Загорелый, худой, в пестрой тюбетейке и коротких штанишках, Ленька важно шествует по набережной. С одной стороны он держится за бабулину руку. Бабуля маленькая, круглая, в соломенной шляпе. С другой стороны вышагивает Ленькин дед. Высокий, сухощавый, во франтоватой черной форме морского офицера, с кортиком на боку, с золотым якорем на белой фуражке, с тремя крупными звездочками на погонах. Капитан первого ранга... Лопнуть можно от зависти!

А Ленька даже не оглядывается на наш теплоход, на нашу палубу, на нас с Аликом.

— Ну что, — говорю я Алику, — видел, какой у Леньки дед? А ты не верил.

— Подумаешь! Мой папа...

Я знаю, что Алик скажет дальше. Он обязательно начнет хвалиться, что его папа капитан теплохода. И что он, Алик, со своим папой, может, сто раз ходил (Алик не ошибется: он не скажет, как несведущий в морских делах человек, «плавал» или, еще хуже, «ездил», Алик скажет «ходил»), ходил и по Волге со всеми ее теперешними морями, и по Волго-Донскому каналу и, может, заходил в сто городов.

— Папа — это неудивительно. А вот дед!

Взрослый человек, я понимаю, что это плохо, что это совсем не педагогично вот так не дать человеку высказаться и, можно сказать, оборвать его.

— Подумаешь!.. — не хочет сразу сдаваться Алик.

— Папа что. А вот дед, да еще такой, как у Леньки, — вот это моряк! Вот это капитан!

Последнее я говорю наугад: я совсем не уверена, что Ленин дед водил в плавание корабли, как водит их отец Алика. И все равно говорю так.

Алику это не нравится, и он норовит как можно быстрее отвязаться от меня.

— Подумаешь! — пренебрежительно бросает он опять, уже мелькая над трапом загорелыми ногами. Достигнув верхней палубы, он не свешивается, как обычно, вниз круглой стриженой головой, не машет рукой мне на прощанье, не приглашает в гости.

Все понятно: обиделся.

Ах, Алик, Алик...

Ах, Леня, Леня...

И у меня вдруг становится легко и весело на сердце. Как хорошо, что у Лени есть такой дед!

Показались они на палубе уже где-то под Угличем, когда все пассажиры вышли поглядеть на колокольню, что высилась над волнами Калязинского водохранилища. Еще не так давно эта колокольня возвышалась на площади города Калязина, а теперь она служит маяком для капитанов.

Первым откуда-то вынырнул круглоголовый розовощекий здоровяк Алик. Забавно было наблюдать за его любопытным курносым носом.

— Ты чей?

— Я — сын капитана! — хвастливо задрал Алик нос.

— Ну-у!..

А за Аликом вышмыгнул вскоре и худой, голенастый Леня. Первое время он не отходил от матери — невысокой, тоненькой, как девочка, женщины с тяжелым узлом смоляных волос. Сначала они долго стояли на носу теплохода, закрываясь от тугого встречного ветра маминым плащом. А потом перешли на корму, поднялись на верхнюю палубу. По выражению их восхищенных лиц было видно, что в путешествиях они новички, что и сам теплоход для них новость.

Назавтра прошел дождь, и палуба сделалась скользкая, как каток. Мальчики это сразу оценили и уже вдвоем «катались на коньках»...

Алик и правда был сыном капитана нашего теплохода и капитанши, молодой располневшей женщины, которая редко когда показывалась из своей капитанской каюты.

А Леня... Дома знакомые заверили его мать, что «втиснуть» мальчика на теплоход будет все равно что раз плюнуть. И она отважилась и взяла сына с собой, хоть в путевке черным по белому было написано: «Детям до шестнадцати лет путешествие на теплоходе не разрешается». И конечно, натерпелась горя. При посадке ей предложили либо оставить сына, если есть родственники или знакомые в Москве, либо самой отправить его самолетом домой, а потом догонять теплоход. Ни того, ни другого она не могла сделать. И она умолила капитана разрешить ей взять сына с собой, пообещав, что тут же отправит телеграмму и сдаст его своим родителям в Саратове. На том и порешили.

Мальчики вскоре подружились и были неразлучны.

Как сын капитана, Алик чувствовал себя в привилегированном положении. Он был на теплоходе, в особенности среди команды, своим человеком и потому водил Леню — новичка в путешествиях — по всем закоулкам теплохода. Спускался с ним в трюм и, с разрешения старшего механика, даже в машинное отделение. Но там, в машинном, от шума и грохота мудреных машин, которые двигались и делали что-то все сразу, Леня только глох и ничего не мог ни понять, ни различить. Мальчики не раз заглядывали и в капитанскую рубку! И там, совсем как его отец, капитан, как старпом, Алик сам командовал: «Право руля!», «Лево руля!», «Полный вперед!»

— Вот что, брат, — обыкновенно говорил отец Алика, высокий светловолосый мужчина в синей форме капитана-речника, — давай-ка ты лучше полный назад.

Леня сначала побаивался капитана и всей команды теплохода, но, быстро освоившись и почувствовав, что капитан человек не злой, тоже каждый раз норовил подержаться за штурвал.

— Почему это везде стрелки и стрелки? — спрашивал он.

— А это, брат, все умные приборы, которые показывают, какой держим курс, с какой скоростью идем. Показывают, как машинное отделение работает... Ты не был в машинном?

— Был.

— Ну и как?

— Там очень жарко.

— Гм... Заметил ты, брат, правильно. Что жарко, то жарко... Ну, а как насчет машин, разобрался?

— Они очень грохочут.

— И это, брат, верно. Грохочут!.. Ну ладно, сдам вахту, пойдем вместе поглядим, что к чему.

И капитан исполнил свое обещание: сдав вахту, сам сводил мальчиков в машинное отделение и объяснил им, что к чему.

Как-то во время одного такого серьезного мужского разговора капитан спросил у Леньки:

— Ну как, домой, к батьке, вернешься уже моряком?

Ленька покраснел, как-то вдруг сразу сник и ничего не ответил.

— Батька, говорю, удивится? Кем он работает?

— А у меня нет...

— Ну-у... — сразу осекся и как-то неуверенно протянул капитан. — Извини, брат...

— А что, отец тебя бросил? — тут же решил выяснить Алик.

— Не... — понурился Ленька, и в его глазах заблестели слезы.

— Ну, это не твое дело, — поспешил переменить курс разговора капитан, но Алик не понял отца.

— Так почему же его у тебя нет? Умер?

— Алик! — прикрикнул на сына капитан.

— Не умер... — И, не сказав больше ни слова, Ленька бегом бросился в свою каюту к матери.

— Ну и лопух, брат, ты... Ничего у тебя нет вот тут, в машинном отделении, — постучал сына по лбу капитан и, не сказав больше ни слова, недовольный, подался к себе на мостик.

...Никто не знает, о чем был разговор у Леньки с матерью, только после ужина — обыкновенно в это время они гуляли вдвоем на верхней палубе — они не показались из каюты. Не видно их было и назавтра.

Под вечер встретился мне понурый Алик.

— Где же твой приятель?

— Сам не знаю.

— Как же так?

— Не знаю... Я сказал, а он побежал...

— Ну, если сказал что нехорошее, попроси прощения — и все.

— Я не хотел плохого...

— Бывает и так, что не хотел, а обидел.

— Я пойду! — сразу как-то повеселев, не то спросил, не то посоветовался со мной Алик.

— Ну конечно!

И через полчаса у них уже был прежний мир и согласие. Они сидели в капитанской каюте — голова к голове — около открытого окна и горячо что-то обсуждали. Я стояла на палубе неподалеку от капитанской каюты.

— А мой дедушка капитан!.. Я — внук капитана... — донесся до меня взволнованный голос Леньки.

Алик ответил тоном человека, которому известно все на свете:

— Дедушки не бывают капитанами.

— А вот и бывают! Мой дедушка... Честное октябрятское...

Алик был непреклонен:

— Спроси у моего папы!

— А может, твой папа и не знает... — Человек по натуре мягкий и тактичный, Ленька не мог заявить так безапелляционно, как сделал бы Алик, что папа его ничего не понимает.

— Не знает? Мой папа все знает! Думаешь, если у тебя нет папы...

Подслушивать чужой разговор нехорошо, я это знала. И все же я не выдержала:

— Леня! Иди сюда!

Он не убежал, как вчера. Он только приподнял плечо, словно намереваясь защититься. Скрывать и притворяться, что ничего не слышала, я не могла!

— Дедушки могут... Дедушки бывают капитанами! Я знаю!

Ленька остановился, глядя на меня с недоверием.

— А капитаны, которые в войну топили фашистские корабли!.. А капитаны дальнего плавания!.. Они плавали и сто, и двести лет назад... Так почему же дедушки не могут быть капитанами? Могут дедушки быть капитанами!

Это была целая речь. Без связи, без конкретных имен и исторических примеров... И все равно это была речь в защиту дедушек-капитанов.

И Ленька расцвел! Ленька поверил мне. Поверил потому, что я поверила ему. Потому, что мы поверили друг другу!

— Ага! — с видом победителя поглядел он на Алика.

— Подумаешь!.. — Алик был побежден.

...И вот мы пришли в Саратов. Теперь, прижившись и став на нашем теплоходе своим человеком, Ленька, наверно, мог бы плыть до самой Астрахани. Но дело было сделано, телеграмма в Саратов была отправлена еще из Москвы, и бабушка с дедушкой ждали Леньку на пристани.

Худой и загорелый, в пестрой тюбетейке и коротких штанишках, не оглядываясь, Ленька важно шествует по саратовской набережной. С одной стороны он держится за бабушкину руку, с другой — за дедушкину.

У дедушки черная форма морского офицера. На боку у дедушки кортик. На фуражке золотой якорь. А на золотых погонах три большие золотые звездочки — капитан первого ранга! Можно лопнуть от зависти.

А Ленька даже не оглянется на наш теплоход, на нашу палубу, на нас с Аликом.

И мне почему-то делается одновременно и грустно, и радостно.

Как все же хорошо, что у Леньки есть такой дед!..

1964