Чикада. Но не все могут достигнуть того, чего могут достигнуть один или два человека.

Тансилло. Достаточно, чтобы стремились все; достаточно, чтобы всякий делал это в меру своих возможностей.

Джордано Бруно.

«О героическом энтузиазме».

Диалог третий.

1

Уезжая домой из колхоза, Надя почему-то думала, что в городе лето еще не кончилось и до начала занятий в институте можно будет не одни раз съездить с Василием на пляж — покупаться, полежать на горячем песке.

Но погода испортилась, Надя зачихала, и Маша, которая на правах будущей свояченицы вела себя с Василием без особого стеснения, сказала:

— Хватит. Выдумывайте себе другие развлечения...

В воскресенье Василий явился веселый, свежевыбритый, в темно-зеленой фетровой шляпе и синем новом пальто.

Маша пощупала драп и сказала:

— Как у нашего профессора...

Василий подмигнул:

— А ты как думала? — и подсел к Наде. Он достал билеты на футбол, а до вечера предложил погулять по городу, купить Наде тоже какую-нибудь обновку.

— Не люблю толкаться по магазинам, — сказала Надя, — и не понимаю, откуда у тебя за последнее время появилась такая страсть к приобретению?

— Почему же мне не приобретать, если заработок позволяет? — удивился Василий. — Разве тебе не нравится мое пальто? Слышала, что Мария сказала?

Надя усмехнулась:

— А ты и рад…

Заметив, что Василий надулся, она сказала миролюбиво:

— Не сердись... Но куда же мы все-таки пойдем сегодня?

— В кино? — спросил Василий.

Надя поморщилась:

— Мы же только вчера были... может, просто дома посидим?

Но Василий не для того нарядился, чтобы сидеть дома.

— Я не знаю, — пожала плечами Надя, — делают же что-нибудь люди по воскресеньям?

— Люди... — Василий вздохнул. — Наши с завода на научную экскурсию отправились. Из завкома еще вчера к нам в цех прибегали, агитировали. Не то в консерваторию, не то в обсерваторию.

— Вася! Зачем ты прикидываешься? Ведь ты же знаешь, что это совсем разное...

Василий засмеялся:

— Знаю. Я нарочно, чтобы дать тебе возможность меня поучить. Ты же у меня ученая.

Он потянулся к ней, чтобы поцеловать, но она отмахнулась:        

— Погоди... так обсерватория или?..

— Обсерватория. Не все ли равно — скучища.

— Нет, постой, это же очень интересно, — оживилась Надя. — Там звезды показывают. Поедем, ну?

Василий вздохнул и согласился.

К месту сбора экскурсии, на край города, они успели еще до отправления автобуса, в котором надо было ехать в обсерваторию.

Маленькая пожилая женщина из завкома очень обрадовалась:

— Ну вот и Вася явился! А почему Надя без платочка? Здесь и то ветрено, а там, на холме, еще холоднее будет.

— Ничего, она у меня закаленная, колхозница, — сказал Василий. Людям он не прочь был дать понять, что его невеста ни в чьей опеке, кроме его собственной, не нуждается.

«Вместо того чтобы тащиться на эту экскурсию, — думал он, — лучше бы Наде шляпку новую купили. В платочке уж очень просто...»

Надя разговаривала с Кушнаревым, молодым токарем из того цеха, где раньше работал ее отец; место Надиного отца у станка теперь занимал Василий.

С Кушнаревым была девочка лет семи; прячась от ветра, она прижималась к его коленям.

«Сашка, конечно, тут как тут, — думал Василий, косясь на Кушнарева и прислушиваясь к его разговору с Надей. — Он во всяких подобных мероприятиях первый. Чья это девочка с ним? Женился он недавно, наверное — женина родня».

— Комбайном картошку убирали? — спрашивал Кушнарев у Нади.

— Нет, вручную. В соседнем колхозе видели, как комбайн работает. Очень интересная машина.

Василия не интересовал уборочный комбайн, и было непонятно, зачем он нужен Кушнареву. Может быть, Сашке просто приятно смотреть на улыбающиеся, нетронутые помадой губы Нади, на ее светлые длинные косы, концы которых тихонько шевелил ветер?

— Что это ты, Саша, молодую свою дома оставил? — насмешливо спросил Василий. — Или отдохнуть от семейной жизни захотел?

— Мы уже были с ней вместе там, — спокойно кивнул Кушнарев в сторону обсерватории. — Сейчас ей некогда: к экзаменам готовится в заочный. А мы с Танечкой решили прогуляться...

Улыбнувшись, он потрепал девочку по щеке.

Василию показалось, что Кушнарев улыбался не девочке, а посмеивался над неудавшейся попыткой товарища поддразнить его.

— Надя, иди-ка сюда, — сказал Василий и повел ее в сторону, вдоль забора стройки.

— Куда мы? — удивилась Надя.

— Никуда. Побудь со мной. Или тебе интереснее с ним говорить?

— Вася, как тебе не стыдно? — Надя высвободила свою руку. — Знаешь, что я сделаю, если ты еще раз...

— Знаю, не буду.

Это была шутка: когда Надя сердилась на Василия, она грозилась, что обрежет косы...

В автобусе Василий посадил Надю у окна, а сам сел на край диванчика и, повернувшись к девушкам из штамповочного цеха, затеял с ними веселый разговор. Сдвинув шляпу на затылок, блестя черными глазами, он, что называется, разыгрывал их, пользуясь при этом своей осведомленностью в тех маленьких новостях, которые среди молодежи на заводе мгновенно перелетают из цеха в цех и дают повод посмеяться самому и посмешить других. Девчата тоже были не из молчаливых.

Надя слушала краем уха. Вдоль шоссе тянулись огороды, приземистые длинные теплицы, мелькали домики, кусты георгин, железнодорожная насыпь и молодые сады. Темно-зеленые деревца были совсем ребячьего роста, и ветер клонил их все в одну сторону.

Потом дорога пошла на крутой подъем, и сады остались позади.

На вершине холма автобус выскользнул на широкий асфальтированный круг и остановился у высокой решетки на каменном цоколе. Такие же каменные светло-желтые столбы, украшенные лепным орнаментом, ограждали вход.

Приехали!

За оградой, среди газонов и дорожек, окаймленных грядками цветов, стояли удивительные здания: круглые, с серебристо-серыми куполами, увенчанные гребнями такого же алюминиевого цвета. Они были разной высоты, и казалось, выросли из земли, как грибы; между ними разгуливал ветер.

Над главным зданием с колоннами и окнами вместо обычной крыши тоже были три круглоголовые башни.

Эти башни были настолько не похожи на всё, виденное ранее, что люди невольно остановились.

— Товарищи, вам всё покажут, идемте скорее... — волновалась женщина из завкома.

У входа в главное здание она оставила экскурсантов и побежала выяснять, куда следует направиться дальше.

Отсюда открывался взгляду простор равнины, замкнутой панорамой города, который на горизонте сливался с пасмурным, задумчивым небом.

Прямое, блестящее сизым асфальтом шоссе, полосы дорожек по его сторонам, медленно идущие железнодорожные составы — всё это было видно с вершины холма.

Там, где шоссе упиралось в город, виднелись кирпичные корпуса новостроек и белые новые дома. А дальше строения сливались в одно целое, большое и живое, как человеческая толпа. Дымили трубы заводов, смутно блестели купола и шпили, рисовались силуэты подъемных кранов и эстакад.

Люди заговорили вполголоса:

— Смотрите, мясокомбинат...

— А вон наш завод...

— Где, где?

— А это — собор виден...

— Не собор, а станция метро...

— Не туда смо́трите, левее...

— Товарищи, да это судостроительный!

— Позвольте, если это судостроительный, то откуда же там такая труба?

Несколько минут спорили, уверяя, что никакой трубы в этом месте быть не должно, пока Кушнарев не сказал с удовольствием:

— Товарищи, это же новая ТЭЦ!

Роман Иванович, начальник цеха, седой плотный мужчина, проговорил задумчиво:

— Меняется наша земля с каждым днем. А парка-то нет. Что здесь раньше было...

И все поняли, что Роман Иванович говорит уже не о городе, а о холме, который в суровые военные годы выстоял, как верный страж города.

От векового парка осталось только несколько деревьев — могучие стволы с отсеченными вершинами. Кусты и молодые деревца были посажены позже, а может быть, выросли сами из семян, засыпанных взорванной землей и осколками.

Напротив главного здания на пышной осенней клумбе лежал большой прямоугольный камень. Края у него были серые, а посередине на черной неровной поверхности алела звезда.

— Братская могила, — тихо сказал кто-то.

— Пойдем туда, — шепнула Надя.

Василий поморщился. Он не то чтобы боялся или задумывался когда-нибудь о смерти, но всякое случайное напоминание о ней вызывало в нем почти физически ощутимую брезгливость.

Все же он пошел следом за Надей, уходящей по кирпично-красной дорожке среди грядок алых цветов. Он любовался ее стройной фигурой и с удовольствием подумал, что сзади, со ступеней входа, люди тоже видят Надю.

Надя остановилась пригорюнившись, глядя на серый гранит. Мысли печальные и торжественные всплывали в ее сознании: о тех, кто сложил здесь голову и лежит под этим камнем, чтобы дать другим возможность жить на земле, учиться, работать, сажать сады и гулять со своими милыми по кирпичным дорожкам. Неясное и тревожное чувство доброй зависти, сознание ничтожно малого, сделанного ею самою в жизни, навеяло на Надю грусть.

Василий, стоя рядом, тоже думал о тех, кто сложил голову у этой высоты. Ему искренне жаль было их, хороших, славных ребят. «А ведь был бы я тогда постарше, — думал Василий, — чем черт не шутит — может, лежал бы тоже здесь...»

С особенной остротой он ощутил свежесть холодного сырого ветра, запах осенних листьев и биение собственной живой крови.

Он взял Надю за руку:

— Пойдем...

— Куда? — Она мельком взглянула на главное здание: там, у колоннады, люди стояли группами, спокойно беседуя в ожидании экскурсовода.

— Пойдем, — настойчиво повторил Василий. Он и сам не знал, куда зовет Надю: просто не хотелось стоять и молчать около этого хмурого камня.

Заметив протоптанную кем-то тропинку вниз по склону холма, Василий направился туда.

Это была еще не благоустроенная часть парка: над чащей кустов и зарослями крапивы алели гроздья рябины, под ногами было мягко и сыро.

— Смотри! — Василий показал на небольшую расчищенную полянку. На ней росло одно из тех старых деревьев, которые пережили войну на переднем крае.

Очевидно, дерево лечили: изломы сучьев были залеплены каким-то черным варом. Израненные места уже заплывали круглыми наростами древесины. На молодых ветках шумела листва, и только одна старая, безлистая, могучая ветвь простиралась в сторону, словно рука, требующая возмездия. Почему-то ее до сих пор не спилили, эту ветку, хотя вряд ли она была необходима для жизни возрожденного дерева.

На старой коре чернели имена и буквы, вырезанные очень давно чьей-то беспечной молодой рукой. Может быть, это было тогда, когда дерево еще само было молодым.

Василий оглянулся на Надю и вынул перочинный складной ножик.

— Не смей, что ты! — всполошилась Надя.

— А что ему сделается? Оно вон какое... Я только две наши буквы вырежу. Когда-нибудь мы придем сюда, старенькие-старенькие... — От этой мысли Василию стало смешно.

— Васька, я поссорюсь с тобой. Ты понимаешь, по коре идут жизненные соки...

— Не учи меня, пожалуйста, сам знаю, — вспыхнул Василий.

— Я уйду.

— Ну и уходи. «Жизненные соки»...

Ничего особенно специального не было в том, что сказала Надя. Сведения о питании деревьев были известны Василию еще со школы. Но ему казалось, что за последнее время Надя как-то слишком часто давала почувствовать ему, что знает больше, чем он. Кушнарев нередко подсмеивался над ним: «Погоди, Васька, Надежда еще тебя за пояс заткнет». В этих словах товарища Василию чудился намек на то, что и сам этот товарищ уходит от него вперед. И надо что-то делать для того, чтобы тебя «за пояс не заткнули». Но делать было лень... Жизнь и без того улыбалась Василию. А с Надей он справится, когда она станет его женой.

Как бы там ни было, но совсем невинные слова Нади задели Василия больше, чем можно было ожидать.

Сдвинув брови, с ножом в руках он высматривал на коре место, где удобнее всего было бы вырезать начальные буквы своего имени и имени той, с которой у него только что произошла размолвка.

— Товарищ!

Василий вздрогнул и оглянулся. На дорожке стоял парень в сером костюме и шерстяном джемпере. Откуда он взялся? Наверное, с одной из боковых тропинок, ныряющих в кусты: раздвинутые ветки еще колыхались над его светловолосой головой.

Он не возмущался, не кричал и не лез в карман за свистком, как это обычно делают люди, наблюдающие за порядком в парках. Он просто стоял и смотрел на Василия сквозь толстые стекла очков с выражением любопытства и не то грусти, не то сожаления.

— Если вы хотите оставить память о себе, — продолжал он, — вы можете избрать для этого менее варварский способ. У нас есть книга для отзывов посетителей. Оставьте в ней свою запись. За это мы будем вам только благодарны...

Василий щелкнул ножом, спрятал его в карман и отступил, чувствуя, что кровь прилила к лицу...

Надю он нагнал у братской могилы.

— Все-таки вырезал? — спросила Надя с упреком.

— Нет.

Уже около главного здания он пробормотал:

— «Мы»... Подумаешь — «мы»!

— Ты о ком это? — не поняла Надя.

— А шут его знает! — Василий взял Надю под руку и прижал к себе ее локоть: — Пойдем скорей.

Но торопиться было некуда: в просторном вестибюле пришлось еще немного подождать. Седоусый гардеробщик озабоченно поглядывал на слонявшихся людей, потом вышел из-за барьера, откашлялся и сказал:

— Дело, видите ли, такое, товарищи...

Все живо обернулись к нему, и он, несколько смущаясь и гордясь тем, что в некотором роде представляет администрацию этого учреждения, начал объяснять:

— Большой наплыв экскурсантов. Когда разрешили посещать нас, мы не думали, что столько народу будет. Штатных экскурсоводов не хватает. Даже сотрудников привлекаем...

— И у вас людей не хватает? — дружелюбно удивился Роман Иванович.

— А как же!

В одной из внутренних стен вестибюля распахнулись обе половины белых дверей, выложенных золоченой резьбой. На пороге стоял молодой человек в сером костюме:

— Товарищи, вы ждете экскурсовода?

— Ждем! — хором откликнулось сразу несколько голосов.

— Пойдемте. Вас поведу я.

Он повернулся и пошел внутрь здания по галерее, уставленной пальмами и розами в кадках.

— Как у них хорошо здесь, — сказала Надя. — Идем быстрее. Смотри, как мы отстали.

— Успеем, — буркнул Василий. На этот раз ему совсем не хотелось быть впереди всех, на глазах у экскурсовода, которого четверть часа тому назад он встретил в парке.

Надя ожидала, что их приведут в высокую башню и будут по очереди показывать в какую-нибудь длинную трубу небо и звезды. А они очутились в просторном высоком зале, облицованном красным с прожилками мрамором, с тяжелыми темно-красными портьерами и таким же бархатным занавесом. Высоко висели хрустальные люстры, зал был опоясан широким лепным фризом.

— Богато, — удивился Василий.

— Конференц-зал, — пояснил вполголоса Роман Иванович. — Сюда ученые со всего света приезжают. Недавно международная конференция была. Слыхали?

Надя с уважением потрогала коричневую обивку кресла.

— По-моему, это не кожа, — заметил Василий.

Надя посмотрела вперед, но ничего там не увидела, кроме стола президиума, большого рояля в чехле и черной доски. Эта доска, совсем обыкновенная школьная доска на подставке, удивила Надю своей простотой среди солидной роскоши зала. «Наверное, ученые пишут на ней свои формулы», — подумала Надя.

— А это что? — спросила Надя, указывая на узорные белые решетки под окнами.

— Ничего особенного, — ответил Василий, — центральное отопление спрятано.

Надя обернулась назад, глядя на темную ложу, обрамленную бархатом:

— А там?

— Не знаю. Что ты все спрашиваешь, как маленькая, — поморщился Василий. Он сидел, глубоко вдвинувшись в кресло, и от этого борта его нового пальто оттопырились на груди.

— Это ложа корреспондентов, — объяснил Роман Иванович.

— Спасибо. Вот видишь — значит, там бывают и от «Правды», и от «Юманите»... и от «Таймса», да, Роман Иванович?

— Да.        

— Отовсюду... Ты слышишь, Вася?

— Слышу. Что ты — раньше этого не знала? Перестань вертеться.

— Ну, Вася, все же вертятся...

Это была правда: люди указывали друг другу на овальные скульптурные портреты ученых, расположенные на фризе, шептались и оглядывались. Наде показалось, что они в зале одни. Не сразу нашла она глазами экскурсовода, который, не поднимаясь к трибуне, стоял внизу, прислонившись к полированному барьеру, и, заложив руки за спину, спокойно ждал, когда люди вдосталь наглядятся. Потом он начал говорить о том, как в далекие петровские времена была основана первая русская обсерватория.

«Как давно, — думала Надя, — еще при Петре... И что это за удивительный человек: до всего ему было дело. Бывают же такие».

— ...За два с четвертью века русская астрономия проделала огромный путь. Нашу обсерваторию заслуженно называют астрономической столицей мира.

Надя искоса взглянула на Василия. У него по-прежнему был недовольный и сонный вид.

— Что с тобой?

— Ничего. Не люблю слушать, когда хвастаются. «Мы», «наша», «столица» и так далее. Как будто нет у нас других научных учреждений, институтов, заводов, каких нигде в мире нет. Одна ихняя обсерватория — свет в окошке.

Надя с изумлением уставилась на своего друга:

— Ты несправедлив, он совсем не то хочет сказать, я уверена. Даже и не думает!

— Не интересуюсь этой светлой личностью, — проворчал Василий.

— Тише, — сказал сзади Кушнарев.

Надя спохватилась, что многое прослушала, и теперь старалась осмыслить отдельные фразы, которые механически запомнила во время разговора с Василием: «Неблагоприятные условия... другое место... Наконец в начале прошлого века были выбраны эти холмы, и на них началось строительство...»

Надя стала слушать дальше.

— ...Оснащена первоклассными инструментами, точность которых превосходила в два-три раза точность в других обсерваториях мира. Первую половину столетия велись работы по меридианной астрономии, составлялись каталоги звезд...

«Каталоги?» — мысленно переспросила Надя. Она представила себе полированные ящики в библиотеке с нанизанными на металлический стержень карточками. Можно перебрать их пальцами, записать номер и сказать: «Дайте мне такую-то звезду...» От этой мысли Надя развеселилась, но с Василием шептаться не стала: ну его, сидит какой-то надутый, сердится на этого молодого человека, а за что, спрашивается?

Надя посмотрела на экскурсовода: ничего особенного. Одет просто, только под серый костюм надо бы не коричневый джемпер, а синий. И ему пошел бы синий цвет, волосы у него светлые и немного вьются... А губы смешные, совсем детские. И уже в очках. Ученый мальчик... многие из тех, кто его сейчас так внимательно слушает, старше его в два раза, а то и больше. О чем это он говорит?

— ...беспрерывно осыпался минами, снарядами и бомбами. Линия фронта проходила в полутора километрах от главного здания. Наблюдательные павильоны были превращены в развалины, вековой парк уничтожен...

Он замолчал, и в эту короткую минуту словно где-то открыли двери и по залу прошла холодная волна.

— Большинство инструментов было вывезено и сохранено. Но некоторые не удалось спасти... И всё же... Он встряхнул головой, откидывая назад волосы. — Всё же здесь, на этом холме, врагу не удалось побывать.

Надя глубоко вздохнула, и вместе с ней вздохнули все, кто слушал этот рассказ о том, как из развалин вновь отстраивалась обсерватория, как снова появились в ней спасенные и совсем новые точнейшие инструменты.

В заключение экскурсовод рассказал о тех великих людях, чьи барельефы были в овалах на фризе. Русские ученые Ломоносов, Струве, Белопольский, Бредихин и поляк Коперник, итальянец Галилео Галилей, англичанин Ньютон, датчанин Тихо Браге, немец Кеплер и самаркандский звездочет Улуг-бек — все они присутствовали здесь, в этом зале.

Экскурсантов повели на фотовыставку. Выходя из зала, Надя еще раз оглянулась и сказала Василию:

— Смотри-ка, Коперник в каком-то берете, а этот самаркандский узбек — в чалме...

— «Коперник целый век трудился», — усмехнулся Василий.

— Глупо, — вспыхнула Надя и отошла.

Она рассердилась не столько на Василия, сколько на себя за то, что не сумела передать ему мысль, которая ее взволновала: люди разных эпох и национальностей смотрели сверху и как бы говорили: «Мы свое дело сделали. Ну-ка, что сделаете вы?»

На выставке в круглом зале со светлым сводом Надя увидела фотографии рябой, словно изъеденной оспинами Луны, черного Солнца в лучистой короне и какие-то черные листы со светлыми черточками. Надя прочла надпись — это тоже была фотокарточка какой-то звезды в созвездии Гончих Псов.

Странно звучали древние имена обитательниц вселенной в сочетании с молодыми смелыми науками, о которых рассказывал экскурсовод, — астрофизикой, астроботаникой, астрографией...

Надя с интересом разглядывала фотографию тянь-шаньской елки: на обычной пластинке она была елка как елка, а на астрономической — светилась, словно вся была из огня.

Оказалось, что с помощью таких пластинок и спектрального анализа определяют наличие растительности на планетах.

Экскурсовод старался говорить возможно проще, но всё же доброй половины его объяснений Надя не понимала. Не потому, что встречались незнакомые астрономические термины, а просто трудно было уместить в мозгу огромные масштабы времени и расстояний.

А с портретов, развешанных на колоннах, на Надю смотрели темными глазами знаменитые астрономы и как бы говорили: «Вот, милая моя... А ты живешь и ничего не знаешь».

У Нади заломило в висках, она оглянулась и увидела, что все вокруг нее так же напряженно думают. Наде не приходилось еще нигде видеть такой смирной группы экскурсантов.

Надя посочувствовала «ученому мальчику»: очевидно, ему было трудно рассказывать о звездах, среди которых он был как у себя дома, людям, для которых они были не ближе, чем на самом деле.

Впрочем, Надя несколько преувеличивала. По тем вопросам, которые начали задавать слушатели, ей стало понятно, что люди всё-таки больше разбираются, чем она.

— Скажите, а как обстоит дело с межпланетными сообщениями?

Это спросил Кушнарев, причем таким тоном, каким спрашивают: «Когда отходят поезда на Москву?»

Экскурсовод улыбнулся.

— Наша обсерватория в этой области ведет также большие работы, — ответил он. — Вам известно, что Циолковский предложил использовать для этого реактивную ракету. До недавнего времени наука не знала горючего, с помощью которого можно было бы преодолеть земное притяжение. Теперь мы знаем...

— Атомная энергия? — быстро спросил Кушнарев. Все зашевелились, окружив его и экскурсовода тесным кольцом.

— Да, ядерное топливо... Так что на глазах живущих сейчас поколений станут возможны межпланетные путешествия. Вначале — ракета без человека, с автоматическими приборами, а потом...

Надя слушала и удивлялась: этот юноша рассказывал такие увлекательные вещи...

— Судя по уровню, достигнутому нашей советской наукой, есть основания предполагать, что это произойдет у нас.

— У нас? — вырвалось у Нади. Все оглянулись на нее и засмеялись, а Роман Иванович спросил:

— Атомная станция первая в мире — чья?

— Наша, — тихо сказала Надя. Экскурсовод посмотрел на нее и опять улыбнулся. Надя нахмурилась и, тряхнув косами, отошла к Василию.

— Ты, Роман Иванович, когда на Марс собираешься? — спросил Василий.

— Да как-нибудь на днях, — ответил Роман Иванович смеясь, а потом сказал серьезно: — Мне-то, пожалуй, не придется. А вот вам, молодым, карты в руки... Только бы... — Он подумал и закончил: — Да нет, конечно полетите...

В этом зале им показали еще одну примечательную вещь: маленькую ямку в центре мраморного пола. Оказалось, именно в этом месте проходит плоскость меридиана. Экскурсанты посмотрели на ямку, потом, как по команде, подняли головы, глядя вверх, под купол, словно там ожидали увидеть эту плоскость; вздохнули и засмеялись сами над собой.

У выхода экскурсовода остановила какая-то женщина в синем костюме, с гладко зачесанными волосами и сказала совсем по-домашнему:

— Возьми, Юрочка. Потом Всеволоду передашь.

Она протянула ему ключи. Наверное, эта женщина тоже была экскурсоводом, потому что повела с собой в меридианный зал группу военных.

«Юрочка, — удивилась Надя. — Его зовут Юрий». И сама усмехнулась: как будто бы его еще при рождении могли назвать каким-нибудь Водолеем или Козерогом.

Ключи были от узкой двери в наблюдательный павильон — невдалеке от главного здания. Наде слово «павильон» показалось слишком легкомысленным. Это была башня, настоящая круглая башня с толстыми глухими стенами, металлической крышей и внутренней узкой винтовой лесенкой.

Через люк поднялись в темное помещение; на уровне пола горели лампочки, прикрытые сверху длинными козырьками, как в оркестре над пюпитрами музыкантов.

Дневной свет сочился снизу, из люка. Посередине, плохо различимое в темноте, громоздилось какое-то сооружение с никелевыми и лакированными деталями.

Все молча остановились вокруг, стараясь ни к чему не прикасаться; слышалось только шарканье и топот ног по линолеуму.

Как только вошел последний человек из группы, Юрий толкнул какой-то рычаг, и крышка люка с тихим рокотом легла на место. Экскурсанты оказались изолированными со всех сторон от мира.

Надя крепко ухватилась за рукав Василия: внутренность башни показалась ей похожей на камеру того межпланетного снаряда, в котором люди когда-нибудь оторвутся от земли.

Юрий двигался почти в полной темноте. Башня наполнилась легким шумом, и над головами стал плавно раздвигаться купол. Щель становилась всё шире, и стало видно, что снизу она закрыта полотном. Потом и это полотно поползло вниз, открывая серую полосу осеннего неба с бегущими по небу облаками. Оттуда полился холодный дневной свет; полотно натягивалось ветром, как парус.

Юрий тронул еще какое-то колесико, и Наде показалось, что двигается пол, но потом она поняла, что закружились обе половины купола. Послушная человеку, эта махина повернулась так, что щель встала против трубы инструмента. Надя с опаской поглядела на Юрия: может быть, он нажмет еще какую-нибудь кнопку и они станут подниматься или провалятся под землю? Но Юрий стал объяснять устройство и назначение инструмента. Оказалось, что астрономы приказывают этому прибору: «Следи за такой-то звездой». Его нацеливают на эту звезду, заводят механизм, и жерло трубы автоматически, медленно и бесшумно, поворачивается, не упуская ни на секунду из виду звезду. О своих наблюдениях телескоп так же молчаливо и неуклонно докладывает серией фотоснимков.

Как ни была разочарована Надя тем, что здесь не удастся посмотреть на звезды, уважение к этому умному инструменту пересилило разочарование. Недаром для него построили такую башню, где только стоит тронуть мизинцем — и всё пойдет кругом. И он живет в этой своей необыкновенной квартире и, служа человеку, по ночам сторожит звезды...

— Ну а человек? — спросил Роман Иванович.

— Сотрудники дежурят, ведут записи, потом обрабатывают их.

Роман Иванович взглянул на серую полосу неба и поежился:

— Холодновато... Как же зимой согреть это помещение?

Юрий покачал головой:

— Здесь должна быть температура наружного воздуха. От этого зависит точность работы инструмента.

Кушнарев спросил о внутреннем устройстве телескопа. Этим также заинтересовался пожилой майор, артиллерист. Он где-то по дороге от главного здания примкнул к группе экскурсантов завода. Его спутница в красивом, модном зеленом пальто откровенно зевала, показывая мелкие белые зубки.

Василий стоял молча, насупившись и низко надвинув поля шляпы на глаза. Он прекрасно понимал, что так и полагается: экскурсовод объясняет, а экскурсанты слушают. Но его раздражала уверенность, с какой Сашка Кушнарев спорил о чем-то с майором, а экскурсовод, этот неказистый с виду паренек, с улыбкой судил их спор, и все они трое, очевидно, отлично понимали друг друга.

А Надя, которой Кушнарев отдал Танечку, гладила девочку по плечу, а сама, вытянув шею, прислушивалась и, кажется, позабыла обо всем на свете.

Василий отвернулся, заметив на столике часы, и, сверив их со своими, засмеялся:

— А часы-то у вас неправильно идут...

Все с изумлением оглянулись на часы — обыкновенные, домашнего вида часы с белым циферблатом и черными стрелками.

Юрий задумчиво посмотрел на Василия и вздохнул:

— Они, конечно, правильно показывают время. Только это же — звездное время...

Вокруг все засмеялись, Кушнарев сказал:

— Эх, Вася...

Василий спрятал подбородок в воротник, а Надя прошептала:

— Умнее ничего не придумал? Надо было слушать, что про службу времени говорили.

Когда направились в следующий наблюдательный павильон, Василий шагал позади и мрачно поглядывал на Надю, которая шла рядом с экскурсоводом и чуть ли не в рот ему заглядывала; Василий даже не прибавил шагу, когда над павильоном стала раздвигаться крыша.

— Поехала! — весело сказал майор и обогнал Василия, торопя свою спутницу, чтобы успеть к началу объяснения.

Василий встал у дверей. Через головы людей он увидел еще один прибор, стройный, окрашенный лаком солнечного цвета, с большим тонким кольцом, повисшим в воздухе.

Экскурсовод, стоя рядом с ним на подставке, наклонился к Наде, которая, закинув голову, о чем-то его спрашивала.

Василий понял только, что этот инструмент называется «вертикальный круг» и существует сто пятнадцать лет, а точность делений на круге исследуется микроскопами. От всех этих сведений у Василия не стало легче на душе; он угрюмо дожидался конца экскурсии.

Он первым вышел к остановке автобуса и направился к ларьку, выкрашенному голубой краской, где скучал толстый сонный продавец. В ларьке было только пиво и яблоки.

— А покрепче? — спросил Василий. Продавец сочувственно пожал плечами. Сдувая с кружки пену, Василий видел, как экскурсанты прощались с экскурсоводом. Конечно, там же торчала и Надя...

К ларьку подошел майор.

— Ну как, понравилось тебе? — спросил он свою спутницу. Она вытерла платочком уголки своего хорошенького ротика и ответила:

— Ничего сногсшибательного...

Майор потемнел лицом, крякнул и тоже спросил себе пива.

Василий усмехнулся: наверное, эта дамочка здорово командует своим умным майором...

Подошла Надя с девушками-штамповщицами.

— Вася, вот ты где, — заговорили они. — А мы уже искать тебя собрались...

— Василий не потеряется, — насмешливо сказал Роман Иванович. — Он вблизи сей цитадели науки разыскал себе «Голубой Дунай» и утешается...

— Вот уж действительно, цитадель науки... Я даже разволновалась: какие здесь дела делают люди, какие задачи ставят перед собой... — сказала одна из женщин.

Роман Иванович отозвался:

— Цитадель — это, может быть, я не так сказал. Но что передний край — это верно. Ну а вам как, девчата, здесь показалось?

Подруги из штамповочного посмотрели друг на друга.

— Интересно... — вздохнула та, что была побойчее. — Жалко только, что не всё понимаем. Образования бы побольше.

— А кто вам мешает? — спросил Кушнарев.

— Да никто... Роман Иванович, Муся уже задумала на астронома учиться, поглядите на нее, какая серьезная стала.

— Ну тебя, я просто спать хочу...

— Оттого-то ты и хочешь, что мы в этом деле не разбираемся, — засмеялась подруга. — Вот нашему Саше всё понятно.

Кушнарев, услышав свое имя, оглянулся, но уставшая Танечка, которую он держал на плече, спросила:

— Дядя Саша, а это что там за зверюшки?

— Сам еще не знаю, сейчас спросим.

Роман Иванович стал объяснять, что там, куда показывала пальчиком девочка, на столбах у входа были изображены знаки Зодиака.

Василий не принимал участия в разговоре. Только по дороге в город он оживился, стал шутить по поводу предполагаемого полета Романа Ивановича на Марс и снова овладел всеобщим вниманием. Надя сидела, прислонившись к его плечу. Она опять была его обычная смирная Надя. Когда он, обернувшись, будто бы случайно коснулся губами волос над ее виском, она только устало улыбнулась.

Дома Маша приготовила прекрасный обед и, усадив их за стол, спросила:

— Ну как, понравилось?

Надя ответила тихо и серьезно:

— Очень...

А Василий отмахнулся:

— Ну их, заморочили голову цифрами. Знал бы — не поехал.

Надя поковыряла вилкой свои любимые блинчики со сметаной, а потом прилегла на кушетку:

— Устала я, Мария, смертельно...

— А на футбол? — спросил Василий.

Надя отказалась ехать на стадион. Василий обиделся:

— Ну знаешь, сегодня такая игра...

— Поезжай, я не держу тебя.

Василий сел рядом, всем своим видом показывая, что из-за Нади готов лишить себя удовольствия побывать на замечательной игре. Его жертва не была оценена: Надя лежала, закрыв глаза, и неизвестно о чем думала. В последнюю минуту Василий не выдержал и помчался на стадион. Там его ожидала неприятность: как он ни свистел, ни топал ногами, подбадривая игроков своей любимой команды, — она постыдно проиграла.

Вконец расстроенный, Василий не поехал к себе домой, а отправился гулять по городу и в конце концов очутился перед домом Нади. В ее окне света уже не было. Василий постоял, подняв голову, потом в просвете между домами увидел ночное небо. Там, то исчезая в облаках, то появляясь, мерцала какая-то звездочка.

И Василий с раздражением подумал, что все неприятности этого дня начались с того момента, когда он согласился поехать с Надей глядеть на звезды.

2

Утром Маша проснулась и удивилась, увидев полуодетую Надю, которая стояла у окна и медленно заплетала косы.

— Как это ты сегодня поднялась раньше меня? А мне так спалось сладко... — Она зевнула и потянулась. — Хорошо, когда дождик ночью.

— Это очень плохо, — сказала Надя.

Одну косу она уже заплела, а вторая половина расчесанных волос падала ей на плечо, закрывая шею и щеку; из-за них она смотрела на сестру строгими и грустными глазами.

— Почему плохо?

Надя вздохнула и ответила стихами:

— «Небо тучами закрыто, небо дождиком грозит...» Работать, Маша, нельзя: ни одной звезды не видно.

— Ах вот ты о чем... — засмеялась Маша, соскочила с постели и поморщилась, ступив босыми ногами на пол. — А Василий-то обиделся, не пришел вечером.

— Ну и пусть. Я вчера весь день краснела из-за него. Какой-то у него ум ленивый...

— Началась критика, — сердито отозвалась Маша, энергично взбивая подушки. — Одевайся, да за дела приниматься пора.

После завтрака Маша ушла на рынок, а Надя принялась разбирать книги, затиснутые как попало на этажерку еще весной после сессии.

Мария, возвратившись, застала сестру читающей книгу стоя, с тряпкой в руке.

— Ты кончишь когда-нибудь этот базар?

Надя смеясь поставила книгу на место и начала вытирать пыль, но не прошло и десяти минут, как она снова отвлеклась какими-то старыми записками.

— Ты понимаешь, — сказала она, — всё это прошло... Какая я была смешная и глупая.

— Положим, и сейчас особенного ума не замечается, — мимоходом съязвила Маша, не вникая в раздумья сестры над бегом времени.

Вечер Надя провела у своих подруг в общежитии. Студентки вспоминали свое житье-бытье в колхозе, обсуждали предстоящие занятия, делились сведениями, полученными от старшекурсниц о профессорах, которые будут читать лекции в этом году, примеряли по очереди обновки, сравнивали друг у друга загар и разглядывали летние фотографии.

А потом принялись танцевать вокруг стола, спотыкаясь о раскрытый чемодан девушки, которая приехала из дома отдыха и раскладывала свои вещи.

Надя засиделась до полуночи: смеялась вместе со всеми, вспоминая колхозного конюха, который боялся доверить студенткам лошадь, ела привезенные одной из подруг груши, примеряла чужие туфли и озабоченно рассуждала о том, что программа второго курса куда шире, чем первого.

Но когда девушки хватились, что во время всеобщего веселья одна из них куда-то незаметно исчезла, и стали пересмеиваться по этому поводу, а потом присмирели и запели песни, — Наде стало почему-то очень грустно. Две подруги сели в уголок и стали шептаться, а та, что разбирала вещи, достала какие-то письма и вдруг загрустила. Девушки окружили ее и стали утешать: «Не плачь, вернется...» Надя тоже подошла и погладила ее по плечу. Но та оглянулась на Надю, сердито высморкалась в полотенце и сказала:

— Девочки, давайте поговорим о чем-нибудь другом...

У Нади не было близкой, задушевной подруги, не было тайн, которые нужно кому-то поверять. Подругу и мать ей заменяла Мария. В институте все знали, что у Нади есть Василий, что она выйдет за него замуж.

О чем же тут шептаться? Когда Надю спрашивали, любит ли она своего жениха, она отвечала спокойно: «Конечно...»

А Василия девушки уважали за его бережливую любовь к Наде, за то, что он уже совсем самостоятельный человек. Надя привыкла к тому, что ее сверстницы относились к ней как к старшей. И когда ей в глаза и за глаза говорили, что она счастливая, — Надя соглашалась е этим.

Давно, когда Надя еще училась в школе и был жив отец, к нему приходили его два ученика — Василий и Кушнарев.

Черноглазый Васька был веселый и шумный, а Кушнарев — худощавый, тихий, как говорила Маша, занозистый. Он выспрашивал у старика всё до мелочей, касающееся их профессии, и тот порой терялся, не зная, что ответить назойливому мальчишке.

Отец любил, чтобы его слушали с почтением, а Саша Кушнарев позволял себе даже иногда спорить с ним. Ревниво оберегая честь своего поколения, старик раздражался, и Василий незаметно дергал товарища: «Помолчи...»

Надя очень любила отца и на Кушнарева смотрела сердитыми глазами. Его беспокойный, ищущий взгляд не задерживался на Наде. Скоро он перестал бывать у них.

Зато Василий как-то постепенно утерял свое бесшабашное озорство, притих, стал всё чаще и чаще наведываться к отцу по делам и без дела. Надю он называл «Надежда Петровна» и охотно ходил в булочную или за спичками, когда его просила об этом Маша.

Надя привыкла к тому, что он всегда был под рукой, чтобы выполнить ее несложные желания: достать билеты в кино, отнести просроченные книги в библиотеку.

Однажды весной он осмелел и поцеловал ее. Она испугалась и ночью рассказала об этом сестре.

Маша успокоила ее, сказала, что так и бывает, а «такого преданного парня еще поискать надо».

А когда сестры осиротели, к ним пришел Василий и взял все скорбные и тяжелые заботы на себя, — они обе увидели, что это уже взрослый человек, на руку которого можно опереться.

Когда Надя кончила школу, он настаивал на свадьбе, но сестра запротестовала и сказала, что Надя должна учиться. Так хотел отец, и сама Надя мечтала об этом. Василий уступил, и за это сестры были ему благодарны. Надя уже больше не плакала, когда он ее целовал.

Впрочем, за последнее время Василий всё чаще поговаривал о квартире, которую ему обещала дать в заводском доме. Все трое понимали, что́ это значит, но по молчаливому согласию не говорили о том, какие перемены внесет в их жизнь эта квартира.

Училась Надя добросовестно, и ее ставили в пример другим, как серьезную и старательную студентку, из которой со временем выйдет знающий и внимательный врач. Василий и Маша не раз обсуждали ее будущее: им хотелось, чтобы Надю после окончания института направили в заводскую клинику, ту, в которой работала сестрой Маша.

Так спокойно и просто разворачивалась перед Надей жизнь, в которой всё было предусмотрено на несколько лет вперед. И Надя спокойно плыла по течению, как домашняя серая уточка, осматривая знакомые берега, не думая о том, что где-то далеко эта речка впадает в море.

Пожалуй, впервые в своей коротенькой жизни, в тот вечер, проведенный в общежитии у подруг, она почувствовала какую-то неясную тревогу.

Домой она пришла поздно. Маша стала было ворчать, а потом спросила:

— Что с тобой?

Надя вздохнула, припала головой к теплому плечу сестры и тихонько пожаловалась:

— Скучно мне, Маша...

— Это от безделья, — уверенно сказала Маша. — Начнешь заниматься — и некогда будет скучать.

Надя составила список книг, нужных ей для занятий на втором курсе, и отправилась разыскивать их по магазинам. Все студенты пользовались этими книгами в читальном зале института, но Василий хотел, чтобы Надя больше занималась дома.

Дожидаясь, пока продавщица освободится, Надя, опершись локтем на прилавок, рассматривала витрину.

Ее внимание привлекла серия маленьких книжечек в красочных обложках с занятными названиями: «О чем рассказывают камни», «Крылатый металл», «Загадка ионосферы»...

Получив от продавщицы «Курс анатомии», Надя застенчиво ткнула пальцем в стекло:

— И эту, пожалуйста.

По дороге домой Надя купила мятных пряников. Проходя через парк, она присела на скамейку и развернула книжку. Через некоторое время Надя обнаружила, что пакет с пряниками опустел. Она засмеялась и, захлопнув книжку, посмотрела еще раз на обложку.

Книжка называлась «Сколько звезд на небе», и на синем фоне были изображены знакомые круглоголовые башни.

Вскоре у Нади появились еще такие же тоненькие книжки; она читала их до поздней ночи, и когда сестра обращалась к ней с самыми обычными вопросами, Надя смотрела на нее непонимающими глазами.

Однажды Василий увидел у нее книжку о звездах.

— Вот еще, нашла чем заниматься, — недовольно сказал он.

Надя вспыхнула:

— Если тебе делать нечего, то хоть мне не мешай.

— Если я тебе надоел, я могу больше не приходить, — запальчиво сказал Василий.

— Пожалуйста, — бросила Надя.

Впрочем, когда он ушел, Надя пожалела о своей резкости. Но тут же подумала, что никуда он не уйдет и в конце концов она ведь только попросила не мешать ей заниматься тем, чем ей хочется.

А Василий привел свою угрозу в исполнение. «Пусть она поскучает немного, — думал он, — сама позовет...»

И Надя действительно заскучала. Она не ходила больше к девушкам в общежитие, занималась дома, но часто Маша видела, что она сидит задумавшись над одной и той же страницей по часу и больше. Но Василия она не звала.

Маша решила у нее допытаться, в чем дело. Как-то вечером, прилаживая на место ею самой сделанный абажур, она спросила:

— Нравится тебе? Не совсем удачно получился. Но это первый. А еще я сделаю большой, с кистями...

— Зачем нам большой? — спросила Надя, глядя на сестру, которая забралась на стол и любовно оправляла шелковые оборки абажура.

— Ну, не теперь, потом, — ответила Маша. — Правда, от него свет приятный?

Надя поняла, когда и по какому поводу сестра собирается сделать большой абажур. Она закинула голову и, щурясь на свет, сказала:

— Свет приятный... Машенька, а знаешь, чему равен световой год? Девяти с половиной триллионам километров...

— Девять с половиной — чего?.. Да ну тебя.

Маша спрыгнула со стола, сняла газету и поправила скатерть.

— Слушай, Надежда, я хочу с тобой поговорить серьезно. Что у вас происходит? Вася не появляется, ты ходишь как в воду опущенная. И всё из-за этих книжек. Я не против, читай, пожалуйста, но не до трех часов ночи. И ссориться из-за этого с Васей смешно. Смешно и обидно, я его вполне понимаю. Я выброшу или сожгу эти книжки, если так будет продолжаться... Ну что ты молчишь?

— Я не виновата, что он не интересуется тем, что меня интересует, — вздохнула Надя.

— С каких это пор у вас такие расхождения?

— С тех пор... Маша, знаешь что? Съездим туда с тобой вместе. Вот ты увидишь, как это всё действительно интересно.

— Еще не было печали. У меня ворох грязного белья, надо перестирать в выходной, цветы нужно пересадить. И наконец, я просто хочу отдохнуть. А вместо этого я вдруг сорвусь с места и потащусь куда-то на гору смотреть на звезды...

— Машенька, милая, днем их почти не видно, — засмеялась Надя. — Днем наблюдают только одну звезду — солнце. Ну поедем, я сама белье перестираю...

— Не выдумывай. Давай-ка лучше ужинать. Мне же сегодня на дежурство.

Надя молча накрыла на стол, а есть не стала. Мария встревожилась:

— Надюшка, что с тобой? Вася тебя обидел?

— Я сама не знаю, Маша... Ничем он меня не обидел, а просто так...

— Ты больна, наверное. Ну, конечно, голова горячая. Прими аспирину и ложись спать.

С тяжелым сердцем ушла Маша в клинику.

Ночью, когда больные утихли, она неслышно обошла палаты, выключила везде верхний свет и заглянула в дежурную комнату. Там у стола сидела Роза Михайловна, врач, с которой Мария работала уже несколько лет. Это была дружная смена: Маша, Роза Михайловна и санитарка Ариша.

Дома Маша по обязанности старшей чувствовала себя не вправе показывать свои сомнения, искать помощи в чем-либо или жаловаться, если тому были причины. На работе было совсем другое: здесь, в тихую минуту, управившись с делами, женщины садились к столику пить чай, который Ариша приносила в большом медном чайнике из «титана», и обсуждали все больничные новости и свои домашние дела.

Так и в эту ночь за чашкой чая Маша поведала о своем беспокойстве за сестру:

— ...Ни на что не жалуется, но стала такая раздражительная, с Васей ссорится из-за пустяков. Аппетит плохой, ночью не спит. И всё это с того дня, как побывала в этой обсерватории. Только о звездах и разговор.

— Удивительно, — сказала Роза Михайловна. — Она у вас всегда была такая рассудительная девочка. Может быть, она переутомилась? Знаете, бывает на нервной почве такое маниакальное состояние. Тем более — новые, необычные впечатления. Ее надо показать невропатологу. Вы не шутите, это может далеко зайти.

Маша встревожилась:

— Вы думаете? Может, имеет смысл посоветоваться с профессором?

Ариша, могучая седая санитарка, дремавшая на стуле у дверей, издала какой-то непонятный звук: не то хмыкнула, не то засмеялась. Обе женщины оглянулись на нее. Сложив полные, отечные руки на животе, Ариша, не двигаясь, насмешливо смотрела на них.

— Ты что, Ариша?

— Слушаю вас, и смешно мне, — вздохнула Ариша. — Разве врачи от таких болезней лечат?

— Что ты хочешь этим сказать?

— Звезды... тут не в них одних дело. Поди-ка, звездочет какой-нибудь завелся, а вы к профессору...

— Звездочет?! — ахнула Маша и тут же возмутилась: — Этого не может быть. Во-первых, она бы мне сказала. Она всё мне сама рассказывает. Каждую мелочь. Например, где они с Васей бывают, о чем говорят...

— То Вася, а то — звездочет, — сказала Ариша, с каким-то упрямым удовольствием повторяя полюбившееся ей слово.

— Позвольте, — вмешалась Роза Михайловна, — ведь она не одна была, а с Василием вдвоем?

— А хоть и вдесятером, — спокойно отозвалась Ариша. — Это такое дело: между ними народу хоть тысячу поставь — не поможет...

— Ариша, что ты каркаешь, я не понимаю, — сказала Маша, чувствуя, что спокойная уверенность санитарки начинает ее убеждать. — По-твоему, околдовали ее там, что ли?

— Кто знает, — уклончиво ответила Ариша. — Звездочеты — они ведь такие...

Тут уж возмутилась Роза Михайловна:

— Вы глупости говорите, Ариша. Никаких звездочетов теперь нет. Есть астрономы — культурные, ученые люди, математики. У них на службе наука, величайшие открытия технической мысли...

— А я что говорю? — сказала не сдаваясь Ариша. — У них сила великая. Потому что они ввысь стремятся. Не как другие: копаются, копаются... зарывшись в своих мелочах по самые уши.

Роза Михайловна расхохоталась:

— Да вы философ, Ариша!

Ариша неожиданно обиделась:

— Как хотите судите. Я по-своему сказала, как и понимаю. А вам, может быть, виднее. Может, на рентген ее надо или уколы какие назначите.

Она поднялась с места и не спеша ушла по коридору — высокая, полная, в своем белом халате, полы которого не сходились на широкой спине.

— Надя просила меня съездить туда с ней, — сказала Маша. — Я отказалась. Ну а уж теперь поеду. Пропадай они пропадом, и цветы и белье! Я поеду, я сама разберусь, чем они там занимаются...

Возвратившись домой. Маша, зорко присматриваясь к сестре, объявила ей о своем согласии съездить в обсерваторию.

У Нади заблестели глаза, она порозовела и кинулась ее целовать:

— Машенька, ну я же так и знала, что ты согласишься. Ведь ты такая хорошая...

«Обрадовалась, — думала Маша с горечью. — А от сестры скрывает».

И решила еще раз испытать Надю:

— А Василий?    

—   Василий? Он, наверное, не поедет. Ворчать только будет. 

— Но сказать ему надо?

— Можно и сказать, — беззаботно отозвалась Надя.

«Нет, ошибается Ариша», — думала Маша.

Надя весело принялась за стирку: гремела корытом, звучно шлепала мокрым бельем и распевала песни.

«Или правду сказала Ариша?» — мучилась сомнениями Маша.

Василий не выдержал, пришел в субботу сам. Надя спокойно подставила ему щеку для поцелуя.

— Ну как время провел?

— Работал как вол, — мрачно отозвался Василий и привлек ее к себе: — Зато завтра мы с тобой весь день вместе, да?

Надя погладила отвороты его пиджака и сказала:

— Васенька, днем мы с Марией съездим по одному делу, а вечером я пойду с тобой куда захочешь. Ладно?

— Что это за дело у вас?

— Секрет, — сказала Надя, загадочно щуря веселые глаза. — Мы потом всё расскажем. — И, оглянувшись на Машу, погрозила ей: «Молчи»...

Окончательно сбитая с толку, Маша продолжала наблюдать за сестрой: никогда еще не видела она ее такой оживленной. «Нет, она не обманывает нас, — думала Маша, — не может этого быть».

Но всё же с того момента, как они обе примкнули к группе экскурсантов какого-то завода и прошли через ворота, огражденные столбами со знаками Зодиака, Мария не спускала глаз с сестры.

Надя, объясняя ей всё, что знала о наблюдательных башнях и холме, повела ее сразу в вестибюль, где собирались экскурсанты. Она села на диванчик и стала ждать, устремив взгляд на белую с золотом дверь.

Маша подошла к ней:

— Что же ты сидишь, пойдем, все пошли уже...

— Как? — не поняла Надя. И увидела, что темноглазая женщина в синем костюме, та самая, которая отдавала Юрию ключи от башни, идет к белым дверям и приглашает экскурсантов следовать за собой. И опять Надя очутилась в конференц-зале, опять сидела в первом ряду кожаных кресел. Те же люстры висели над головой, и так же покойными тяжелыми складками опускался бархатный занавес, а сверху смотрели великие мыслители всех времен. 

Теперь уже Маша вертелась на месте, вглядываясь. А Надя сидела смирно и смотрела на женщину в синем костюме, которая стояла у барьера.

— Хорошо объясняет, — шепнула Маша. Надя ничего не ответила.

...Да, конечно, эта женщина очень хорошо объясняет. Голос у нее громкий, звучный, с приятными мягкими переливами, живые ласковые глаза и свободные жесты. И говорит она проще, понятнее, не утомляя слушателей. Вот она повела всех в меридианный зал, вот снова все вскидывают головы, глядя вверх, а она смеется:

— Меридианную плоскость нельзя увидеть, она — воображаемая...

И снова Надя поднимается по узкой винтовой лестнице в башню. Маша шепчет: «Отсюда и не выберешься...» — и хватает Надю за рукав, когда начинает кружиться купол. Надя тихонько прикасается рукой к лакированной подставке телескопа и снова слушает о том, как он следит за звездами. Об этом рассказывает женщина в синем. Надя смотрит на часы и говорит сестре:

— Погляди, это звездное время...

— Тише, слушай, — перебивает ее Маша.

Надя слушает. Но за голосом женщины в синем костюме она всё время слышит другой. Так бывает, когда в радиопередачу вмешивается другая волна. Это очень странно и непонятно Наде, но она всё время слышит этот голос, которого не слышит никто...

Выйдя из ворот обсерватории, Маша сказала:

— Да, действительно ужасно интересно. Ваську я сама поругаю, — неужели ему здесь показалось скучно? Я бы с удовольствием почитала твои книжки, да некогда. А тебе, наверное, во второй раз уже не так интересно было?

— Нет, почему же... — рассеянно ответила Надя, прислушиваясь к тому, что происходило в ней самой.

Экскурсанты вышли все разом из ворот и при посадке в автобус подталкивали друг друга. Маша, энергично отстранив кого-то, влезла, пробралась вперед и сказала:

— Тут есть место, садись, Надя.

Оглянувшись, она увидела за собой незнакомую девушку. Маша растерянно села, потом вскочила и снова села, не понимая, что же произошло, куда исчезла Надя.

А произошло вот что: в ту минуту, когда Надя уже взялась за поручень, к воротам подъехал велосипедист, спрыгнул и наклонился, отстегивая зажимы у брюк; пальцы у Нади разжались сами собой, дверцы захлопнулись, и автобус, обдав Надю синеватой теплой струйкой газа из-под кузова, покатился по шоссе.

Надя Мельком взглянула вслед автобусу и тотчас же отвернулись, словно это было совсем неважно, что он уехал без нее, а очень важно совсем другое...

— Юра... — произнесла она.

Он не мог ее слышать, потому что сказала она это очень тихо, для себя. Но одинокая, растерянная фигурка невольно обратила на себя его внимание.

— Не взяли вас? — спросил он и покачал головой. — Надо было вам... — приглядевшись, он замолчал, так и не сказав, что надо было, по его мнению, сделать Наде.

—   Юра... Это вы? — выговорила Надя.

На его лице мелькнуло недоумение, потом он прикусил губы, чтобы не рассмеяться, и ответил совершенно серьезно:

—   По-моему, я...

Надя вспыхнула и отвернулась. «Как глупо, как невероятно глупо… И зачем я заговорила? Надо уйти, немедленно, сию же минуту, — думала она, глядя на голубой ларек. — А почему, собственно, я должна уйти? Я стою и жду автобуса. Пусть он уходит... А может быть?..»

Надя быстро оглянулась и снова отвернулась, вперив взгляд в «Голубой Дунай». Нет, Юрий не уходил. Он стоял и вертел ногой педаль велосипеда. И, наверное, о чем-то думал.

— Откуда вы знаете, как меня зовут?

«Вот оно: теперь хочешь не хочешь — отвечай...»

—   В прошлый раз вам отдала ключи какая-то женщина и назвала вас…

—   А, Лина Николаевна... Верно. А это я забыл...

Надя хотела спросить, что же он помнит, но он спросил:

— Сегодня опять была экскурсия с вашего завода?

— Нет... то есть почему с моего? Я же не работаю, я еще учусь. В медицинском... А сегодня я была с сестрой. Она вот уехала, а я отстала.

«И зачем я всё это ему говорю?» — тут же подумала Надя.

Но Юрий выслушал ее и спросил:

— Значит, вам понравилось у нас?

— Очень, — ответила Надя и смутно вспомнила, что ее уже где-то кто-то спрашивал теми же словами и она так же ответила; где это было? Ах да, Маша спрашивала...

Поздно ночью, уже после того как Надя возвратилась домой и сестра обругала се растяпой, после того как Надя побывала с Василием в кино и он ушел очень довольный ею, а Маша, окончательно успокоенная, крепко заснула, — Надя, закинув руки за голову, вспоминала этот короткий разговор на автобусной остановке.

О чем они говорили? Помнится, Надя честно созналась, что хотя ей очень интересно было на экскурсии, но она не всё поняла. Юрий вздохнул и сказал, что он не умеет объяснять так, как это делают постоянные экскурсоводы, такие, как, например, Лина Николаевна, — она еще до войны работала в обсерватории.

И Надя немедленно принялась уверять Юрия, что он тоже хорошо проводит экскурсию, ничуть не хуже Лины Николаевны.

Потом он сказал, что работает в группе, которая ведет наблюдения за туманностью в созвездии Андромеды. Ему пришлось объяснять Наде, где находится такая туманность, но он вдруг прервал свои объяснения на полуслове, потому что оба они увидели поднимающийся в гору автобус.

И Надя, растерявшись, сказала веселым голосом:

— Ну вот и хорошо, сейчас я уеду...

Как будто бы она только и ждала, когда он появится, этот автобус. Юрий замолчал сразу, а Наде очень хотелось, чтобы он еще о чем-нибудь ее спросил, что-нибудь придумал такое, чтобы ей не уезжать. Но он или не хотел или не умел придумывать. Они оба молчали, глядя, как разворачивается машина и в нее садятся люди. Юрий только успел спросить, когда Надя уже поднялась на ступеньки:

— Как вас зовут?

— Надя... Надежда! — крикнула она и обернулась, чтобы еще раз взглянуть на него, но стекло загородила кондукторша. Они даже не попрощались как следует...

«Вот и всё... — думала Надя, глядя открытыми глазами в темноту. — И больше мы не увидимся...»

Были восстановлены в памяти все сказанные слова, но можно было вспоминать и другое, а именно: какой у него голос, какие волосы... Он, наверное, приехал из города, и от езды у него было такое свежее, разрумянившееся лицо. Голова не покрыта, а на руках кожаные перчатки — наверное, он часто ездит на велосипеде. Когда он улыбается, у него видны небольшие зубы. А улыбка у него какая-то застенчивая... Обо всем этом можно было думать сколько угодно. Мысли ведь никому не мешают...

-------

Проснувшись утром, Надя опять вспомнила Юрия и встревожилась: что же это такое, разве так можно? И весь день старательно гнала от себя мысли о нем. Это оказалось совсем нетрудно: в этот день начались занятия в институте. И все последующие дни Надя ходила на лекции, прилежно записывала, читала, готовилась к занятиям. Но каждый вечер, погасив свет, она оставляла себе немножко времени для воспоминаний. И если ночь была ясной, Надя смотрела, как сквозь кружевную занавеску мигают звезды, и думала о том, что делается в это время на холме, в наблюдательных башнях.

Надя, конечно, и раньше знала, что, пока она спит, на заводах, в шахтах, на далеких кораблях идет беспрерывная работа. Но почему-то именно теперь она стала подсчитывать, сколько времени у нее отнимает сон, и ужаснулась, убедившись, что просыпает треть жизни.

И сама жизнь показалась обидно короткой по сравнению с тем, что предстоит еще сделать.

По вечерам Надя подолгу задерживалась в институте или в Публичной библиотеке. Если Василий заставал ее дома, она сидела, уткнувшись в свои книги и тетради.

Василий расхаживал по комнате, перебрасываясь с Машей короткими фразами, а потом уходил, заложив руки в карманы и насвистывая.

В выходной день Надя побывала с ним и с Машей в кино, причем сидела там с таким усталым и отсутствующим видом, что сестра сказала ей:    

— Уж очень ты горячо за ученье принялась. Смотри не выдержишь. Надо же и отдыхать и пораньше спать ложиться.

— А я и лягу сегодня рано-рано, — ответила Надя и почему-то засмеялась.

Маша не знала, что накануне Наде приснился Юрий и теперь она торопилась заснуть, чтобы увидеть его снова.

И поэтому, когда однажды, выйдя из института, Надя увидела его наяву, она просто не поверила собственным глазам. Он подошел и сказал:

— Здравствуйте, Надя-Надежда.

Ей сразу стало трудно дышать.

— Как же вы, откуда?.. — заговорила она, растерявшись еще больше, чем в первый раз.

— Даже астероиды встречаются иногда друг с другом, — уклончиво ответил Юрий.

— Астероиды? Да, да, конечно... а потом они могут упасть на землю, метеориты. Я читала о них. В такой маленькой книжечке...

Надя торопливо стала объяснять, где и что она читала об астероидах, а Юрий слушал ее внимательно, иногда поправляя, как будто бы так и надо было: встретиться и сразу заговорить об астероидах и других небесных телах.

Надя понемногу овладела собой и заметила, что они уже отошли от института и идут к реке.

— Вам в какую сторону? — спросила Надя.

— Мне... мне всё равно. Я сегодня свободен.

С этого дня повелось так, что Юрий встречал Надю около института каждый вечер. Эти свидания не назначались, потому что он никогда не мог сказать заранее, сможет ли приехать.

Вначале Надя держалась настороженно, но Юрий просто ходил с ней по улицам и набережной и рассказывал о том, что его занимало больше всего, — о звездах.

И Надя слушала его самозабвенно, как дети слушают сказку. Но самое увлекательное было то, что это не было сказкой.

Он рассказывал ей о звездах далеких и близких; об огромном красном облачном гиганте Антаресе, равном по величине орбите Марса и таком неплотном, что его, в представлении Нади, можно было бы проткнуть палкой; и о маленьком белом карлике, растерявшем все свои электроны и таком тяжелом, что понадобилось бы нагромоздить целую гору таких планет, как Земля, чтобы уравновесить этот комочек.

Он рассказывал ей о ярких цефеидах, пульсирующих, как огромные пламенные сердца, и о рыхлых черных мохнатых звездах, которые не отражают свет и не светятся сами, а молчаливо пробираются в хороводе других светил; рассказывал о молодых солнцах и старых планетах, таких старых, что на них даже нет гор: они выкрошились от дряхлости...

Порой, перемежая шутку с серьезным, Юрий «по секрету» сообщал Наде, что ни одна комета не смеет повернуться к Солнцу хвостом и этот ревнивый гигант лишил всех своих приближенных права иметь спутников; но те, что подальше от него, всё-таки обзавелись спутниками, кто по одному, кто по два, а вокруг Юпитера их резвится целая дюжина: и поговаривают в звездном мире, что Нептун ухитрился украсть спутника у самого Солнца...

— Ну да? — недоверчиво говорила Надя.

Юрий смеялся и уже серьезно объяснял ей теорию образования спутников и открытие давления солнечных лучей.

Однажды Надя сказала ему грустно:

— Вы совсем забываете о нашей Земле, Юра...

— Как же можно о ней забыть, — удивился он, — если на ней живет человек? Ведь если даже где-то живут разумнейшие существа, еще ни одно из них не додумалось добраться до Земли.

На борту космического корабля они отправлялись в межпланетные путешествия.

Надя, неуклюжая и немножко смешная в воображаемом костюме, похожем на скафандр водолаза, отважно взбиралась с Юрием на холодные скалы лунных цирков, озаренных голубоватым светом Земли; исследовала каналы на Марсе, брала пробу воды из ручьев, которые бежали из-под его снеговых шапок; собирала гербарий и запасалась образцами горных пород, чтобы потом сравнить их с метеоритами, упавшими на Землю в районе Сихотэ-Алиня.

При этом она безропотно терпела неземную стужу и зной и старалась экономнее дышать, чтобы растянуть запас кислорода.

Кроме того, у нее были еще свои обязанности: она была врачом межпланетной экспедиции, пионером новой науки — астромедицины. Юрий замечал, что такая наука еще нигде не названа, но тут уж Надя не хотела уступить: раз существует астрофизика, астроботаника и прочие «астро», — обязательно будет и астромедицина. «Несомненно, — рассуждала Надя, — с людьми, попадающими в межпланетные условия, как бы эти условия искусственно ни приближались к земным, будут происходить явления, над которыми стоит задуматься врачу. И разве хоть одна экспедиция в мире обходилась без врача? Человек, по мнению Нади, — это существо, которое надо постоянно и неусыпно оберегать от всяческих бед, начиная с невиннейшего на первый взгляд насморка до зловещего призрака — чумы. Была бы Надина воля, она всё человечество переселила бы в чистые, солнечные пространства, где, как в высоких широтах, не бывает даже гриппа.

— Вы и на Марсе собираетесь воевать с гриппом? — неосторожно пошутил Юрий.

Надя возмутилась и отомстила вопросом, на который Юрий не сумел ответить определенно, так как ему, как и ей, было слишком мало известно о простейших формах жизни на далекой планете. Надя с увлечением принялась рассказывать ему о бактериях, вирусах и прочих крохотных друзьях и врагах человека. Здесь, в этом мире, Юрий двигался ощупью, и Надя ужасалась и смеялась, когда он, обмолвясь, путал вибрионы и спирохеты.

Из микрокосмоса они возвращались в макрокосмос, совершая эти перелеты с легкостью, доступной людям в том возрасте, когда обоим вместе еще нет пятидесяти лет.

Порой в их скитаниях им преграждал путь обыкновенный трамвай, или они обнаруживали, что стоят около витрины «Гастронома», причем остановились очень давно, — кажется, еще до полета на Луну.

Юрий смотрел на земные часы и говорил:

— «...Но Шахразаду, застигло утро, и она прекратила дозволенные речи...»

Этим «утром» для них было время отправления последнего автобуса в обсерваторию.

Придя домой, Надя набрасывалась на ужин. Маша спрашивала:

— Где ты пропадаешь? Погода — хороший хозяин собаку не выгонит.

— Мы гуляли, — отвечала Надя.

Маша не спрашивала, кто это «мы», а Надя пока что не считала нужным объяснять, что Василий не участвовал в этих прогулках. Кстати, он не появлялся, так как работал по вечерам. Но приближалось воскресенье, и, думая об этом, Надя чувствовала поднимавшуюся из глубины души тоску.

В субботу Юрий спросил ее:

— Вы свободны завтра?

И Надя без колебаний ответила:

—   Да...

Всю ночь она думала, что сказать Маше, а потом, так ничего и не придумав, уснула.

Утром поднялась раньше сестры, выскользнула из дому и проходила по городу два часа до условленного времени встречи с Юрием.

А он опоздал на целых сорок минут. Надя не знала, следует ли ей обидеться или беспокоиться: может быть, он заболел? Или какие-нибудь неполадки с транспортом?

Издали увидев Юрия живым и невредимым, Надя обрадовалась и, рассердившись, упрекнула его пресловутой «астрономической точностью».

Юрий сразу же чистосердечно признался, что проспал. И хотя это совсем не было извинением, но у него был такой сонный и виноватый вид, что Надя простила и, смеясь про себя, подумала, что он, наверное, досыпал еще по дороге.

Он предложил поехать в загородный парк на взморье. Надя удивилась: что там можно делать в это время года? Она не раз бывала летом на гуляньях в этом парке.

Сверкающие фонтаны, звуки оркестров, перебивающих друг друга, очереди за газированной водой, звонкоголосые продавщицы в белых куртках на машинах, сующие пирожки в протянутые снизу руки; фотографы на каждом шагу и танцы — танцы на площадке, на веранде дворца, на полянке и просто и аллеях, тут же, где ходят люди.

От всего этого у Нади кружилась голова, а к вечеру начинали жать туфли.

Но Наде было всё равно, куда ехать с Юрием, и она согласилась.

День был солнечный и ветреный, но в парке было тихо и необычно светло; листья шуршали под ногами, а вверху, сквозь четкие, словно нарисованные тушью ветки проглядывало пустынное голубое небо. Между черными стволами зеленели газоны, и каждое дерево можно было рассмотреть в отдельности. Пахло травой и морем.

Юрий повел Надю наверх по ступеням каскада. Летом здесь плотной блестящей лавиной бежала вода, и Наде никогда не приходило в голову, что по этим ступеням можно ходить. Позади каскада в горе был грот. На полу торчали водопроводные трубы, а с кирпично-красных стен и с потолка свисали белые сталактиты.

Юрий надломил кусочек и дал Наде:

— Это отложения солей, которые оставляет вода.

Кусочек был хрупкий и в изломе блестел, как сахар.

С площадки у грота открывался вид на канал и мостик, а за ним было море — желтое у берега, а вдали лилово-сизое, с белыми барашками.

Внизу по обе стороны бассейна белели стройные мраморные колоннады.

Спокойные линии канала, изгиб мостика, легкий разбег колоннад, их светло-серый и розовый мрамор, повторяющий в своей глубине оттенки долгих северных зорь, — вся эта неяркая красота, не видная летом за пышными клумбами и кустами, заслоненная пестрой толпой, в этот день показалась Наде впервые. Она очаровывала мягко, неслышно и в то же время тревожила и звала.

Юрий был молчалив, и Надя ни о чем его не спрашивала: ей самой не хотелось говорить. Они пошли к морю. У причала, где летом обычно горделиво скользили красавицы яхты или, оглушая гудками, приставал пароход, опоясанный по палубам беспокойной цветной гирляндой людей, — теперь покачивался на волнах рыбацкий парусник. Он был просмоленный, черный, с бухтами канатов и бочками. По нему ходили люди в резиновых сапогах и брезентовых робах. Ветер относил в сторону их голоса. На краю неба собирались тучи.

Юрий и Надя пошли по берегу. Из песка торчали сглаженные водой камни. Надя села на один из этих камней. Здесь, за молом, было тихо и тепло, но стоило подняться — и ветер срывал косынку с головы.

За рыхлой грядой обломков сухого камыша, нанесенного морем, тянулась укатанная волнами дорожка. Юрий подошел к воде, подождал, пока волна добежала до его ног, опустил руку.

— Вы плаваете? — спросил он Надю.

— Вообще — да. Но теперь кто же купается?

— Я.

Надя подумала, что Юрий шутит, но он спросил:

— Вы не рассердитесь, если я вас оставлю ненадолго одну?

Надя пожала плечами:

— Пожалуйста...

Она всё еще не верила, что он полезет в холодную осеннюю воду. Юрий ушел куда-то за камни. Надя отвернулась и стала глядеть на парусник. Она услышала сильный всплеск и обернулась, но Юрия увидела не сразу: он скрылся под водой, вынырнул метрах в тридцати от берега, махнул Наде рукой и саженками поплыл туда, где кончалась желтая полоса и на сизом просторе пенились белые барашки. Наде показалось, что он хочет догнать парусник, который уже отошел от причала и, накренившись, уходил в море.

Неожиданно Надя потеряла Юрия из виду.

Край тучи поднимался все выше, но солнце светило по-прежнему ярко, и Наде казалось, что вдали над глубиной гуляют большие веселые рыбы и плавниками взрезают поверхность воды.

Надя вытянула шею, вглядываясь, но опять не увидела Юрия. Она встала, потом взобралась на камень. Над волнами летали чайки, далеко под пологом тучи чернели две черточки — наверное, корабли.

Прикусив зубами край косынки, Надя ругала себя: «Зачем позволила? Если бы запротестовала, он наверное бы послушал. Разве можно так далеко заплывать?»

Надя вздохнула, оглянулась и тихо ахнула: Юрий стоял невдалеке, позади Нади, одетый, причесывал мокрые волосы и, улыбаясь, смотрел на нее. Она покраснела и села на камень, сердито натянув юбку на колени. Юрий подошел, спрятал расческу в карман и лег на песок, подперев голову руками и глядя на Надю снизу вверх.

— Вам скучно было дожидаться? Я ведь еще пробежался немного...

«Как это вам понравится? — подумала Надя. — Я волнуюсь, а он, оказывается, бегает по парку... Можно бы сказать, что я смотрела на корабли».

Она посмотрела на Юрия и ничего не сказала о кораблях. Он совсем не был похож на того сонного и немного растрепанного мальчика, которого она встретила утром. И смотрел на нее не виновато, а с каким-то радостным любопытством. А по виску у него бежала струйка воды...

— Вытрите лучше щеку, — сказала Надя со вздохом и стала смотреть на море.

— Мне казалось, — проговорила она, — что люди вашей профессии — астрономы, математики, вообще ученые — не отличаются выносливостью. Наш профессор как войдет в аудиторию — сразу же форточки закрывает.

— Ваш профессор, наверное, постарше меня, — резонно заметил Юрий. — И кроме того, я к морю привык с детства. Сколько себя помню, находился около воды или в воде. Бывало, на заре — спать хочется, сыро, а мы, ребята, уже на берегу, ждем, когда сети будут вытягивать. Я тогда мечтал о больших сапогах и клеенчатом плаще, о необыкновенных, сказочных уловах. Мечтал, что буду капитаном сейнера. А сейнер только в кино видел. Потому что у нас на весь поселок был один моторный бот...

Надя повернулась к Юрию, — он смотрел на парусник, который, удаляясь, становился всё меньше и меньше.

— Юра, как же так вышло, что вы?..

— Не стал капитаном? Очень просто. Сапоги я получил и соответствующую прорезиненную одежду тоже. Только это была обыкновенная спецодежда, в которой работают на посоле рыбы. Дело в том, что, когда после финской у нас не стало отца, я еще не дорос ни до рыбака, ни до капитана. А рыбу солить — это мог. Днем работал, а вечером учился. И очень полюбил книги, много читал — о путешествиях, об отважных капитанах. И о звездах — путеводительницах моряков. Один раз даже доклад сделал — в порядке комсомольской нагрузки.

Юрий усмехнулся и замолчал.

— Почему вы смеетесь?

— Очень наивный был доклад. А слушали хорошо. При коптилках, в холодном клубе. Это уже было в сорок втором. И мне один старший товарищ сказал тогда, что, как только кончится война, обязательно надо учиться дальше. Что я и сделал. И, как видите, стал тем самым кабинетным ученым, который, по вашему мнению, должен бояться насморка. Всё это, Наденька, не так.

Юрий отыскал в песке какой-то камень и, размахнувшись, далеко забросил его в воду.

— ...Тяжелобольного Галилея принесли на носилках на суд инквизиции. И он находил в себе силы... А Джордано Бруно, великий ученый, наш Бруно, как называет его Пальмиро Тольятти, — он был сыном солдата и крестьянки. Его сожгли живым. В Риме, на Площади цветов.

Надя вздрогнула, схватилась рукой за песок. Юрий забрал в ладони ее кулачок и, медленно разгибая пальцы, попросил:

— Ну а теперь расскажите мне о себе. У вас есть отец?

Надя покачала головой:

— Нет... уже два года. Только он не на фронте, дома... А о себе... мне как-то и рассказывать нечего. Училась — и всё. Живу со старшей сестрой, Машей. Она-то работает и на фронте была. А я пока еще нигде...

Юрий улыбнулся:

— Всё еще впереди, Наденька, Надежда. Хорошее имя — Надежда... Без надежды нельзя жить. Но только одной ее мало...

Надя засмеялась:

— Сколько же вам надо? — и перестала смеяться, заметив, как он нахмурился.

— Надо, чтобы была уверенность.

— Вы о чем?

— Знаете, Надя... Я ведь почти не спал. Потому и опоздал. Есть у меня одна работа... Ну я вам не буду объяснять, это очень специфично, не в этом дело. Я дал ее прочесть одному умному человеку. Сегодня он должен мне сказать. Хотите пойти вместе со мной к нему?

— Хочу... только вы сами говорите, что это что-то специальное. Я ведь не пойму ничего.

Юрий засмеялся:

— Да вам и не надо понимать, Надя...

— Почему же? — обиделась она. — Я очень бы хотела понять.

— Ну хорошо, я объясню вам потом, — согласился Юрий, — а сегодня просто так пойдемте со мной, ладно?

Надя кивнула, а Юрий вдруг замолчал и положил голову на песок, прижавшись щекой к ее руке. Надя замерла: надо бы встать с места, сказать что-нибудь, а не хочется. Сидеть бы так долго-долго, не двигаясь, смотреть на море и чувствовать на ладони теплое дыхание и касание ресниц.

Юрий поднялся:

— Вы скорее простудитесь, сидя на этом камне, чем я. Пойдемте отсюда.

— Куда? — Теперь уже она смотрела на него снизу вверх.

— Куда вы хотите.

«Я никуда не хочу отсюда», — подумала Надя, но покорно встала:

— Мне всё равно. Придумывайте вы.

— Я уже придумал. Мы сейчас поищем где-нибудь ресторан или столовую.

Теперь и Надя вспомнила, что еще ничего не ела со вчерашнего вечера.

Поднявшись по лестнице ко дворцу, они оба, не сговариваясь, оглянулись, прощаясь с морем. Над ним всё выше поднималась туча, грозясь заслонить солнце, и под тучей летали чайки.

А вечером Надя очутилась в незнакомой квартире на одной из тихих улиц. Дверь открыл высокий старик в черной шапочке.

Юрия он встретил радушно, а на Надю посмотрел зорко, и она оробела: села на край дивана и не шелохнулась всё время, пока старик разговаривал с Юрием.

В просторном кабинете была уйма книг; из-за полок и шкафов нельзя было даже разглядеть, какими обоями оклеены стены. В углу на крышке рояля спал сибирский кот. Наде захотелось взять кота на руки, но она подумала, что он, наверное, царапается. У него сердито вздрагивали усы, когда хозяин повышал голос.

А у Нади тихонько сжималось сердце: она следила глазами за стариком, который расхаживал по ковру большими шагами и отчитывал Юрия:

— Раз уж вы собираетесь идти в наступление, вы обязаны обеспечить свой тыл. Наблюдения, еще и еще! Обработка, серьезнейшая, детальная обработка! Чтобы полностью исключить, начисто, все возможные возражения!

Старик широко взмахнул рукой, показывая, как должны быть сметены все возражения.

— ...Как только ваша статья появится в печати, она уже перестанет быть только вашей. В вас полетят снаряды издалека...

Надя прерывисто вздохнула: речь шла о маленькой звездочке в созвездии Андромеды; если Юрий не сумеет доказать, что она куда-то отклоняется от своего пути, в него полетят снаряды.

Старик мельком взглянул на Надю, открыл дверцу одного из шкафов и сунул ей в руку прохладное антоновское яблоко. Надя сказала «спасибо», откусила кожицу, но жевать не стала; она подумала, что это получится ужасно громко.

— Я знаю, что вы давно уже работаете над этом статьей, и, бесспорно, мысль интересная. Товарищи поддерживают вас. Но они, как и вы, молоды. А я знаю, как внимательно следят там за каждым, даже маленьким, шагом нашей науки вперед, не говоря о больших... Понимаете ли вы, каким безупречным должен быть этот шаг? Хотите вы дать им повод...

— Нет, — быстро перебил Юрий.

Старик кивнул головой:

— Я думаю. Так вот, возьмите. — Он протянул Юрию папку. — Там на полях увидите мои замечания. Кстати, вчера у меня была Лина... Из ее слов я понял, что за последнее время вы занялись разработкой еще одной «новой» проблемы...

Юрий прикусил губу и ничего не ответил, потом подошел к Наде и сел рядом с ней. Старик усмехнулся, откинул крышку рояля и пробежался пальцами по клавишам. Кот проснулся, выгнул спину дугой и недовольно уставился на Надю, как будто бы это она помешала ему спать.

И тут началась музыка. Наверное, это была большая, серьезная музыка, потому что Наде она была незнакома. Надя и не пыталась в ней разобраться. Просто сидела и слушала. Ей казалось, что шкафы с книгами, и ковер, и диван, на котором рядом с ней сидит Юрий, — всё это сдвинулось с места и плывет куда-то далеко, а вокруг шумят волны и над ними кричат чайки.

Ей хотелось, чтобы старик играл еще, а он вдруг повернулся и сказал:

— Так-то, Юра...

Почему-то оба они посмотрели на Надю, и она, чувствуя, что молчать неудобно, проговорила:

— Сколько у вас книг... Это всё о звездах?

Старик засмеялся:        

— В основном — да...

Надя не поняла, что такого смешного она сказала, и обратила на Юрия свои ясные глаза.

— О звездах... — вздохнул старик и достал с полки книжку в темном переплете. — Вот, например:

 

...Двух звезд губительно-безвинный свет,

которые, открыты иль сомкнуты,

вернут покоя вам и гордости минуты...

 Надя послушала, потом сказала неуверенно:

— Это, по-моему, стихи... А я думала — здесь все книги астрономические.

— Николай Николаевич, так нельзя, — недовольно сказал Юрий, — выхватить из середины три строчки. Читайте и дальше.

— Зачем? Если надо, прочтете сами.

— Надо, — поспешно сказала Надя, — если можно...

— Можно? — насмешливо спросил старик Юрия.

Тот пожал плечами:

— Как вам угодно. Вы ведь неохотно даете книги из своей библиотеки.

— На этот раз дам с великой охотой, — всё так же насмешливо сказал Николай Николаевич. — Под вашу ответственность, конечно.

— Пожалуйста.

Надя завладела томиком, раскрыла его и на первой странице увидела портрет: молодой человек с прекрасным тонким лицом, с задумчивыми продолговатыми глазами, в белой рубашке с закрытым воротом, каких теперь никто не носит.

— Это... это его, такого — и сожгли? — поразилась Надя, прочитав надпись.

Так как Юрий и Николай Николаевич ничего не отвечали, Надя сказала:

— Я читала... И где-то видела портрет. Но там он был какой-то другой.

Николай Николаевич сказал строго:

— Для нас он был и останется всегда одним: героическим энтузиастом...

На улице Надя взяла Юрия под руку и осторожно спросила:

— Что же теперь будет?

— Ничего особенного, — невесело ответил он. — Надо работать.

Пройдя несколько шагов, Надя сказала:

— Я думаю... хотя, конечно, это не мое дело.

— Что вы думаете?

— Да вот он говорил, что вы занимаетесь разработкой еще какой-то проблемы. Я думаю, что нельзя разбрасываться. Что-нибудь уж одно.

Юрий остановился, заглянул ей в лицо:

— Надя! Вы серьезно говорите?

— Почему же я должна шутить? — обиделась Надя.

Юрий засмеялся, опять посмотрел на нее и вздохнул:

— Знаете что? Проводите сегодня вы меня. Ну, я очень прошу вас...

Надя удивилась, но не стала отказываться: в конце концов разве уж так важно, кто кого провожает?

Она уехала с ним на край города, и когда он хотел посадить ее в обратный трамвай, запротестовала: уж провожать так провожать, пусть сначала уедет Юрий.

Он то смеялся, то хмурился и поминутно поглядывал на часы. Наде даже показалось, что он хочет скорее расстаться. Когда оставалось уже не больше минуты, он вдруг спросил, какой номер Надиной квартиры.

— Десять, — проговорила Надя и испугалась: а вдруг он придет? Мария ничего не знает; и как же это всё получится? Об этом она раньше не подумала.

— Надя, знаете, почему я просил, чтобы сегодня вы меня проводили? Дело в том, что ни завтра, ни послезавтра мы не увидимся...

— Вы куда-нибудь уезжаете? — встревожилась Надя.

— Нет, но... вы же сами понимаете, у меня не будет времени... — Он оглянулся на автобус, взял ее за обе руки и сильно встряхнул их. — Но я постараюсь...

Надя кивнула:

— Да, да, конечно... — и несколько минут еще растерянно смотрела вслед автобусу, который увез Юрия.

Стало сразу холодно, неуютно и не захотелось стоять одной на пустынном проспекте.

Надя потихоньку пошла к трамвайному кольцу, мимо парка, в котором шумели деревья. Она вспомнила про книгу, зажатую под локтем, остановилась под фонарем, развернула ее и, торопливо перелистав страницы, нашла то место, где говорилось стихами о губительных звездах.     

Следующий абзац был написан прозой, но какой! Сквозь путаницу иносказаний и старинных слов Надя с трудом добралась до смысла. Она смутно почувствовала, что этот философский абзац чем-то угрожает ей. Необходимо было срочно разобраться. Надя наткнулась на слово «любовь» и быстро оглянулась: никого, только невдалеке стоит на посту милиционер в накидке и посматривает в сторону Нади. «Сейчас уйду, не смотри, пожалуйста, — мысленно сказала ему Надя. — Ничего такого не случилось».

И вдруг, жарко вспыхнув, поняла, что случилось: ей необходим Юрий, и не завтра, не послезавтра, а сейчас, немедленно... Что же это, ведь пять минут тому назад они расстались? Может быть, это то самое и есть, о чем говорится в этой непонятной книге?

Надя почувствовала себя так, как чувствует человек, который спокойно шел по дороге и вдруг увидел, что она завела его на обрыв: дальше идти было нельзя. Надо было или прыгать, или взлететь. Можно еще было осторожненько спуститься обратно...

Надя прочла еще раз то, что было написано о любви: «...пока она будет идти всё выше и выше, она сможет сказать себе, что вращается вокруг бесконечности». Всё-таки не совсем понятно.

Надя захлопнула книгу.

То, что происходило в действительности, было яснее всех книг.

«А как же... как же Вася?» — мелькнуло в мозгу. Надя чуть не вскрикнула.

— Что же это, как же это... — заговорила она сама с собой вслух и вдруг почти бегом кинулась от этого места, от фонаря, от шумящей листвы деревьев.

Она догнала трамвай, вскочила на ходу и сразу прошла вперед, села, сжав кулачки в карманах, сосредоточенно глядя перед собой. Через три остановки кондукторша поинтересовалась:

— А за проезд, девушка, вы думаете платить?

Надя взглянула на нее испуганными глазами и протянула мелочь.

3

Дома было тепло и тихо. Соседи спали, Маша была на дежурстве. Надя быстро разделась и легла. Придвинув лампу, она раскрыла книгу, еще сохранившую холодок осенней ночи.

Утром, в институте, одна из подруг спросила Надю:

— Что с тобой? Ты заболела?

Надя кивнула:

— Наверное...

— Так иди домой!

Надя не ответила. Не всё ли равно, дома или здесь, в институте, — везде, куда бы она ни пошла теперь, то, что творилось в ней, нигде бы ее не оставило. Она очень внимательно слушала лекции, вела записи, делала всё, что следовало, и даже лучше, чем всегда. Но вздрагивала каждый раз, когда с ней заговаривали, и старалась не смотреть никому в глаза. И двигалась так, словно вокруг нее было стекло, которое можно случайно разбить.

Маша выругала ее за то, что она пропадала где-то весь день; два раза приходил Василий, очень сердился, а при чем тут она, Маша, если Надя даже не считает нужным говорить ей, куда уходит и когда придет?

Так как Надя отмалчивалась, Маша понемногу утихла и сказала:

— Присмотри за супом, пока я в булочную схожу.

Надя ответила «хорошо», разложила книги и села к столу. Подперев голову руками и зло щуря глаза на стенку, она начала разговор, к которому готовилась всю ночь.

«Итак, вы полагаете, Николай Николаевич, что знакомство Юры со мной — губительный факт для него. Что я помешаю ему заниматься туманностью в созвездии Андромеды и этой звездочкой, которая куда-то там отклоняется. Что у него большие цели, а я — так себе... девчонка и ничего не понимаю. Вы даже думаете, что в этой книге, которую вы мне дали с такой охотой, я тоже пойму только то, что вам хочется. И предостерегаете Юру, что, как там сказано, «увязнув одной ногой, можно сломать и крылья...»

Так надо вам сказать, во-первых, что, если бы Энтузиаст жил в наше время и знал бы нас, он бы не написал так... А во-вторых...»

Надя глубоко вздохнула, легла щекой на стол и потрогала пальцем чернильницу:

«...во-вторых я ведь и не держу Юру. Пожалуйста, занимайтесь своей Андромедой. У меня же ведь Вася. Он меня любит, я его невеста и выйду за него замуж, это уж давно решено».

Чернильница заколыхалась, потеряла свои очертания, стала расплываться, а сквозь ресницы свет лампы рассыпался на золотистые колючие звезды...

— Надежда! Ты в уме или нет — из кастрюли дым идет!

Надя покорно слушала, как ее ругала сестра.

— Вот и поужинали, — вздохнула Маша, соскребая пригоревшее мясо. — Иди в магазин, хоть колбасы купи...

Надя оделась, спустилась вниз, купила колбасы и так же медленно, двигаясь как во сне, поднялась обратно по лестнице. Из почтового ящика торчал белый уголок. Надя вспомнила, что, когда она уходила, ящик был пуст. Разве она посмотрела тогда? Значит, посмотрела...

Попав наконец ключом в скважину, Надя открыла ящик, выхватила конверт; почерк был незнакомый, ровный и мелкий, наверное они все так пишут, чтобы побольше уместить своих формул.

Юрий начинал письмо с той минуты, как они расстались.

«Я думал о вас и в автобусе и дома и решил написать вам, просить вас об одном: не делайте никаких выводов из этого вечера, из того, что говорил Николай Николаевич, из той книги, которую он дал вам. Читайте, но только, пожалуйста, ничего не решайте, пока мы не увидимся с вами. Когда это будет, я еще не знаю, работы много, я ее запустил за последнее время, вы сами знаете почему...»

«Не знаю я, ничего не знаю! — отбивалась Надя, жарко краснея, охваченная радостью, которая обрушилась на нее из белого конверта. «Пока не увидимся»... Значит, увидимся, значит... «Думал о вас»... Ду-мал!»

Надя влетела в квартиру, закружила сестру, поцеловала ее где-то за ухом.

— Ненормальная, — изумилась Маша. — Нет, я вижу, тебя действительно надо замуж отдавать скорей, — полушутя, полусерьезно продолжала она, усаживаясь за стол. — Я вот скажу Василию...

— Василию?! — Надя побледнела, опустила чашку. — Мария, Машенька, ты ничего не говори. Я всё скажу сама.

— Что — всё? — Маша взглянула на сестру и перестала жевать.

— Маша, милая, я тебя обманула. Вернее, я не хотела тебя обманывать, но ты не спрашивала, думала, что я с Васей, а я ничего тебе не сказала. Все эти дни я виделась совсем с другим человеком...

Маша медленно поднялась; Надя тоже встала перед ней, бледная, взволнованная, дрожа, как тростника на ветру.

— Боже мой... ну?!

— Машенька, ты только не перебивай меня, я всё скажу. Его зовут Юра. Он сотрудник обсерватории, работает над туманностью, есть такая туманность в созвездии Андромеды. Еще он написал статью, а Николай Николаевич сказал, что там, возможно, есть ошибки, и вот он теперь сидит и считает, поэтому я не могу его привести к тебе...

— Остановись! — крикнула Маша, прижимая руки к вискам. — Помолчи хоть минуту...

Она опустилась на стул, провела ладонями по лицу и снова взглянула на Надю.

— Ты с ума сошла, — сказала она убежденно, — недаром Ариша говорила... Значит, всё это время... Нет, и ты еще смеешь просить, чтобы я ничего не говорила Васе! Да я сию же минуту поеду к нему, а тебя запру на ключ. Да, да, с такой безумной только так и надо поступать... 

Она набросила платок, ожесточенно притопнула ногой, надевая ботики, схватила пальто и вдруг нервно засмеялась:

— Подумать только: человек работает над туманностью! Голову он тебе затуманил, вот что!

— Не смей! — отчаянно вскрикнула Надя. — Ты не знаешь его... А если... если ты... Я уйду, уйду из дому, слышишь?!

Маша поглядела на нее и села на кушетку как была — в платке и ботиках, держа пальто на коленях.

— Надя, сядь сюда. Давай поговорим спокойно.

Она немного помолчала, стараясь овладеть собой.

— Милая моя ты девочка! Ты же запуталась, это тебе я говорю, твоя старшая сестра. Почему ты до сих пор мне ничего не сказала? Разве я не имею права посоветовать, помочь тебе? Ведь ты от мамы осталась вот такой...

Маша высвободила из-под пальто руку, показала, какого роста была маленькая Надя.

— Кто же за тобой ухаживал, растил, одевал, кто тебя в школу повел? У кого ты всю жизнь на глазах была? Ведь только во время войны... Но разве там, в медсанбате, я о тебе не думала? И как вернулась, ты помнишь, папа болел, а я на двух службах работала, только бы вы были сыты, только бы ты училась… А ведь мне и самой тогда... Ну, ладно, не в этом дело. Разве же я чужая тебе, что ты от меня скрываешь? Кто он, откуда взялся, что он тебе говорил? Сколько ему лет?

Надя покачала головой:

— Не знаю... Он окончил университет...

— Боже мой, ты даже таких простых вещей о нем не знаешь... А собираешься из-за него порвать с Васей. С человеком, которого мы давно знаем, который тебя любит. Ведь еще папа...

Голос Маши задрожал, она опять немного помолчала.

— Что он тебе предлагал?

— Кто? — не поняла Надя.

— Боже мой, ну кто же: этот Юрий, или как его там. Что он, любит тебя или просто так?

Надя низко опустила голову.

— Я не знаю... — прошептала она. — Ничего я не знаю...

Маша глубоко вздохнула, сбросила пальто с колен, прошлась по комнате и остановилась перед поникшей Надей, крепко натягивая концы платка:

— Вот что я тебе скажу, милая моя: всё это дурь, и больше ничего. Возьми себя в руки. Если ты и с ним себя ведешь так, как сейчас... Допустим, он хороший парень. Не знаю, чернить не буду. А что он может подумать о девушке, которая еле успела с ним познакомиться и бегает к нему на свидания каждый вечер? Ты сама говоришь — не можешь его мне даже показать, он работает. Да как это возможно, чтобы у него не нашлось времени для тебя? Значит, ему его туманность нужнее, чем ты. А ты так, между прочим...

Надя вдруг ничком повалилась на кушетку. Сестра принялась ее гладить:

— Успокойся, глупенькая моя. Ну шут с ним, не думай. Жила ты у меня хорошо, спокойно. Так и дальше будет...

— Не трогай меня, Маша, милая, — тихонько попросила Надя.

Из всего, что ей сказала сестра, одно поразило ее: Юра ее не любит, она для него — между прочим. И, может быть, если бы он знал про Васю, не приезжал бы каждый вечер в город. И не было бы ничего...

Услышав звонок в передней, Надя съежилась, затаилась.

— Вася? — услышала она голос Маши. — Ну проходи... дома, дома.

Василий пришел не один, а с товарищем, Костей Сомовым. Это был худощавый, застенчивый паренек, сменщик Василия, недавно окончивший ФЗО.

Остановившись в дверях, он вертел в руках кепку, мягкую и пеструю, точь-в-точь такую, какую купил себе Василий.

Как свой человек в доме, Василий сразу вошел в комнату, заполнил ее своим голосом, шорохом распахнутого плаща, запахом «шипра».

— Ты что, разве дежуришь сегодня? — спросил он мимоходом Машу, вешая свой плащ и Костино пальто.

— Нет, — пробормотала Маша и стала снимать боты.

Василий подошел к Наде:

— Ну как, всё киснешь?

— Не трогай ее, у нее голова болит, — быстро сказала Маша.

Костя, который только что сел, нерешительно приподнялся:

— Может, не вовремя мы? Им нездоровится?

— А мы ее сейчас вылечим, — усмехнулся Василий. — Сбегай, Костя, на уголок...

— Не надо, — глухо сказала Надя. Никто не возразил ей, но она чувствовала, что все смотрят на нее.

Она поднялась, перекинула косы за плечи и села, прямая и строгая.

Василий разом утратил свою шумную веселость, кинув тревожный взгляд на ее бледное, решительное лицо. Через минуту он уже оправился и стал что-то весело рассказывать Маше, которая без всякой видимой цели переставляла на столе посуду с места на место.

«Боится Вася, — думала Надя. — Боится, что я скажу: уходи... И этого долговязого Костю притащил с собой, чтобы я при чужом не стала с ним ссориться... Смеется, как будто ему и в самом деле смешно». Она внимательно и холодно смотрела на Василия, как будто видела его впервые. И в то же время угадывала каждое его движение, его мысли. Ох, как хорошо, оказывается, она его знала...

«Красивый, сильный. Девчонки за ним гоняются. А меня боится. Со стороны посмотреть, он мной командует. А на самом деле... Говорят, в семейной жизни хорошо для жены, если муж ее слушает. Муж! Вася — мой муж... Так еще папа хотел...»

Василий рассказывал о заводских делах:

— ...Меня-то, конечно, на эту удочку не поймаешь. А вот его — чуть было не словили.

Костя залился краской, стал оправдываться:

— Я думал — работа интересная...

— Думал ты! Ты не думай, а меня спроси. Почему тебе на этом станке предложили работать? Да потому, что никто за него становиться не хочет. Новая конструкция, черт его знает, почему он капризничает...

— Кушнарев встал, — напомнил Костя.

— А, Кушнарев! — Василий небрежно пригладил волнистые темные волосы. — Сашка Кушнарев в знаменитости метит... Его хлебом не корми — дай повыдумывать. А я этого не люблю. Я люблю, чтобы работа кипела, чтобы результат от нее виден был. Прошлый раз я сто седьмую деталь точил — красота! Триста семнадцать процентов! От подсобниц пар идет, не успевают ящики отвозить, ОТК с ног сбилось, из нормативной станции прибежали проверять... Убедились. Норму пересмотрели, а всё равно у меня сто семьдесят... Вот это работа!

Очень хорош был Василий в эту минуту: веселый, уверенный в себе, с азартным, трепетным блеском в глазах. Костя, сложив на коленях большие, по-юношески неуклюжие руки, влюбленно смотрел на Василия. Наивная, восторженная рожица этого мальчишки почему-то обозлила Надю.

— А помнишь, Вася, — сказала она медленно, — ты сам говорил, что поставил резец, предложенный Кушнаревым?

Василий живо обернулся к ней.

— А как же! — воскликнул он обрадованно. — Конечно... — Он радовался не словам Нади, а тому, что она наконец заговорила с ним. — Я про Сашку Кушнарева ничего плохо не хочу сказать. Молодец, двигает вперед технический прогресс, и всё такое. Я только говорю, что я лично не мог бы так работать, как Сашка. У меня в характере жилка другая.

— А ведь раньше вы с Кушнаревым были товарищами... — напомнила Надя.

Василий пожал плечами:

— Ну и что же? Мы и сейчас не ругаемся. Вообще что ты от меня хочешь? Я не Кушнарев. И не собираюсь им быть...

— В самом деле, — вмешалась Маша, — что ты к нему привязалась? Не всем же с неба звезды хватать... — Она осеклась, сообразив, как некстати вырвалась у нее эта поговорка. «Сейчас она вскинется», — подумала она со страхом о сестре. Но Надя вела себя спокойно, только стала еще бледнее и с каким-то пристальным вниманием в упор глядела на своего жениха.

— Вася, — сказала она, положив ему руку на плечо. — Васенька... Но ты разве никогда не позавидовал Кушнареву? Просто, по-хорошему... Разве ты не смог бы сам сделать что-нибудь такое?..

Она повела в воздухе рукой, словно хотела что-то поймать.

— «Такое»! — засмеялся Василий, передразнивая ее жест. — Эх ты, малышка...

Надя быстро отодвинулась: если бы они были одни, он непременно поцеловал бы ее. Она прочла это желание в его глазах; но они были не одни, и Василий только крепко пожал ее пальцы.

— Я и пробовать не собираюсь. Как-нибудь себя самого знаю. Зачем я буду ставить перед собой невыполнимые задачи? Да и не к чему это... Тратить время. Я не мальчишка, знаю, какая на мне ответственность лежит. Кстати, был у меня сегодня разговор о квартире...

— Ну и что? — заинтересованно спросила Маша.

Василий нахмурился:

— Обещают... Дадут, я не я буду, если не дадут. Я им план выполняю, это тоже понимать надо...

Василию не хотелось рассказывать, какой у него был разговор о квартире. Роман Иванович предлагал ему поработать на новом станке: «У тебя, Вася, и хватка и сноровка есть. Ты скорей других сможешь освоить».

Василий слушал, слушал, да и сказал: «Это всё верно, насчет хватки и сноровки. А то, что один из лучших токарей на заводе мучается в холостяцком общежитии и из-за этого может своего счастья лишиться, — это вас не беспокоит?»

И тогда Роман Иванович спросил, отстранившись: «Спекулировать начинаешь, Вася?..» Василий обиделся и опять заговорил о своем счастье. На это Роман Иванович заметил: «Ненадежное же у тебя счастье, Вася. А на заводе еще есть работницы с детьми, им жилплощадь нужнее...»

Маша поняла, что Василий что-то не договаривает и мешает ему Костя. Спохватившись, она предложила ему чаю, надеясь, что он откажется. Но Косте очень нравилось в доме Васиной невесты. Костины мать и сестры жили где-то далеко в деревне...

Он с удовольствием придвинулся к столу. Чем больше Маше хотелось от него избавиться, тем радушнее она его угощала, опасаясь, что он может догадаться об ее желании, которого она, как истинно радушная хозяйка, простить себе не могла. Она даже стала расспрашивать Костю о его работе, и он, забавно подражая Василию, заговорил:

— Я работу люблю...

Маша, теряя надежду, что он догадается уйти, предложила вскипятить еще чаю.

Когда она ушла на кухню, Василий подошел к разомлевшему от внимания и тепла Косте и сказал негромко:

— Уходить тебе пора.

Костя заморгал светлыми ресницами, поспешно вскочил с места.

— Василий! — с упреком сказала Надя. Ей вдруг стало жалко этого паренька, которым Василий так бесцеремонно распоряжается. Костя исчез моментально.

Надя отошла к окну, в тоске подгоняя себя:

«Ну говори же, говори...»

Было слышно, как Маша, последний раз кривя душой, удивилась, куда это Костя вдруг заторопился. Захлопнулась входная дверь. Маша осталась на кухне.

Василий быстрыми, неслышными шагами подошел к Наде и поцеловал ее горячими губами в затылок между косами. Надя закрыла лицо руками. Целуя ее пальцы, волосы и шею, Василий говорил:

— Наденька, я скоро с ума сойду... Я так извелся в эти дни... Не могу я без тебя часу прожить, моя ты милая...

«Ты — не можешь. А тот — может...» — подумала Надя и вдруг горько, безутешно заплакала, прижавшись головой к груди Василия.

А он, тронутый до глубины души ее слезами, объясняя их по-своему, гладил ее плечи и руки:

— Надя, не надо, девочка моя. Я же понимаю, что тебя это тоже томит. Но скоро всё это кончится, мы будем вместе и заживем с тобой хорошо-хорошо, да?

Надя уперлась руками в его плечи, откинулась назад.

— Вася, — проговорила она быстро, — слушай, Вася. Этого не будет, потому что... потому что я тебя не люблю.

И с ужасом увидела, что Василий как-то сразу поверил: он опустил руки, его красивое лицо вдруг стало беспомощным, растерянным.

— Не говори, слышишь, молчи, Надя... Ты только не говори ничего... Наденька!

И тут только она поняла, что все эти дни он тревожился и волновался, что он чутьем угадал: это размолвка не обычная, не из тех, какие не раз бывали между ними. Когда, в какой момент он это понял? Понял — и ни о чем не спрашивает, хочет обмануть и себя и ее, только бы она осталась, только бы не покинула его...

Надя стояла перед ним ошеломленная этим открытием, подавленная чувством своей вины перед ним. Когда вошла Маша, он быстро оглянулся, стал торопливо собираться домой и ушел так, как будто у них в доме был кто-то больной.

Маша молча проводила его, а вернувшись в комнату, сказала сестре со злостью:

— До чего довела человека...

И опять настало утро, опять надо было вставать, одеваться, собирать книги, идти в институт, слушать лекции. И всё это Надя делала, как в обычные дни, горько завидуя своим подругам, которые считали ее счастливой.

Выйдя из института, она взглянула на то место у ограды, где однажды так неожиданно увидела Юрия. Как случилось, что он ее встретил? «Даже астероиды встречаются иногда друг с другом...» Что же, может быть. Потом они пошли к реке... Вот там, около моста, он рассказывал ей об Антаресе...

Надя медленно шла по тем местам, где они бродили с Юрием. Ей тогда казалось, что она ничего не замечала; оказалось, она всё помнила! Вот здесь, около статуи, она сказала ему, что он не любит Землю... Вот и витрина «Гастронома»... А на углу улицы, где жила Надя, он сказал ей первый раз: «Но Шахразаду застигло утро...»

Надя вдруг почти бегом кинулась домой, взбежала по лестнице и — поникла: почтовый ящик был пуст.

«Нет, надо со всем этим кончать. Совсем, навсегда».

Дома Надя прибрала у себя на столе. Сложила отдельной стопочкой брошюры с цветными обложками, поставила на самую нижнюю полку этажерки. Раскрыла одну, погладила пальцами страницу.

«В необъятной Вселенной, — читала Надя, — безмерно долгое время будут возникать для нас один за другим нерешенные вопросы. Перед человеком лежит уходящий в бесконечность путь труда, умственной жизни с ее тревогами и наслаждениями...»

Ну что же, этот путь открыт перед Надей: он широк, и места на нем много для разных людей разных профессий...

Надя переставила книжку на верхнюю полку. А вот еще одна, в темном переплете. Надя прижалась к нему щекой. «Нужно отдать, это чужая книга... Нет, не чужая, нехорошее это слово. Просто — книга из личной библиотеки».

Надя переплела косы, почистила туфли и сказала сестре:

— Я скоро приду.

— Надежда! — предостерегающе крикнула Маша.

Надя обернулась в дверях, поправила ногой коврик и проговорила грустно:

— Я же сказала — приду.

Через полчаса она стояла перед дверью, обитой черной клеенкой, на которой блестела медная дощечка.

Надя позвонила раз, другой... Никто не открыл ей двери. Все приготовленные ею холодные и вежливые слова оказались ненужными. Их было немного — ровно столько, сколько требуется, чтобы поблагодарить, возвращая книгу.

Значит, придется приходить еще раз. Это было досадно. Но в то же время Надя неожиданно почувствовала неясную, потаенную радость: «Ага, значит, еще не всё, значит, можно прийти еще раз, а за это время мало ли что может случиться».

Надя возмутилась: чему же радоваться, если исполнение ее твердого, окончательного решения откладывается?

Она услышала, что кто-то поднимается по лестнице, и испугалась: а вдруг это Юра?

Мимо Нади, обдав ее запахом духов, прошла какая-то женщина. Она внимательно посмотрела на Надю, но та шла не поднимая головы и не заметила ни этого взгляда, ни того, что женщина остановилась у дверей той же квартиры, в которую несколько минут тому назад Надя безуспешно звонила сама.

«Хорошо, что это не Юра, — грустно думала она, идя уже по улице той самой дорогой, которой они шли вместе последний раз. — Но разве я боюсь встретиться с ним? Это малодушие. Надо увидеть его и сказать прямо и честно. А что сказать? «Не встречайте меня больше у института, я выхожу замуж». Ужасно грубо. Как будто он навязывает свое знакомство. А он возьмет и скажет: «Желаю счастья...» Нет, это просто непереносимо. Сказать разве: «Я уезжаю» или «Я очень занята». Но это будет неправдой. Что же делать? Может, взять и сесть в автобус, а там уж можно дать понять... Нет, нет, ехать просто так нельзя... Ни за что».

Надя беспокойно оглянулась, увидела трамвай и вдруг побежала за ним, вспрыгнула на подножку. «Я не поеду, — твердила она самой себе, — я только до кольца. Посмотрю на то место, где мы стояли, — и уеду».

Но все эти мысли не могли заглушить той маленькой незваной радости, которая возникла у Нади перед запертой дверью квартиры Николая Николаевича. Наоборот, теперь эта радость стремительно разрасталась, словно обрела законные права; она зашумела у Нади в ушах, зарумянила щеки, зажгла глаза.

Надя нетерпеливо кусала губы, ей казалось, что трамвай идет очень медленно, и в то же время она со страхом отмечала, что всё меньше и меньше остается остановок до кольца. Надя не видела, что рядом с ней, спрятав подбородок в пушистый воротник, стоит темноглазая женщина и всё смотрит и смотрит на нее.

Вот и проспект, и трамвайное кольцо, и, кажется, тот же самый милиционер в накидке стоит на посту.

Мимо Нади скользнул голубой бок автобуса. Перед ней распахнулись дверцы. Надя отступила, но сзади ее поддержали:

— Ну что же вы... садитесь!

Надя обернулась и увидела смеющиеся женские глаза, знакомые глаза. И голос был знаком и запах духов...

«Лина Николаевна!» Вот кто была эта женщина, которая встретилась на лестнице дома, где Наде не открыли двери...

Она же стояла сзади Нади теперь и легонько подталкивала ее вперед.

И этого прикосновения оказалось достаточно, чтобы Надя занесла ногу на резиновый коврик, которым была покрыта ступенька.

«Что я делаю, что я, зачем?!» — в ужасе думала Надя, боясь взглянуть на Лину Николаевну, которая вошла следом за ней.

«На следующей остановке выйду», — думала Надя и сидела, вперив глаза в блестящий никелированный поручень, стиснув в руках книгу.

Она вышла у знакомых ворот; над ними уже зажглись фонари...

Лина Николаевна посмотрела на Надю, пошла к воротам, потом еще раз оглянулась и скрылась за решеткой.

Она быстро пересекла площадку, взбежала по ступенькам в дом, где жили сотрудники обсерватории.

В комнате Юрия над книгой сидел его товарищ. Лина Николаевна вошла без стука, как была — в пальто, с хозяйственной сумкой в руках, — и заговорила сразу:

— Боже мой, как ты накурил, Всеволод, открой форточку. Собирай свои книги и уходи отсюда.

— Мама, тише, Юрка спит. Ему сегодня работать ночью. Он и так не высыпается…

— Вот его-то мне и надо, — весело сказала Лина Николаевна. — Он всё счастье свое проспит. А оно у ворот ходит...

Она подсела к Юрию, который действительно крепко спал на диване.

4

Пробило двенадцать.

Василий поднял голову, боязливо взглянул на циферблат, потом спросил:

— Маша... А может, случилось что-нибудь?

Маша, продолжая шить, покачала головой.

— Ну, хорошо, — сказал Василий, поднимаясь. — Хорошо. Я жду еще полчаса. И всё. Я уйду. И никогда больше, никогда вы меня не увидите. Я не мальчишка...

Он заметался по комнате, спотыкаясь о половики.

— Ты, ты виновата! — крикнул он с ненавистью. — Ты ее вырастила, ты воспитала... Где она, ну где? Молчишь...

— Я уже тебе всё рассказала... Я догадываюсь, где она. И ты также.

— Догадываешься? Так почему же ты не едешь туда, не вырвешь ее, она же твоя сестра, слышишь — твоя! Сидишь и крутишь свои тряпки...

Он выхватил у нее шитье и швырнул в сторону.

Маша дрожащими руками подняла свою работу, свернула ее в комок:

— Василий... Ты — тише. Я понимаю, что тебе тяжело. И мне нелегко. Но чего ты требуешь от меня? По какому праву я должна вмешаться?

— По праву старшей сестры, единственного взрослого родного ей человека...

— Ей девятнадцать лет.

— Она девчонка!

— Я сама вышла замуж девятнадцати. И если бы не война...

— А, ты тоже такая! Вас всех вот так держать надо!

Василий поднял свой крепкий загорелый кулак и медленно разжал его под взглядом Маши, опустился на стул, прижавшись лбом к столу. Маша провела рукой по его рассыпавшимся темным волосам.

Он снова вскочил:

— Жалеешь? Мне, понимаешь, эта жалость не нужна. Я еще сам за себя постою...

Он схватил спички и папиросы, засунул их в карман, накинул на шею шарф.

— Опомнись, Вася, куда ты теперь?

Она не сумела его удержать. Оставив за собой открытую дверь, он кинулся вниз по лестнице, чувствуя мгновенно возникшую легкость, словно всё уже было решено, хотя на самом деле еще ничего не решил.

Он свернул за угол и зашагал на площадь к вокзалу.

Его знобило; засунув руки в карманы и подняв воротник, он стоял на панели, злыми глазами глядя на проходивших мимо людей. Невдалеке остановилась легковая машина: первым из нее вышел мужчина и захлопотал, помогая выйти молодой, заметно располневшей женщине; она, смеясь, оперлась на его руку.

Василий глядел на них, кусая губы. Шофер такси погасил свет в машине и медленно тронул ее с места. Василий кинулся к нему.

Услышав адрес, шофер покачал головой:

— В такое время за город не возим.

Василий пригнулся, не давая ему захлопнуть дверцу:

— Слушай, друг... мне туда вот как надо. Автобуса не будет до утра, пойми...

Шофер окинул его усталым взглядом и сказал:

— Утром и поезжайте.

— Эх, не понимаешь ты... Слушай, я же рассчитаюсь с тобой, у меня деньги есть.

Шофер отстранил руку Василия и сказал:

— Мне ваших денег не нужно. Могу довезти только до кольца.

— Ну, шут с тобой, вези, — сердито сказал Василий, усаживаясь.

— А там что? — поинтересовался шофер.

— Пешком дойду.

Шофер пожал плечами, но ничего не сказал и повел машину по проспекту.

На перекрестках Василий с ненавистью глядел на красные глаза светофоров и ломал в руках спички.

Шофер заметил:

— Мусорить в машине не полагается. Заболел, что ли, кто?

— Хуже. Тут такое дело...

Шофер взглянул на Василия сочувственно, и Василию вдруг захотелось рассказать этому усталому человеку о своем несчастье.

— Понимаешь, сбежала. Ушла из дому, ничего не сказала.

— Жена?

—   Н-нет... — Василий замялся. — Невеста.

Шофер, не спуская глаз с дороги, поднял брови и что-то неопределенно промычал.

— Что? Ты думаешь, я не верну ее? — спросил Василий тревожно.

— Кто ее знает...

«Зря с ним разговорился, — с досадой подумал Василий. — Жена... А разве не всё равно?»

Заметив, что машина миновала трамвайное кольцо и продолжает уже идти по шоссе, он облегченно вздохнул.

Но не успел он подумать об этом, как шофер затормозил и Василий сильно качнулся вперед.

— Что случилось?

— Ничего, — спокойно ответил шофер. — Я же сказал — за город не поеду. И знаешь, что я тебе скажу: парень ты, видать, горячий — наломаешь дров. Такие дела с ходу не решают. Поезжай-ка ты утром...

— Ну тебя к лешему! — обозлился Василий. — Говори толком, повезешь дальше или нет?

— Не повезу.

— Ну и не надо.

Василий сунул шоферу деньги и вылез на шоссе. Его сразу охватил ветер; по обе стороны шумели кусты. Не оглядываясь, он пошел вперед. Через несколько минут его нагнала машина. Шофер приоткрыл дверцу:

— Ну как — остыл?

— Нет.

— Садись тогда... Эх, торе!

Взобравшись на гору, машина выскользнула на площадку у ворот.

— Ждать тебя?

— Да, конечно... — попросил Василий.

— Давай скорее там. А то уеду.

Ворота были заперты. В будке тускло светилось оконце. Василий остановился, раздумывая. Ясно, что ночью его в обсерваторию не пропустят. Вызывать своего соперника в проходную — нелепо. И вообще Василий не хотел его видеть. У него сами собой сжимались кулаки и сердце начинало колотиться где-то у горла, как только он пытался представить себе человека, укравшего у него Надю. Ее, только одну ее он хотел видеть. Увидеть, схватить, унести... Он не представлял себе ясно, как он ее найдет здесь, — он должен ее найти.

Осторожно ступая между оградой и кустами, отделявшими ее от шоссе, он поскользнулся и удержался за холодный каменный цоколь. За оградой качались от ветра фонари и на газонах метались светлые круги и тени. По небу бежали редкие облака, кое-где начинали проглядывать звезды.

Василий их не видел: всё свое внимание он сосредоточил на этом куске земли за оградой; угадывал по знакомым очертаниям главное здание, гостиницу и ненавистные башни с тускло поблескивающими круглыми куполами.

Взобравшись на цоколь, Василий прислушался, стоя на четвереньках; потом, ухватившись за прутья решетки, подтянулся и почти бесшумно соскользнул на другую сторону. Где-то вправо должны быть новые дома для сотрудников. Василий пробрался ближе, в одном из окон увидел свет. Прижавшись к стене, он схватился за выступ камня, приподнялся, заглянул и отпрянул.

Он шел за этим, искал — а когда увидел, почувствовал такой удар в сердце, что понял: до этой минуты он всё еще бессознательно надеялся, что не найдет здесь Надю.

Но она находилась здесь, и доказательством этому была ее шелковая косынка, которая лежала на подоконнике между неплотно сдвинутыми занавесями; Василий сам выбирал в магазине эту косынку.

Прислонившись к стене, чувствуя подкашивающую слабость, Василий стоял, глядя прямо перед собой, собираясь с силами.

На фоне темного неба перед ним вырисовывалась ближайшая башня. Купол ее неслышно повернулся и стал медленно раздвигаться. В щели блеснул свет, она расширилась; внутри произошло какое-то движение, и ясно стала видна широкая труба инструмента.

Почти одновременно раздвинулись металлические шторы в стенах главного здания, и на других башнях стали, как огромные почки, раскрываться крыши; отовсюду полился свет...

Василию показалось, что из каждой освещенной щели целятся в него; он не сразу понял, что ветер разогнал облака и в обсерватории началась рабочая ночь.

Пригибаясь и таясь от света, Василий вступил на крыльцо, толкнул входную дверь — она была не заперта.

Василий прошел по коридору мимо одной двери и остановился у второй. По расположению окон он догадывался, что освещенная комната находится за этой дверью. Где-то в конце коридора бежала вода. Потом послышались шаги, и вышла женщина в халате, с полотенцем через плечо.

Василий не разглядел ее как следует, он только понял, что это не Надя. Но женщина приближалась к нему; он быстро нажал ручку и вошел в комнату.

Там на диване спала Надя. Она спала одетая, и это было первое, что отметил ревнивый взгляд Василия. Только туфли ее стояли на полу, а под головой у нее была белая подушка.

Кроме Нади, в комнате не было никого. Настольная лампа была загорожена книгой.

Надя спала, закинув одну руку за голову, а другую положив на грудь. И столько покоя, столько установившейся душевной тишины было в ее лице, что Василий замер, потрясенный несоответствием этого покоя тому, что творилось в ту минуту в нем самом.

Он жадно, пристально смотрел на Надю, и чем больше он смотрел, тем непонятнее и дальше становилась она от него.

На стуле, придвинутом к дивану, лежал листок бумаги; Василий схватил его и стал читать:

«Я всё-таки не выдержал и приходил взглянуть на вас. Не сердитесь, ведь теперь я не увижу вас до утра...»

Дверь распахнулась. Василий оглянулся, комкая записку.

На пороге стоял Юрий.

Они сразу узнали друг друга.

— Что вам нужно, кто вам позволил? — заговорил Юрий, с трудом переводя дыхание.

— Мне? — Василий медленно выпрямился. — Я-то знаю, что́ мне нужно. А вот тебе кто дал право сманивать чужую девушку, это мы сейчас разберем...

Он придвинулся к Юрию, наливаясь злой удалью, с мстительным наслаждением замечая, как тот отшатнулся и бледнеет от каждого его слова.

Юрий неожиданно крепко сжал его поднятую руку:

— Тише... идемте отсюда.

Он заставил Василия выйти в коридор и почти вытолкнул на крыльцо. Василий, вырываясь, заговорил угрожающе:

— Ты меня не тронь. А то я так трону...

— Я не собираюсь с вами драться, — сказал Юрий и заложил руки в карманы куртки на груди. — Я слушаю вас.

Василий оглянулся: они были одни. Он мог бы нокаутировать этого мальчишку по всем правилам бокса, так, чтобы тот слетел через перила в кусты, а потом вернуться и увести Надю, не давая ей опомниться...

О чем тут еще разговаривать? Впрочем, этот парень может позвать на помощь, есть же здесь еще люди? Словно угадав его мысли, Юрий сказал:

— Не бойтесь. Нам здесь никто не помешает.

Он замолчал: по дорожке быстро подходила к дому женщина. Василий узнал в ней ту, которая видела его в коридоре; она так и на улицу выбегала, с полотенцем и в халате.

— Там Всеволод за тебя пока остался, — сказала она Юрию, обеспокоенно вглядываясь в темную фигуру Василия, который стоял спиной к свету.

— Хорошо, — кивнул Юрий.

Женщина скользнула в дверь, плотно прикрыв ее за собой.

Похоже было, что им действительно никто не собирается мешать.

Василий почувствовал, что ему придется говорить, и это было во много раз труднее, чем действовать.

— Я знаю ее четыре года, — сказал Василий угрюмо. — Она — моя невеста.

Он подождал, что скажет на это Юрий, но, так как тот молчал, Василий проговорил раздражаясь:

— Я знаю, есть такие: любят пустить пыль в глаза. Кто звездами, кто чем. Я, мол, такой-сякой, изобретатель, открыватель, герой, у меня блестящее будущее. Позволит девушка по глупости себя опутать, а они... Только, по-моему, за такие дела бить надо, вот что. И говорить тут не о чем.

Юрий закинул голову, глядя на небо, сказал тихо:

— Четыре года...

— Четыре! — быстро отозвался Василий. — Я ее отцу, еще когда он жив был, обещал жениться на ней. И женюсь, я ни на кого и ни на что не посмотрю. Даже если она... если она ошиблась. Потому что она для меня... потому что я — люблю ее.

На мгновение Василия самого смутило это неожиданно вырвавшееся признание, но он продолжал упрямо:

— Да, люблю. И в ней свое счастье вижу. А на счастье имею право. Я и ее счастье могу обеспечить, ничего для нее мне не жаль. Я не меньше другого служащего или инженера могу иметь. Я рабочий высокой квалификации и дорогу в жизни сам себе проложил, а не за чьей-нибудь спиной. Я мальчишкой на завод пошел, и мне всякое делать приходилось...

В глазах Юрия блеснул насмешливый огонек. Он спросил:

— А рыбу солить вам не приходилось?

— Рыбу? — недоумевая переспросил Василий. — При чем тут рыба?

— При том же, при чем и ваш завод. — Юрий вздохнул и заговорил медленно: — Но дело не в этом. Дело в том, что она мне ничего не говорила о вас. Ни одного слова.

Он задумался, и Василию, неожиданно для себя самого, как-то по-мужски стало жаль этого парня, которому, очевидно, так же, как и Василию, Надя не сказала всего. Нет, пожалуй, он был не похож на тех, которые пользуются доверчивостью девушек...

— Как вы сюда попали?

Вопрос застиг Василия врасплох.

— Надо было, и попал... меня машина ждет на шоссе.

— Я провожу вас через проходную.

— Меня?! — возмутился Василий. — Я без Нади не уйду.

— Утром я скажу ей, что вы за ней приезжали, — продолжал Юрий, как будто не слыша, что говорит Василий. — Вы не верите мне? Даю вам честное слово, что скажу всё. И... не задержу ее. Я не могу здесь долго быть с вами.

Он поднял руку над перилами, как бы раздумывая, потом опустил снова ладонь на холодное железо:

— Вот так...

Затем стал спускаться с крыльца, словно был уверен, что Василий последует за ним.

— Нет, так не выйдет, — пробормотал Василий и повернулся к двери. Она оказалась запертой. Юрий остановился.

— Значит, не верите. Не пытайтесь войти, вам не откроют. А если... если вы будете настаивать, для вас же хуже. Вы пробрались сюда ночью, неизвестно как...

Об этом Василий не подумал. Глубокая внутренняя убежденность в своей правоте заставила его забыть о том, что внешне его появление здесь могло выглядеть подозрительно и в лучшем случае нелепо. «Полез за невестой через забор...» Его ужаснула мысль оказаться в глазах людей и Нади смешным.

Он сбежал с крыльца:

— Стойте... Вы же сказали — не буду задерживать. Зачем ждать утра?

Юрий, не отвечая, покусывал губы, глядя куда-то мимо Василия. Потом двинулся по направлению к воротам.

— Да стойте же! — крикнул Василий. Он хотел схватить его, удержать, но вдруг почувствовал, что почему-то не может этого сделать.

— Я не уеду один, — говорил Василий, шагая рядом с Юрием. — Поймите же... Поймите, что не могу я ждать утра. А вам — зачем?

Его бесило, что, вместо того чтобы потребовать свою невесту, он как бы выпрашивает ее, а почему так получилось, он и сам не отдавал себе отчета.

— Это мое дело, зачем, — неожиданно резко сказал Юрий. — Вы сказали, что любите ее и знаете давно. А я всего месяц. И несколько дней. И все-таки я должен с ней поговорить. Хотя бы в последний раз.

Он быстро пошел вперед и постучал в дверь проходной.    

— Выпустите моего товарища, — сказал он вахтеру. — Он задержался у меня.

Они вместе вышли из ворот и подошли к машине. Шофер сказал сердито:

— Наконец-то... — и с интересом поглядел на обоих.

— Завтра утром она приедет домой, — сказал Юрий. — Прощайте.

Василий, словно оцепенев, смотрел, как Юрий прошел в ворота и направился к наблюдательной башне. Это было непонятно: будь Василий на его месте, он тотчас же поднял бы Надежду с постели...

Как случилось, что Василий оказался за воротами? Может быть, не надо было говорить о себе, о заводе... Похоже, что этот парень в простенькой куртке знает о жизни не меньше Василия. К чему-то он заговорил о рыбе? И посмотрел на Василия так же, как в первый раз, когда встретились у дерева... А вахтеру сказал: «Выпустите моего товарища». Хорош товарищ...

Василий оглянулся: справа от него были огни обсерватории, слева, далеко внизу, искрились цепочки городских огней. Тысячи огней в этом городе, тысячи людей — и у каждого своя жизнь, своя судьба. Василия она завела на этот холм. Единственный человек, к которому он может обратиться, — чужой, незнакомый шофер такси...

Да полно, так ли? Не сам ли Василий виноват в этом? Говорят же, что человек — хозяин своей судьбы. Как же так сумел нахозяйничать он сам в своей жизни, что даже Надя, милая, смирная Надя, ушла от него?

Нет, не ушла, она вернется утром. Но всё равно — уже что-то случилось, раскололось, как эти круглые крыши на башнях.

А вдруг — не вернется Надя? Василий зажмурился, оперся о капот машины.

— Поехали, — со вздохом сказал шофер.

Под утро, когда небо стало светлеть, Юрий пришел домой. Около своей комнаты он остановился. В коридор выглянула Лина Николаевна, присмотрелась и быстро подошла, на ходу подкалывая шпильками неприбранные волосы.

— Что еще случилось? — спросила она шепотом. — Она еще спит? Почему ты стоишь здесь? Вы поссорились? Ты говорил с ней?

Юрий прислонился к стене и сказал тихо и серьезно:

— Когда она уйдет, я, наверное, умру с горя...

— Боже мой, какие глупости. Подумать только, какие глупости ты говоришь. Никуда она не уйдет. Она сама пришла к тебе, сама... Не стой здесь истуканом, сними куртку, умойся... Тебе надо выпить горячего чаю... Да надо же и ее накормить. Я сейчас что-нибудь приготовлю. Ты не знаешь, она молоко любит?

— Не знаю...

— Ну тогда я поджарю яичницу. Ее она будет есть?

— Не знаю...

— Ну чем-нибудь она питается, твоя возлюбленная? — рассердилась Лина Николаевна. — Ладно, что приготовлю, то и съедите. И чтобы через две секунды я тебя здесь не видела.

Она быстро пошла к себе, продолжая разговаривать уже на ходу сама с собой:

— Сумасшедшие... Представить только: она — уйдет, а он — умрет... Неужели и мы были когда-то такими?

Юрий вошел в комнату, сел на стул у порога и стал смотреть на Надю.

То ли от его взгляда, то ли потому, что уже пора было вставать, но Надя проснулась: пошевелила губами, потерлась щекой о подушку, открыла глаза. Вместо никелированной спинки своей кровати она увидела приоткрытую дверцу шкафа, зажмурилась и стала вспоминать то, что произошло вечером.

...Юрий выбежал к ней за ворота и схватил ее за руки; она не запомнила, что он сначала сказал ей, но сама только могла выговорить, что привезла ему книгу. А он сказал, что это замечательно и чудесно. Он привел ее к себе, посадил на диван, а сам стоял и смотрел на нее, как будто бы она и в самом деле была чудом. А потом они наперебой рассказывали, что делали эти дни друг без друга; и Надя вдруг стала подробно говорить о своем институте, о лекциях и даже о своих подругах, стала расспрашивать его о статье... И ни слова о главном, потому что об этом не надо было говорить. Потом он взглянул на часы, и оказалось, что ему надо идти на работу.

Он сказал, что она может здесь без него располагаться как хочет. Надя смотрела, как он надевал куртку, и поправила ему воротник; он взял ее руку и поцеловал ладонь. Надя испугалась, сжала кулачок и не разжимала его, пока за Юрием не захлопнулась входная дверь. Тогда она осторожно разжала пальцы, точно в них был спрятана птичка...

Потом Надя долго сидела и оглядывала комнату, в которой жил Юра. У него тоже было много книг, они стояли на полках, и самая верхняя была свободная. Надя подумала, что ей, пожалуй, туда не дотянуться, пусть Юра положит часть книг туда, он выше ростом. А на освободившееся внизу место Надя положит свои.

Оттого, что эта мысль так просто пришла в голову, стало радостно и страшно. Свернувшись клубочком на диване, Надя вспомнила сестру, представала себе, как та волнуется, и решила, что попросит у нее прощения. Маша, конечно, простит, она хорошая и должна понять, что всё будет хорошо.

Надя тихо засмеялась, открыла глаза и увидела Юрия.

— Юра... — позвала она.

Словно порывом ветра его сорвало с места, он наклонился к ее сияющим глазам, к ее теплым, еще сонным рукам, готовым лечь ему на плечи, но вдруг выпрямился и сказал быстро, словно боясь, что в следующую минуту уже не скажет этого:

— Сегодня ночью был здесь ваш... был человек, который сказал, что вы — его невеста.

Надя вскрикнула, сжалась, закрыла рот рукой.

— Вася... он видел меня — здесь?!

Юрий посмотрел на ее лицо, искаженное страхом и болью, и отвернулся. Он погасил лампу — выключатель сухо щелкнул в тишине, — раздвинул шторы, и в комнату полился неясный свет осеннего серого утра.

— Почему вы так поступили с ним... и со мной? Почему вы ни разу ничего не сказали мне? Не раньше, но хотя бы — вчера?

Надя крепко прижала к себе подушку, уронив на нее голову. Юрий не дождался ответа. Он стоял, прислонившись к косяку окна, и не смотрел на Надю. Лицо его было утомленным и сосредоточенным. И говорил он медленно, негромко, словно каждое слово было непомерно трудно оторвать от себя, поднять и уронить в предрассветный сумрак комнаты.

— Он знает и... любит вас давно. И вы — вы же дали ему право называть вас своей невестой. Зачем же вам нужен я? Что привлекло вас ко мне? Межпланетные путешествия, астромедицина, свет далеких, еще не открытых звезд? Может быть, я сам виноват, что много рассказывал вам только об этом. И показался вам человеком необыкновенным, героем с увлекательной, блестящей судьбой.

Да, я мечтаю о многом. Я даже мечтаю о том, что буду одним из первых людей, которые увидят Землю над Своей головой.

Но я очень хорошо знаю, что может быть и так: еще сорок, пятьдесят лет — сколько меня хватит — я буду сидеть здесь, на этом холме. Работать всю жизнь для того, чтобы доказать, что исследуемая мной звезда отклоняется от своего пути за миллиард лет на величину, которая с Земли покажется чуть побольше толщины человеческого волоса. И это будет только малюсенькой каплей в океане того, что нужно знать людям. А потом придет кто-нибудь другой, владеющий более совершенными знаниями, инструментами, заберется мне на плечи и увидит то, чего я, может быть, никогда не увижу...

Я согласен и на это. Ради этого я из ночи в ночь месяцы и годы буду работать, наблюдать, считать...

Понимаете ли вы это, Надя? И сможете ли... Нет, я не о том хотел сказать...

Юрий замолчал, встряхнул головой:

— Он ждет вас. Я дал ему честное слово, что скажу вам обо всем.

Юрий услышал за своей спиной какой-то шорох. Кажется, Надя пошевелилась. Он оглянулся: Надя, спрятав лицо в подушку, потихоньку всхлипывала.

Юрий поежился, растерянно глядя на нее.

— Надя, ну зачем же это... Вы сами так сделали, а теперь вот плачете... Ну перестаньте же.

Надя заплакала еще сильнее.

— Надя, ну я прошу вас...

Она отвернула в сторону раскрасневшееся лицо и, зажимая рот кулаком, выговорила невнятно:

— Зна... значит, вы совсем... не надеетесь на меня и... не лю... — И тут она расплакалась уже навзрыд.

— Как вы можете так думать! — воскликнул он возмущенно и в мгновение очутился возле нее. Присев на корточки, он заговорил горячо, обращая все слова к ее маленькому розовому уху, запутавшемуся в растрепанных волосах:

— Вы помните, мы встретились у института? Я сказал вам тогда неправду, один-единственный раз. Я искал вас, каждый день ездил то к одному медицинскому институту, то к другому, потому что их два. И если бы я не встретил вас, я продолжал бы ездить и теперь... Ведь даже здесь, у нас, все заметили. Лина Николаевна видела нас в городе вместе. И разве вы ничего не поняли тогда у Николая Николаевича? Я хотел вам сказать в тот вечер, но не мог. Мне казалось, что это такое, о чем нельзя говорить на ходу, на остановке. Надя, послушайте, я же люблю вас...

Лина Николаевна, умытая, гладко причесанная, совсем одетая, чтобы идти на работу, расхаживала по комнате, поглядывая на часы. Вдруг она всплеснула руками и остановилась как вкопанная, глядя в окно: по дорожке к воротам шел Юрий, бережно ведя под руку Надю.

Лина Николаевна встретила его на крыльце, когда он возвращался обратно, уже один.

— Юрка... всё-таки она ушла?

— Она должна сама сказать ему об этом.

— И ты ее отпустил? Юра, это или глупо, или... просто жестоко. Почему ты не поехал с ней?

— Линочка, она вернется. Дайте же я и вас поцелую...

1954—1955 гг.