Люксора. Длинной собаки с медной шерстью. Расставив ноги, с хлыстиком в руке, стоял он посреди двора и натравливал животное, причмокивая, словно лошади.

— Ну, хоть на проповедь-то успели? — спросил он, не спуская глаз с собаки.

— Только на проповедь и успели, — сказала Бора, помогая девочке снять курточку.

— Ну и как?.. О чем была проповедь? — поинтересовался он настолько неожиданно, что Бора просто похолодела, поскольку лишь сейчас поняла, что в волнении не уловила ни единого слова. То, что надвигалось на нее с кафедры, было родством душ, мощным сплетением железной паутины, в которой человеку суждено увязнуть на всю жизнь.

— Бора, — немного погодя, почувствовав, что случилось, он назвал ее просто по имени. Увлеченность девушки Михалом больше не вызывала у него сомнений. Ее растерянность говорила сама за себя.

— Бора, — ревниво продолжал Врбицкий, — моей девочке нужен преданный, самоотверженный человек, такой, который мог бы заменить ей мать. Мне говорили, что на вас вполне можно положиться...

— Так оно и есть, — гордо выпрямилась она, защищаясь, — никогда в жизни я не забывала о своих обязанностях.

С этими словами, глубоко и тяжко оскорбленная, она взяла Дару на руки и отнесла девочку в детскую. Потом ушла к себе в комнату. Заперлась там и в гнетущей тишине почувствовала, как у нее колет сердце, прерывается дыхание, а рассудок мутится. Слабый всхлип вдруг перехватил ей грудь. В груди стало больно. Сумятица мыслей пробудила слезы, которые вылились в плач.

В соседней комнате эти приглушенные рыдания услышала девочка и, напуганная Бориным горем, начала кричать и стучать маленькими кулачками в дверь.

— Что случилось? — спросил Врбицкий, возникший неизвестно откуда.

Именно в эту минуту Бора отперла дверь. Быстро и широко распахнув ее, обняла Дару покаянно и самоотверженно.

— Вы любите ее, Бора? — нетерпеливо спросил Врбицкий. — Выходит, я обидел вас? Забудьте об этом.

Бора испуганно опустила руки. Запнувшись, отступила назад и, дрожа, как пойманный вор, мечтала только об одном: крепко-накрепко зажмурить глаза, чтобы избежать света и пронизывающего взгляда Врбицкого.

Он вошел следом за ней в комнату и закрыл дверь. После долгого колебания, не спуская взгляда с девушки, начал:

— Бора, вы должны знать, моему ребенку нужна мать, сильная и мужественная. Вы должны знать, что ровно год назад в этом доме разыгралась трагедия. Вы должны это знать, Бора, — подчеркнул он, строгий голос его надломился, и, не договорив, фабрикант сел.

Словно огромный камень, свалившийся с голых вершин скалистых гор — вот как воспринималось это неожиданное признание. А когда он умолк, вновь воцарившаяся тишина показалась столь беспредельной, что сквозь все дали и пространства было слышно, как на юге уже проклевывается весна, ломается лед и разрыхляется земля. Когда Врбицкий опять посмотрел на Бору, девушка остро почувствовала, наверное, уже в тысячный раз, что пустынность этого края вселяет в людей тоску, сковывает их непреложностью своих законов.

— Бора, — Врбицкий настойчиво вызывал ее на разговор — сегодня ему еще многое нужно было ей сказать, многое и очень важное, — Бора, вы должны знать — моя жена погибла в снежном сугробе, когда однажды ночью отправилась в Кветницу. Она замерзла, утром ее нашли мертвой.

— Может... — попыталась вмешаться девушка.

— Нет, ничего другого не может быть, — перебил он ее, — конечно, она тайно любила моего брата Михала. Она была слабой, а у меня с той поры ожесточилось сердце.

Бора вздрогнула. Ей представился храм и одухотворенный облик уверенного в себе священника Михала. Проницательные, светящиеся жизненной мудростью глаза поэта и упоительные слова.

Она снова посмотрела на Врбицкого. Должно быть, мягко и с состраданием. Может, и сочувственно, поняв его боль. Но он это выражение жалости истолковал иначе, потому что склонился к ней и сказал:

— Бора, моей девочке нужна мать, а мне следует снова жениться. Я не гонюсь ни за богатством, ни за знатностью. Мне нужна только честная женщина, на которую можно положиться. Мне кажется, для этого вы и появились здесь. Я знаю, вы — сильная, знаю и то, что вы меня любите.

— Люблю?! — как эхо, смятенно воспротивилась она.

— Не таитесь. Я это знаю. Впервые я подметил это, когда мы кормили оленей. И сегодня утром, когда вы собирались в церковь. Бора...

— Быть может, и любила, — без колебаний призналась она, — но, видимо, лишь оттого, что вы — мужчина, а я — женщина, и здесь не было никого, кроме нас двоих.

Произнеся эти слова, она отвернулась. Девушка явственно ощущала каждое движение души и сердца. Чувствовала, как стучит в висках. Лоб ее покрылся испариной, точно белый лист, окропленный росой на рассвете.

— Я любила, — повторила она, глядя открыто и горестно ему в глаза, — пока не узнала вашего брата Михала. Я полюбила его. И любила бы всегда и везде. Одного среди миллионов. И осталась бы равнодушна ко всякой другой красоте. Ко всем соблазнам. Ко всем дарам жизни.

Кончив говорить, она поспешно поднялась, ей казалось, что у нее оледенеет кровь, а нервы вот-вот лопнут, как натянутая до предела струна.

— Бора, не убегайте! Я ведь не хочу вам ничего навязывать. Мне просто хотелось любить вас, потому что вы, наверное, единственная мужественная женщина из тех, кого я знаю.

Целых два дня Врбицкий и Бора не виделись и не говорили друг с другом, хотя жизнь их протекала под одной крышей. А на третий день долго, до глубокой ночи, светилось окно в комнате фабриканта. Он писал письмо брату Михалу. Среди прочего сообщал и следующее:

Там, где находимся мы оба, ни для одного из нас не найдется и толики счастья. Ты понимаешь, конечно. Тебе не нужно объяснять или советовать.

А на четвертый день ранним утром со двора Врбицкого вылетели темно-гнедые кони. Они неслись с веселым ржаньем, и клубы пара вырывались из их ноздрей. Бодрые, отдохнувшие, ретиво и рьяно они взрывали копытами снег и потрясали гривами, которые буйно развевались на ветру. Диким галопом кони понеслись в Кветницу. Верный слуга Врбицкого вез послание в дом священника.

Священник Михал долго боролся, прежде чем решился признаться брату, что ему трудно расстаться с этим краем. Но даже теряя все, что у него связано с ним, он уедет в другой приход добровольно.

Бора никогда не узнала об этой переписке. Только с тех пор напрасно и безнадежно ждала она встречи с таинственным сиянием Михаловых глаз. И неразлучна с ней лишь пустота времени, когда бездны души недостает, чтобы скрыть водоворот чувств. Недостает! Из ночи в ночь, не смыкая глаз, Бора переживает это, и каждое утро изморозь на окнах, подернутая рельефом беспорядочных линий, словно являет девушке образ ее собственного настроения.

Так проходили дни и месяцы. Но Бора даже не замечала этого. Никакие перемены не стоили ее внимания. Напрасно солнечные лучи растопляли снег. Напрасно возрождались бескрайние равнины, поросшие стлаником, а пониже появлялась покрытая мягкой травой полянка, напоминающая вбитый в землю зеленый клин. Разбросанные там и сям кедры словно кичились бархатистым отливом и сочностью красок. Напрасно приходила весна и багрянец облаков разбрызгивался по вересковым жилам.

Борина душа твердила лишь одно: это пустой, бесплодный край. У этой земли нет ни сердца, ни крови, ни чувств. Тщетно пытаться ее оплодотворить. В ней нет женского начала. Лоно каменисто и печально. Жилы не распирает волнение. Объятия тишины сковывают жизнь. Только из-под круч слышен перезвон овечьих колокольчиков. Внизу стадо коров пестреет своими пятнистыми боками. А еще ниже — Глинская долина. В ней одно-единственное строение. Винокуренный завод фабриканта Врбицкого. Сизо-багровый столб дыма тянется к туманным вершинам.

Весной ли, летом ли — тут нет ничего иного. Всякая красота погибла. Лишь этот дикий каменистый край останется навеки. И, словно огромный мертвый валун, навеки останется тут и Борино сердце.