Вход   Регистрация   Забыли пароль?
НЕИЗВЕСТНАЯ
ЖЕНСКАЯ
БИБЛИОТЕКА


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


Назад
Третье гадание

© Иоффе Руфь 1968

Не раз в жизни я сталкивалась со странными историями, загадочными для всех, кто не знал их причины. Но в нескольких случаях простая разгадка была мне известна. Одну из таких историй я попробую рассказать.

Это было, наверное, в 1943 году. Театр, в котором я работала, гастролировал в одном из городов Северного Кавказа. Все поселились на частных квартирах. Мы с мужем оказались в доме, где хозяйкой была интеллигентная вдова со взрослой дочерью.

Жили мы в маленькой квадратной комнате с широким окном. Стены ее были сплошь завешаны картинами, писанными маслом. Видно было, что автор их — человек одаренный, но дилетант. На картинах этих, очень ярких, сине-зеленых по цвету, повторялись пейзажи с низким горизонтом, когда много неба и мало земли. В углу, как икона, висел портрет хозяйской дочери Раисы, очень похожий, старательно выполненный, но не так, как пишут мастера — от главного к второстепенному, а как-то вкривь и вкось, без соблюдения пропорций, когда одна деталь приставляется к другой, а в общем, неизвестно почему, все получается очень похоже.

Большие длинные глаза с испуганным выражением, прямой нос, похожий на стрелу, направленную вниз, прекрасный крупный рот, расположенный несколько кривовато, — все это было любовно заключено в овальную линию щек и подбородка. Черная гладь волос низко лежала над круглыми бровями. Просыпаясь, я каждый раз видела этот портрет и находила в нем все больше сходства с оригиналом.

В первый же день, несмотря на радушие наших гостеприимных хозяек, я почувствовала, что атмосфера в доме тревожная, — между матерью и дочерью как бы натянуты тугие нити, готовые вот-вот лопнуть.

Наше присутствие мешало возникновению открытой ссоры, но тем не менее было видно, что мать недовольна дочерью, а дочь это раздражает и злит. Она металась, именно металась по комнатам, плоским ударом ладони распахивая двери, и за ней летел, не поспевая, серый пуховый платок, накинутый на плечи.

Мать молча следила за дочерью осуждающим взглядом, и один раз я услышала, как она тихо сказала: «Опомнись».

К вечеру дочь убегала куда-то и возвращалась поздно, прикрывая платком лицо.

Однажды утром я доставала из-под кровати туфли и нечаянно выгребла деревянную ногу с ремнями и застежками. Нога, выкрашенная розовой масляной краской, лежала передо мной на полу, бесстыдно и страшно. Я сразу затолкала ее далеко под кровать и вышла на улицу.

Солнце стояло над городом. Тени не было. Сушь шуршала в безветренных листьях деревьев. Вместе со мной и навстречу шли люди, озабоченные, редко улыбающиеся, отчужденные.

И вдруг в этом залитом солнцем городе я увидела застенчивое, прозрачное северное лицо и узенькую фигуру нашей ленинградской знакомой — балерины из мюзик-холла. Мы обрадовались друг другу, как сестры, в этом незнакомом городе, возле которого, не дотянувшись, рычала война.

Больше часа, наверное, мы расспрашивали друг друга и рассказывали о том, что произошло с нами за такие короткие в мирной жизни и такие невыносимо долгие годы и месяцы войны, отделявшие нас от Невского проспекта, Невы — от всего, что дорого и свято, от близких людей, с которыми неизвестно когда придется свидеться.

Уже прощаясь, она спросила, удобно ли мы устроились.

Я ответила, что жить нам в этом городе всего неделю, так что особенных удобств нам и не нужно, просто хочется отдохнуть от бесконечных переездов — вагонов и машин. И, как это иногда бывает, неожиданно для себя я рассказала, что в доме, где мы остановились, неспокойно, хозяйка недовольна дочерью, а сегодня утром я нечаянно вытащила из-под кровати чью-то искусственную ногу.

— Это протез ее мужа, — вдруг сказала балерина. — Они очень хорошие люди, но она запуталась!

— Кто? — не поняла я.

— Раиса. Ее муж — бывший боевой летчик. Ас. Был сбит. Она полстраны объездила — искала его по госпиталям. Привезла полуживого, без ноги. Сидела около него дни и ночи — выходила. С тех пор осталась в госпитале сестрой. А он теперь начальник автоколонны, надолго уезжает. Возвращается, а конвейер уже передвинулся. Ведь жизнь, знаешь, как конвейер, — время прошло, и все стало другим. Опять надо приспосабливаться к этому другому, что-то пропущено.

— Ну, не совсем так, — возразила я.

— А в этом случае так, — ответила моя знакомая и скороговоркой, стесняясь и брезгливо морщась, стала рассказывать мне про отношения Раисы и какого-то ленинградского скрипача, женатого, пьющего человека, который приехал к своим родителям с женой и ребенком. Не закончив рассказа, она горестно добавила: — Как она могла... такой стыд... такая пошлость. Все страдают. Я к ним и ходить перестала. Не хочу вмешиваться. Скажет, не твое дело, или как еще говорят в таких случаях.

— А ты все-таки поговори с ней.

— Нет, нет, не могу решиться.

Моя знакомая заторопилась, видимо жалея, что рассказала мне эту историю. Мы попрощались и больше никогда не виделись. Но разговор этот имел самые неожиданные последствия.

Бытие наше шло своим чередом. Мы каждый день играли спектакли, возвращались поздно. По первому звонку хозяйка открывала нам дверь, говорила разочарованно: «А вот и вы!» — вносила шумящий самовар, садилась с нами к столу, была приветлива и внимательна. Но я чувствовала глубокое раздвоение этого внимания. Она как бы ходила мысленно вокруг дома и по городу. Воображение рисовало ей другие комнаты, других людей и дочь в дурной компании, с дурным человеком. Она отвечала нам, но в глубине ее глаз таилась чуткая настороженность. Ее лицо, когда-то, наверное, красивое, а теперь старое и все-таки красивое живописной смуглой резкостью морщин и теней, отражало, невольно для нее, тоскливую готовность бежать куда-то — то ли к двери, по звонку, то ли в темноту, за дочерью.

Так и в этот вечер, поужинав с нами, она подсела к остывшему самовару, взяла книгу, и глаза ее остановились между строк.

Я стала раскладывать пасьянс. Кто-то из друзей научил меня его раскладывать, и тогда был самый разгар моего им увлечения. Раздался звонок. Хозяйка кинулась к двери. Раиса вошла и остановилась перед нею, придерживая платок обеими руками странным жестом, как бы схватив себя за горло. Некоторое время мать и дочь — обе стройные, высокие, с яркими чернобровыми лицами — глядели друг на друга не отрываясь, глаза в глаза.

— Молчите, мама! — выкрикнула дочь навзрыд. — Не говорите мне ничего.

— Я-то молчу... — ответила мать, отворачивая лицо. — Я-то молчу... — повторила она и, не глядя на нас, быстро прошла в свою комнату.

Я чувствовала себя неловко. Раиса, по-прежнему кутаясь в платок, остановилась у стола.

— Все гадаешь? — неожиданно спросила она.

— Нет, не гадаю, это пасьянс.

— Погадай мне.

— Я же говорю — это не гаданье...

— Мне очень нужно.

— Не умею я гадать, правда.

— Ну что ж, — протянула она, укоризненно подняв брови, опустив глаза, — раз не умеешь, ничего не поделаешь. А жаль, очень жаль.

Она налила себе остывшего чаю, не стала пить его за столом, помедлив у двери, обернулась, хотела сказать что-то еще, но удержалась и ушла в комнату матери.

Глядя ей вслед, я подумала, что мы сверстницы и ей хотелось, наверное, поделиться со мной как с чужим человеком, именно как с чужим, которому легко рассказать то, что от близкого надо скрывать, что тяжело кипит на сердце в молчании, а высказанное — облегчает душу. Мне хотелось встать и вернуть ее, но я удержалась, боясь показаться навязчивой, и вернулась к своему пасьянсу.

На следующий день, когда я собиралась уходить, в дверь позвонили. У порога стоял широкоплечий мужчина лет тридцати, с твердым лицом и внимательным взглядом. Он был бледен и весь, с головы до ног, покрыт мелкой светлой пылью. Она набилась в тонкие морщины у крыльев носа, у глаз, сделала махровыми ресницы и матовой потертую кожаную куртку.

— Раисы нету, — сказал он утвердительно, прошел в комнату и сел на диван, вытянув одну ногу.

— Вы ее муж, — сказала я.

— А вы у нас живете? — спросил он и взглянул на меня из-под густых запыленных бровей.

— Да, живем.

— Давно?

— Нет, дня четыре.

— Ну, я пошел, — неожиданно сказал он и стал тяжело подниматься с дивана, пытаясь скрыть свою неловкость.

— Куда же вы? — спросила я. — Рая скоро придет.

Я хотела задержать его, испытывая не жалость, а скорее участие и потребность сделать что-то хорошее для этого человека.

— Нет, не могу, ждать не могу. Вот передайте, пожалуйста, Раисе или матери. — Он протянул пакет, завернутый в газету. — Здесь деньги, — добавил он, а потом, уже прощаясь, сказал: — Послезавтра, ко дню рождения, приеду.

День рождения Раисы праздновали скромно. Кроме нас, все равно присутствовавших в доме, была еще тетка Раисы, удивительно непохожая на свою сестру, — быстренькая, кривоногая, с каким-то смыленным лицом, без ясных черт, с розовыми глазками и маленьким круглым пучком чуть пониже макушки. Она суетилась больше всех — что-то резала, пекла, расставляла на столе.

Муж Раисы пришел поздно, к самому ужину. Он сразу стал умываться с дороги, и Раиса подбежала к нему с полотенцем. Оно развевалось сзади как белый флаг.

Мать пригласила к столу. Муж Раисы вышел последним, сел на один из свободных стульев рядом со мной — ему было все равно, где сидеть. Держал он себя как-то буднично, помалкивал, только изредка взглядывал на жену, когда она не смотрела в его сторону.

С удивлением я поняла, что он жалел ее. Жалел, замечая ее скованность, смущение, прижатые к телу локти, встречая робкий, уклончивый, виноватый взгляд.

Было невесело. Раису поздравляли, минорно звенели рюмками, она принимала поздравления, сверкала зубами, улыбаясь своим красивым ртом. Тетка не переставая жевала и охотно пила водку. Она следила за Раисой круглыми осоловевшими глазками и время от времени укоризненно покачивала головой, ведя сама с собой безмолвный разговор.

Мать наклонилась к зятю и спросила:

— Тебя завтра будить или сам встанешь?

— Спасибо, мама, я ночевать не буду. За мной приедут через час. В ночь выезжаем — срочное задание.

— Может, останешься? — спросила она, пытаясь заглянуть ему в глаза, а он, скользя взглядом по комнате, ответил рассеянно и тихо:

— Нет, не могу. Не могу — не имею права. — Потом поднял рюмку и сказал: — Поздравляю тебя, Рая. Спасибо за все. Желаю тебе счастья и здоровья.

Раиса вскочила и выбежала из комнаты.

Я долго не могла заснуть и решила погадать Раисе. Я не имела права ни советовать, ни подсказывать и вообще вмешиваться в жизнь незнакомых мне людей. Но то, что я не могла сказать ей прямо, могло быть высказано косвенно, через гаданье, основанное на случайной моей осведомленности.

Утром, когда мы остались вдвоем, я сказала Раисе, что согласна ей погадать.

— Вот видишь, — сказала она и быстро села к столу. — Я так и знала, что ты умеешь.

Я никогда не умела гадать, и мне пришлось выдумать целую историю.

— Понимаешь, — отважно начала я, тасуя карты, — этому гаданью меня научила одна испанка. Она предупредила, что им можно воспользоваться только три раза в жизни. Тебе я буду гадать в последний раз. И никому про это не рассказывай. Поняла?

— Что ты! Разве можно...

Раиса смотрела на меня с отчаянием, доверчивым ожиданием.

Мне стало страшно. Я почувствовала, что несу ответственность за каждое сказанное мною слово. Надо было играть роль равнодушного человека, которому не известно ничего из жизни этой женщины и людей, ее окружающих. Любая фальшь могла меня выдать. Но отступать было поздно.

Я подняла колоду над столом и бросила вверх рисунком. Одна из карт упала вниз лицом. Я открыла ее. Это был король пик.

— Вот твой темный король, — сказала я, и сердце у меня заколотилось.

Собрав карты, я стала раскладывать их улиткой, положив в середину червовую даму.

— Это ты, — сказала я уверенно.

— Я? — протянула Раиса дрожащим голосом и хотела сказать что-то еще.

— Молчи, не задавай вопросов.

Мне надо было собраться с мыслями, распределить все карты по ролям пьесы, которую разыгрывала жизнь, и перевести все на малознакомый мне «марьяжный» язык. Передо мной лежал пестрый хоровод глуповатых королей, нахальных валетов и надменных дам. Черная масть — отрицательные персонажи, красная — положительные.

— У тебя на сердце два короля. Темный король — обман. Вот рядом черная десятка — его неправда и твоя печаль. Погоди... вот еще чья-то печаль... ага, это плачут две дамы... пожилые. А вот еще одна, молодая. Но не ты. А эта черная двойка — твои слезы.

По моему гаданию все дамы плакали. Ничего не поделаешь, так было в жизни.

— У тебя какой-то стыд на сердце. Он уйдет, когда будешь со своим добрым королем. Вот он. Твоя судьба с ним. Около него красная десятка — это его правда и твое счастье. А это что? — Я показала ей туз пик и спросила, не поднимая глаз: — Была какая-то большая болезнь?

— Была, — ответила Раиса чуть слышно. — Он умирал. Был тяжело ранен.

— Вот видишь, — сказала я, — значит, правда.

— Да, удивительно... — снова прошептала Раиса.

— Молчи. Отвечай только, когда буду спрашивать, — сказала я, тоже невольно переходя на шепот.

— Слушай. Вот что говорят карты. Ты ошиблась. Все пройдет и забудется только с твоим королем. Он страдает. Не хочет тебе мешать. Думает, это произошло потому, что он раньше был здоров, а теперь болен. Думает, что ты его больше не любишь. А карты показывают, что любишь. Ведь любишь, правда?

— Люблю, — ответила Раиса, не отводя от карт завороженных глаз.

— А тот, темный, — твоя ошибка. Он плохой человек. Нечестный, легкомысленный. С ним у тебя не будет счастья. И потом, там у него жена... то есть дама. Вот... какой-то ребенок... валет.

В подтверждение я протягивала ей первые попавшиеся карты. Я уже совсем запуталась и начала говорить Раисе, что думаю обо всей этой истории. Она или не заметила, или ей все равно было, какими словами сказано то, что ей важно было услышать от кого-нибудь без наставления, без укоризны. Услышать то, что давно, наверное, было решено ею самой.

— Но как же, — шептала она, — какими глазами... Ведь он не простит меня никогда...

— Простит. Увидишь. Он настоящий человек. И не вспомнит ни разу. И ты забудь, если можешь, как страшный сон.

Она подсела ко мне, обняла крепко и заплакала.

Мы долго сидели, обнявшись, как будто знали друг друга с детства. Потом она, приподняв голову, взглянула на меня и спросила тихо:

— А откуда ты знаешь...

— Да карты, карты, — перебила я, смущенно собирая в кучу дам, королей и валетов. — Это гаданье такое — особенное. А теперь вот что сделаем.

Я швырнула карты в печь, на угли, где они долго не загорались и тлели, корчась и чернея, а потом вспыхнули ярко и превратились в серый пепел.

Назавтра мы уехали.

© Иоффе Руфь 1968
Оставьте свой отзыв
Имя
Сообщение
Введите текст с картинки

рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:




Благотворительная организация «СИЯНИЕ НАДЕЖДЫ»
© Неизвестная Женская Библиотека, 2010-2024 г.
Библиотека предназначена для чтения текста on-line, при любом копировании ссылка на сайт обязательна

info@avtorsha.com