Приехал Виталик, толстый, лысеющий – не узнать.

— Тут тебе Вика варенье послала, земляничное…

Я заохала, залепетала что-то, у нас стакан по два рубля и вообще ягоды – редкость. Никогда не знаю, о чем говорить в первые минуты с бывшими одноклассниками, всегда стыдно – кажется, ждут от тебя другого приема, более пылкого и более роскошного, что ли.

— Я в командировке, но главное – дело к тебе. Приезжай к нам погостить, а? Земляники этой у нас – как просыпано. Вдоль новой высоковольтной линии. Машина будет.

Виталий теперь самый главный человек в поселке, машина само собой, но когда я поеду — в июле отпуск еще не дадут. Пытаюсь объяснить.

— Нужно мне, чтобы ты приехала! Вика дурить стала; ненавижу, уходи, развод. Ты с ней поговори. Я, конечно, дам развод, если что, но любить я ее люблю!

Любовь! Любовь!

Когда мы учились в шестом классе, наша молодая физичка была влюблена. Она считалась умницей и красавицей, а он не отвечал ей взаимностью. Все учителя мечтали об этой свадьбе, но она так и не состоялась. Он очень страдал. Взрослые его понять не могли и осуждали, а мы все понимали. Именно — феномен любви, когда страдает тот, кто и хотел бы полюбить, да не может.

Уроков физики ждали с возбуждением. Приходила она: то рассеянная, то собранная, строгая. Одним полушарием мы думали о законах Ньютона, другим — мечтали.

Мечтали скорее вырасти, чтобы полюбить.

На душе при этом было радостно и жутковато — а вдруг так же? Без взаимности. Или я не смогу, когда надо, полюбить, и буду от этого страдать...

Самое обидное, что Вова Пушкарев, которого любила наша молодая физичка, в итоге женился все равно без чувства. Так и не смог — никого, никогда. Жену его хорошо знаю — славная такая, но обыкновенная, а сам он необыкновенный, хотя бы тем, что всегда — и раньше и теперь — облеплен друзьями, как и все из семьи Пушка-ревых.

Глава ее — Илья Иванович — был директором нашей школы. Он  вел  математику.

— Какие  линии  называются  параллельными?

— Которые  никогда  не  сходятся.

 — Это муж с женой   сходятся   и  расходятся, милейшй, а не параллельные линии. Кто скажет точнее?     

Так он заставлял нас формулировать правила, шлифовал наши неловкие,  неуклюжие   предложения,   уточнял один ответ другим, пока не добивался идеала.

Его сумасбродная дочь Вика училась в параллельном классе: это были действительно параллельные классы — наши пути не пересекались. За Викой «бегали» почти все заметные мальчики школы, даже старшеклассники, а ее подруги так гордились, что других не замечали. Тем более меня — маленькую и тихую.

Случайно я стала свидетелем Викиного знакомства с Виталиком. Мы все  учились   тогда   в   восьмых классах: она — в «А», я — в  «Б», а он — в  «В». Но если я была  простая отличница, то Виталик — гордость школы. Звали его «Виталий в облаках», потому что он был самый рассеянный ученик и самый сильный математик в нашей школе, нашем районе и даже на областных олимпиадах занимал какие-то места в первой пятерке. От него ждали многого.  Познакомиться с ним поближе, иметь возможность сказать небрежно: «Виталик мне говорил, что...» — об этом мечтали все девчонки. И я тоже.

Тогда, в восьмом классе, Вика была особенно странной. Полголовы остригла почти наголо, а сзади заплетала в косичку. Словно специально уродовала себя, чтоб избавиться от  поклонников,   изобилие   которых   мешало  жить: они постоянно преследовали ее, срезали на  намять пуговицы, крали  портфель, чтобы вложить туда записку  или мышь. Те, кто был вхож в дом, разворовали  весь семейный альбом. Самые находчивые хвастали фотографией Вики голенькой, в возрасте семи месяцев от роду. Еще  помню, кто-то мне показывал ее карточку  у елки: белое  платье, а на  ногах чулки, закрученные так, чтобы  получились  носки.  Кажется,  это  было модно,  потому что у меня тоже есть такая  фотография. Ее никто не украл.

Итак, я дежурила по школе и видела, как познакомились Вика и Виталик. Он окликнул ее, она остановилась, пока он медленно шел ей навстречу, я вся наполнилась разочарованием — как: и этот чистюля, этот заоблачный рыцарь тоже готов! Сама Вика почти с презрением смотрела на «гордость школы». А он просто попросил почитать фантастику — у Пушкаревых была лучшая в поселке библиотека. Думаю, именно такое неромантичное знакомство решило дело в его, Виталия, пользу. Тем более, что он прочитал на Викином пальце буквы «Г. С.» и, приняв за инициалы  избранника, подчеркнул  деловой  характер  просьбы:

— И в клубной, и в школьной библиотеке я все перечитал!

Вика протянула руку:

— Г. С. — значит «Галина Семеновна», — пояснила она и спрятала палец.

Так звали физичку, и Вика давно взяла ее сторону, сторону любви — против родного брата. Вот поэтому вышила на пальце ее инициалы. Вышивать на пальцах было модно. Тут особая тонкость — если проводить иголку под верхним слоем кожи, то боли нет. Кто-то это открытие занес в школу, и повально все восьмиклассники ходили с вышитыми незабудками на кончиках пальцев. Конечно, Вика не могла вышивать то же, что все.

И все-таки, несмотря на свою обособленность, она всегда была облеплена друзьями, целой компанией девочек из своего класса, и у них — свои словечки, свои песенки, свои места сбора.  Вика рассказывала:

— Географичка оставила после уроков, и тут такой возбухон! Все против! Придумали анкетеж!

В этом «анкетеже» был как бы и конец слова «ажиотаж» (который всегда сопутствует анкетированию).

Мечта быть в компании, иметь свою компанию — она прорезала мое детство черной стрелой зависти. Но кто я такая? Как могу напроситься к ним? Это казалось невозможным, тем более что скоро Вика стала чемпионом района по бегу и чемпионом  области еще по чему-то. Среди юношества,  конечно.  Родители    уже  считали    ее взрослой, отпускали  в клуб на танцы и на Магнитку  — перекресток, где собирались старшеклассники по вечерам.

И все-таки повезло — девятые классы переформировавли, и  я оказалась вместе с Викой.          

Ученики тогда делились не  на отличников и двоечников, а — на умных и дураков. Отличник и умный — не  всегда  совпадали.   Девочки  еще  делились  на   любимых  мальчиками  и остальных. Остальных было много больше.

Вика  плеснула себе  в  лицо  соляной  кислотой!   Это случилось в лаборантской, где она и еще одна девочка из девятого  «А» репетировали  опыт для  атеистического кружка. Та, другая, девочка испугалась и выбежала звать на помощь, а Вика  не  растерялась, с закрытыми  глазами добралась до раковины,  нащупала соду,  стала  плескать в лицо водой и прикладывать соду, нейтрализовать. Учительница химии прибежала и упала в обморок. А Вика хоть бы что! В школе все спорили:  останутся на лице  следы ожогов или нет, число Викиных поклонников росло в геометрической прогрессии. Вика  ходила вся в  бинтах. Удивительно, когда  бинты  сняла — на  коже почти не осталось следов ожогов. Судьба ее баловала.

Сблизило нас одно событие. Всем классом праздновали  у меня Первое мая  (Виталик тоже учился вместе с нами), моих родителей не было дома — в гости уехали.  Я  оказалась  хозяйкой:  руководила стряпней  и  сама в то же время делала больше всех, так что даже глупые  мысли какие-то забрезжили в голове насчет того, что в награду судьба что-нибудь  приготовит — внезапное, особенное  внимание  чье-то.  Была эта ненасытность: появились друзья, компания, нет, еще и чувства подавай!..

И вот когда все мы причесались и надушились, нагладились  и даже подкрасились, я вспомнила про  недоеную  корову.  Скорей!  Скорей!  Вообще-то  наша  Марта  считалась смирной, но на сей  раз  что-то  не  понравилось ей. Духи?  Шуршанье шелка? Или предпраздничная суетность, засевшая во мне? Только не успела я подоить до середины, как почувствовала, что падаю. Потом мелькнуло: я уже на рогах, круги в глазах, лужа белого молока на черном от навоза полу загона. А Марта давно выбежала и припустила к лесу. Где мне  догнать ее! Проискала бы весь вечер, пропустила бы праздник, а тогда это казалось чем-то непоправимым,   жутким  упущением   всех возможностей.  Выручила меня  Вика:   уповая    на  свои  спортивные  навыки, она  побежала  за Мартой. Через полтора часа вернулись обе грязные и запыхавшиеся. А поскольку мы все  уже сидели за столом и с нетерпением ждали, переодеваться Вика  не  пошла — в чем была, в том и  плюхнулась рядом со мной.  Виталик спрашивал, сколько рейсов я делала  на рогах,  другие  острили  по-другому, но я  не  слушала никого,  никому  не отвечала, сидела,  прижавшись  к  Вике,  и не  испытывала  ничего, кроме собачьей преданности ей.

Иногда чужую любовь переживаешь, как свою. Вот так я переживала роман Виталия и Вики. Пять мальчиков из нашей компании и по сей день сохранили к Вике что-то, а тогда их было гораздо больше. Чудо Викиного умения держать компанию до сих  пор является для меня  загадкой: ребята между собой  почти  не  ссорились.

Самый  серьезный соперник  Виталия  был  Гектор — мощный, важный, всегда казавшийся  взрослым (может быть, оттого, что рос без отца и сам все делал по хозяйству). Однажды на картошке он так увлекся разговором с Викой, что не услышал шума подходящего трактора.

— Гектор, не столкни трактор, — крикнул Виталик, и с тех пор его долго так звали.

Гектор регулярно объяснялся Вике в любви и после каждого такого объяснения впадал в угрюмость, потом вдруг начинал  лихорадочно  заводить роман за романом и неизменно приводил своих избранниц к нам на наши междусобойчики, мы бесились, его знакомые  нас страшно раздражали. А Вика потом находила повод устроить сцену — не Гектору, а Виталику, который как раз больше всего на свете не выносил  ссор. Он  проводил  у  меня долгие  вечера, обсуждая планы  примирения  и  планы  мести, а моя глуховатая бабушка думала, что он — мой «милой», и все угощала нас, закармливала. Иногда я поддразнивала Виталика:

— Да плюнь ты, найди другую!

— Можно. Но это будет уже... Другая.

— Ну и что?

— А то,  что опять все начинать сначала. Ты понимаешь?

— Нет.

— Ну  рассказывать  о  себе. И  все  остальное. 

Теперь-то я понимаю, что он мечтал полностью отразиться в ком-то, раскрыться до конца, а когда почти достиг этого, не хотел отступать.

Выпускной вечер был залит слезами. Не плакала одна Вика — всегда она выделялась. Но кажется, на это раз была причина: она шила белое платье в последние дни — все мы шили тогда сами, — спешила, испортила его, на этом и выплакалась.

Виталий  тоже  ходил  унылый, хотя  он  собственноручно  спас  Вике платье (все распорол и перешил за ночи перед  выпускным, и вышло  все  отлично).

— Чем  тогда  она  недовольна? — спросила я.

— Тем, что я лучше конструирую одежду.  Не хочет со мной танцевать.     

— Да ну вас! Уж до того все усложнили, — и я махнула на них рукой.

После выпускного, утром, мы с девчонками лежали на полянке за нашими огородами, загорали. Вика прикрепила к купальнику капроновый платок, образовав на животе своеобразную занавесочку, ветер раздувал ее, и казалось: сейчас он унесет Вику на этой занавесочке.

Настроение было какое-то шальное. Говорили о планах на жизнь, о будущем замужестве и даже клялись, что первая, кто выйдет замуж, расскажет нам все о брачных тайнах  —  страшно или нет.  Стали  кидать туфли, чтобы узнать, кто же будет эта первая. И выпало мне. Посмеялись, зная мою невезучесть в любовных делах (у меня было устойчивое амплуа «подруги дней моих суровых»).

Было жарко — лето. Было страшно — перед неизвестностью. Неужели мы можем быть несчастливы? Неправда!

Вступительные  экзамены  доставили первые  несчастья, потому что в вуз поступили только Виталик и я. Девчонки  плакали, а я — больше всех, потому что они возвращались домой вместе, я же оставалась одна, далеко от родных мест. Что считать Виталика — ясно: скоро он  все бросит и уедет в поселок, чтобы Вика  никому не досталась, кроме него.

Уже в сентябре, в колхозе, я получила письмо от Виталия  из поселка: «Приезжай на свадьбу. Ждем обязательно». Я ушла с поля и залилась слезами где-то на конном дворе. Однокурсники меня утешали, все думали, что женился-то мой возлюбленный. А я плакала от  разочарования, от обиды, что мне  не доверяли, плакала от бог  весть чего еще, связанного со школьной дружбой. Словно свадьба могла помешать сложиться Викиной редкой судьбе прекрасно.

На этой свадьбе я впервые увидела, как могут  разговаривать  между  собой две  женщины: жена и женой не ставшая. Молоденькая жена Вовы Пушкарева оказалась рядом с Галиной Семеновной, обо всем догадалась, старалась держаться весело, уверенно  рассказывала анекдоты. Галина Семеновна, уже немолодая наша физичка, слушала внимательно, смеялась и время от времени вставляла свои  комплименты Вовиной  жене.

Саму Вику в день ее свадьбы я помню меньше всех, она все  прятала свой живот, а с ним и сама  исчезала. Виталик ходил гордый и спокойный, а Гектор неожиданно разбил подаренный молодым музыкальный комбайн, в котором было собрано много чего: проигрыватель и  магнитофон  плюс  еще  что-то.    Илья  Иванович    пытался утверждать, что все бьется к счастью, но многие  увидели  в  этом  какие-то  предзнаменования, а Галина Семеновна  нашла  повод  расплакаться.